– Он потерял ногу, – сказал врач.
Френни попросила его повторить эту последнюю фразу, чтобы убедиться, что она поняла его правильно. И еще у него были сильные ожоги, добавил врач, но теперь уже не такие ужасные, как поначалу.
Френни поднялась со стула, поблагодарила врача за то, что он уделил ей время, и попросила ее извинить. Ей сейчас надо побыть одной. Она выбежала в коридор и разрыдалась, повернувшись лицом к стене. Звон в ушах вдруг сменился глухой тишиной, как будто она и вправду оглохла и не слышала, что сейчас говорил врач. Как будто ничего этого не было и не могло быть. Медсестра отвела Френни в дамскую комнату, чтобы та умылась и привела себя в порядок. Френни достала из сумки расческу и кое-как причесала свои непослушные локоны. Медсестра заколола ей волосы в высокий пучок. Получилась шикарная прическа. Глядя на Френни сейчас, никто бы не догадался о том, что творится у нее внутри.
– Вот так-то лучше, – сказала медсестра. – Давайте не будем расстраивать доктора Уокера. Он не любит, когда над ним сокрушаются. Когда пойдете к нему, постарайтесь сохранять спокойствие.
Френни кивнула, и ее проводили наверх. Хейл лежал в отдельной палате, выходящей окном на зеленую тихую улицу. Его отец не поскупился и распорядился, чтобы при Хейлине постоянно дежурила персональная медсестра. Ее звали Паулина, и она была настоящей красавицей. Пожимая ей руку, Френни ощутила острый укол ревности: посторонняя женщина неотлучно была при Хейлине, обихаживала его в таком близком контакте, в то время как она сама даже не подозревала, что с ним случилось, и занималась своими делами, библиотекой, садом и прочими пустяками.
Хейлин был человеком действия, постоянно в движении, всегда за каким-то занятием, и когда Френни увидела его прикованным к койке, для нее это стало большим потрясением. Она вспомнила, как приезжала к нему в больницу в Кембридже и как в палату ворвалась Эмили Флуд – молодая, красивая, раскрасневшаяся с мороза, – и разрушила все планы Френни вернуть Хейла себе. Тогда у нее в горле стоял точно такой же тугой комок, набухающий страхом. Она не могла потерять его снова. У нее не укладывалось в голове, как что-то плохое могло случиться с ее Хейлином, таким добрым и смелым, таким уверенным в собственных силах и верящим, что в мире больше хорошего, чем плохого.
– Вот и ты, – сказал он, улыбнувшись.
Он потянулся к ней, и она подошла и взяла его за руку. Она наклонилась его поцеловать, но вдруг замерла и спросила:
– Ты же не против?
Хейл привлек ее к себе и прошептал:
– Это самое лучшее, что случилось со мной за последние полтора года.
Когда медсестра обнаружила их в постели, она вежливо выгнала Френни в коридор, чтобы та не мешала ей купать Хейлина. Френни опять ощутила укол жгучей ревности. Но это по-прежнему был Хейлин, ее Хейлин и больше ничей, что бы с ним ни произошло. Но он все равно не желал говорить о бомбежке. Ни с Френни, ни с кем-то еще. Военный врач, служивший в зоне боевых действий, он повидал слишком много всего, чтобы просить о жалости или даже о сочувствии. Еще какое-то время он пробудет во Франции, где ему подготовят протез и научат самостоятельно заботиться о себе с учетом его теперешнего состояния.
– Хорошо, что я врач, – сказал он.
Но ему и не надо было ничего говорить. Будучи ясновидящей, Френни и так знала, что произошло. Она все увидела в его глазах, полных скорби и ужаса. Она увидела, что он по-прежнему переживает за своих пациентов, которых в прямом смысле слова возвращал к жизни и которых он никогда не увидит и не узнает, как все у них сложится дальше. Френни так беспокоилась за Винсента и делала все, чтобы он не попал во Вьетнам, но почему-то была уверена, что с Хейлином ничего не случится. Особенно если ее не будет с ним рядом.
Он как будто прочел ее мысли:
– Это не ваше проклятие, Френни. Это война. На войне так бывает, и это может случиться с каждым.
В тот первый день она оставалась с ним допоздна, пока ее не попросили уйти домой. Сказали, что утром можно будет вернуться. Она не ела весь день и зашла в первое попавшееся кафе. Она ела, глотая слезы, но здесь, в Париже, никто как бы и не замечал ее слез. Ей хотелось, чтобы с ней был Винсент; он всегда понимал ее лучше всех. Она совсем не такая сильная, какой казалась. Ей хотелось поговорить с братом. Поскольку она совершенно не представляла себе, где он сейчас может быть, она решила пойти туда, где видела его и Уильяма в последний раз. Даже не его самого, а лишь его тень. Она взяла такси и поехала на кладбище, но оно уже было закрыто на ночь.
– Можно перелезть через стену, – сказал ей таксист. – Все так делают. Там в кустах есть стремянка, чтобы было удобнее. Увидите сторожа – прячьтесь или бегите.
