– Вы, наверное, ошиблись, – сказала Френни. – Я всегда была трудным ребенком.
– О нет. У тебя рыжие волосы и любознательный, пытливый ум. Ты была для нее идеальным ребенком. Она говорила, что ты вырастешь настоящей красавицей со сложным характером. Насколько я вижу, все так и есть.
– Со сложным характером, да, – смущенно пробормотала Френни.
Как оказалось, она совершенно не знала свою маму.
– Это нормально, что дети по-настоящему не знают своих родителей, – сказала Агнес, прочитав ее мысли. – Даже для нас, ясновидящих, родители – совершенно непостижимые существа.
Только потом, когда подали чай в тонких фарфоровых чашках, Френни заметила фотографию Винсента, стоявшую на каминной полке. На этом снимке он был в белом костюме и сидел под большим полосатым зонтом на фоне яркого голубого неба.
– Когда сделали этот снимок? – спросила она.
– Когда он только приехал в Париж. Мы познакомились в парке.
– Он приехал в начале осени, а тут разгар лета.
Мадам Дюран поспешила сменить тему. Они заговорили о Хейлине и его интересе к парижской больнице. Потом Агнес взглянула на часы. За ней уже приехала машина. Им пора прощаться. Мадам Дюран проводила Френни до двери.
– Мне нельзя с ним увидеться? – спросила Френни. – Или хотя бы узнать, где он сейчас?
– Лучше пусть все остается как есть, – сказала мадам Дюран. – Так для него безопаснее. Когда начинается новая жизнь, лучше, чтобы старая исчезла совсем. И не стоит забывать о проклятии. Теперь оно его не найдет. У него новое имя и новая жизнь. Теперь он может любить.
Они уже стояли в прихожей, но тут что-то странное нашло на Френни. Она поняла, что просто не может уйти. Не сейчас. Она развернулась и бросилась к лестнице на второй этаж. Пол в коридоре был покрыт мягким кремовым ковром, красные стены блестели, как лакированные. В коридор выходили четыре двери. Спальня, гостиная, роскошная ванная, отделанная белым мрамором. Последняя дверь в глубине коридора была закрыта. С глухо бьющимся сердцем Френни рывком распахнула дверь. Однако в комнате было пусто.
– Френни, пожалуйста. Мне пора ехать, – крикнула снизу мадам Дюран.
И тут Френни увидела… У книжного шкафа стояла гитара.
Мадам Дюран поднялась наверх следом за Френни. Она была уже немолода, и ей было трудно носиться по лестницам.
– Меня ждет машина.
– Чтобы ехать в загородный дом?
– Да.
Желтые цветы. Френни сосредоточилась и увидела двух молодых мужчин, идущих по полю желтых цветов в бледном солнечном свете.
– Значит, он там? И Уильям тоже?
Мадам пожала плечами.
– Что ты хочешь услышать? Здесь его нет. Ты сама видишь. Он никогда не вернется, Френни. Ты должна понимать.
– Это его гитара, да? – спросила Френни.
Мадам Дюран лишь посмотрела на Френни, и та поняла, что да.
– Они останавливаются у вас, когда бывают в Париже?
– Они редко бывают в Париже. Париж не слишком подходит Винсенту для постоянного проживания. В деревне – поля подсолнухов. Там красиво и тихо. У него все хорошо, Френни. Он в безопасности.
– С учетом того, кто он такой? – спросила Френни.
– С учетом того, в каком мире мы живем.
Френни вернулась к себе в гостиницу на такси и еще долго сидела у окна, наблюдая, как сгущается ночь. Она ощущала присутствие Винсента в мире, в красоте вечерних сумерек и в желтых подсолнухах, присланных мадам Дюран прямо в стеклянной вазе. Этот букет нес в себе сообщение, он сам был сообщением, и большего мадам Дюран ей не скажет.
Френни позвонила мистеру Гранту в Саг-Харбор. В Америке было раннее утро, но мистер Грант все равно очень обрадовался звонку Френни.