Так Френни сумела пробраться на кладбище в неурочное время. Оказалось, что там вовсе не так темно, как она опасалась. Светила луна, горели фонари. Френни заметила у одной из могил целое сборище людей, похожих издалека на фигуры из театра теней. Не грабители, а поклонники Джима Моррисона, пришедшие почтить память своего кумира. Они принесли цветы и зажгли свечи. Она спросила, не знают ли они случайно, где могила Винсента Оуэнса. Одна молоденькая девчонка, американка в рваной футболке, спросила:
– Кого?
Ее парень сказал:
– Ты его знаешь. «Я бродил по ночам».
Он дал Френни карту кладбища. Она нашла в списке могилу Винсента и разобралась, как до нее добраться: мимо могилы Марселя Пруста; мимо склепа Адольфа Тьера, премьер-министра Франции при короле Луи-Филиппе Первом, чей призрак, по слухам, дергает посетителей за одежду, если те подойдут слишком близко к месту его упокоения; мимо надгробного камня Оскара Уайльда, зацелованного отпечатками губной помады.
И вот наконец она вышла к могиле Винсента. Плиту заказала Агнес Дюран, поскольку Френни и Джет в тот момент были не в состоянии заниматься делами. Белая мраморная плита, скромная, но элегантная. Никаких лишних надписей. Только имя и даты рождения и смерти. Френни поцеловала холодный камень. Она еще долго стояла у могилы брата, втайне надеясь, что, если она подождет, он сумеет ее отыскать. Но Винсент так и не появился, и в конце концов Френни смирилась и вернулась туда, где ее дожидалось такси. Винсент всегда знал, что его жизнь закончится рано, но где-то, вдали от всего, что было, у него началась новая жизнь, и это служило Френни утешением. Она попросила таксиста отвезти ее в больницу. Она переночует на стуле в приемной, а утром, как только начнутся часы посещений, ее уже пустят к Хейлину.
Она ревновала его к Парижу. Ей казалось, что Хейлин влюбился в больницу, в которой лежал. Он быстро шел на поправку, с каждым днем становился все крепче и теперь обсуждал с докторами не только собственное состояние, но и истории болезней других пациентов. К его мнению прислушивались. Он был отличным хирургом и станет им снова. Чтобы не стоять во время операций и не перегружать единственную ногу, ему можно будет сидеть на специальном стуле с регулируемым подъемом сиденья.
В те дни, когда Хейлин был занят в больнице, Френни бродила по городу. Ей нравилось сидеть в кафе в парке Тюильри – в том самом, куда, по словам мадам Дюран, частенько захаживал Винсент, – нравилось гулять по острову Сите, где она подолгу сидела на набережной у собора Парижской Богоматери и смотрела на реку, ей нравился сад у музея Родена, где бутоны на кустах роз были невероятно большими. Однажды она забрела на Вандомскую площадь. Это получилось случайно: Френни просто следовала за вороной, без всякой конкретной цели в уме, – и птица привела ее на площадь.
Френни зашла в отель «Ритц» и спросила портье, можно ли ей воспользоваться телефоном. Получив разрешение, она позвонила мадам Дюран, жившей буквально в двух шагах отсюда, на бульваре Мадлен. Мадам Дюран была дома и пригласила Френни зайти на чай. Правда, сразу предупредила, что у них будет совсем мало времени: она готовится к переезду в загородный дом и сейчас вовсю занимается сборами. Когда Френни пришла, домработница встретила ее у дверей и проводила в гостиную. Дом был очень красивым, сплошь оплетенным густым плющом. Черные ставни на окнах были открыты, и это понятно. Кто бы стал закрываться от такого чудесного света?
– Рада с тобой повидаться, – сказала мадам Дюран, легонько поцеловав Френни в щеку. – Какой приятный сюрприз.
Но для нее это был никакой не сюрприз. Она всегда знала, что однажды Френни придет к ней и захочет поговорить. Трудно скрывать правду от человека, наделенного даром провидения. Время от времени Френни казалось, что она явственно видит Винсента на лугу среди желтых цветов. Сейчас они с мадам Дюран уселись за мраморный столик у окна. Свет, струившийся в комнату, освещал часть обстановки, а часть оставалась в тени. Мягкая мебель, обтянутая шелком цвета спелого абрикоса. На стенах вместо привычных обоев – золотая парча. Деревянные части мебели выкрашены в бледно-голубой цвет, почти белый, но не совсем. Френни подумала, что ее маме понравилась бы эта комната.
– Когда Сюзанна жила в Париже, мы с ней на пару снимали квартиру. Квартира была совсем маленькой, но совершенно чудесной. Впрочем, Сюзанне в то время все представлялось чудесным, – сказала Агнес. – Она была влюблена.
– Да, в человека, которого погубила.
– Она его не губила. Он утонул. Они вышли в море на яхте, там у них что-то случилось, яхта перевернулась, и Сюзанна, будучи одной из нас, не могла нырнуть за ним на глубину. Она пыталась, долго пыталась. Ее потом положили в больницу с переохлаждением. Но она не сумела его спасти.
Мысль о том, что они с мамой настолько похожи, буквально ошеломила Френни. Она вспомнила, как в раннем детстве, просыпаясь после глубокого сна, первое, что она видела, открыв глаза: мама, сидевшая рядом с ее кроваткой, словно на страже.
– Она была совершенно раздавлена, но нашла в себе силы жить дальше, уже в Нью-Йорке. Когда родилась ты, она написала мне длинное, большое письмо о том, какое ты чудо.