– Они живут в деревне, – сказала она.
– Это хорошо, – сказал мистер Грант. – Уильям всегда любил жить за городом. Ты получаешь открытки? – спросил он.
– Да, – сказала Френни.
– Они счастливы, Френни. И мы должны за них радоваться.
Они договорились, что Френни, когда вернется в Америку, обязательно приедет в гости в Саг-Харбор. Она привезет с собой Джет, и они пообедают на крыльце с видом на океан и на остров, куда Уильям даже в шторм плавал на весельной лодке. Френни пробыла в Париже уже полтора месяца. Скоро похолодает, тропинки в парке, где Френни любила гулять, покроются тонкой корочкой льда. На поле за городом срежут подсолнухи, их стебли высохнут и пожухнут. Птицы улетят в теплые края.
– Да, – сказала она. – Будем радоваться.
Теперь, когда Френни приходила в больницу к Хейлину, он уже не лежал у себя в палате и не пропадал в кабинете физиотерапии. Он проводил консультации и изучал истории болезней других пациентов. Медсестры пожимали плечами. Врач есть врач, говорили они. Ситуация у человека меняется, но сам человек не меняется никогда. Он такой, Хейлин. Сначала думает о других и только потом – о себе.
Он уже выходил на улицу, и в какой-то из дней они с Френни поехали в парк Тюильри. Сперва Хейлин ковылял кое-как, жутко злился, называл себя хромоногим калекой и шлеп-ногой, но когда они добрались до кафе, у него открылось второе дыхание, и он даже почти не хромал. Хейл говорил по-французски намного лучше Френни, так что заказ делал он. Они взяли белое вино и салат с козьим сыром. Все было прохладным и вкусным. За едой Хейлин рассказывал об операции, на которой присутствовал сегодня утром. Оперировали сержанта с пулей в спине. Это была сложная операция, как раз по профилю Хейлина, и пациента доставили из Германии специально, чтобы Хейл все проконтролировал. Он уже подал документы на получение французской медицинской лицензии, чтобы не только присутствовать при операциях, но и делать их самому. Он строил планы создать программу реабилитации военнослужащих-инвалидов, потерявших конечности, как он сам, и собирался использовать часть денег отца, чтобы переводить таких пациентов во Францию для лечения. Когда Хейл говорил о работе, у него загорались глаза. Точно так же, как у него загорались глаза, когда он рассуждал о науке в их ранней юности. Точно так же, как загораются глаза у влюбленного человека, когда он говорит о своей любимой.
Он подлил им обоим вина. Был изумительный вечер, который запомнится Френни надолго. Хейлину предстояло остаться в больнице еще как минимум на полгода, а Френни пора было ехать домой.
– Дай мне слово, что, когда я уеду, ты больше ни в кого не влюбишься, – сказала она. – Вот все, о чем я прошу. Можешь водить их домой, делать с ними что хочешь, спать с кем хочешь, но не вздумай влюбиться.
– Никогда в жизни!
– А как же Эмили Флуд?
– Какая Эмили Флуд?
Они рассмеялись и допили вино.
– А как насчет медсестры?
Хейлин сделал многозначительное лицо.
– Ага! – Френни скорчила рожу. – Это как раз твой тип.
– Ты – мой тип, – сказал Хейлин. Он взял ее руку и поднес к губам. – Ты уезжаешь, да? Почему? Потому что считаешь, что для меня безопаснее, когда тебя нет рядом? После всего, что со мной было, думаешь, меня сильно волнует собственная безопасность? Все равно я приеду к тебе. Вот вылечусь до конца и приеду.
Он не желал слушать никаких возражений. Они вернулись на улицу Риволи, где поймали такси. Хейлин еще не привык к протезу, и ему было трудно садиться в машину.
– Скоро я буду справляться лучше, – поклялся он.
Когда они сели в такси, Хейл усадил Френни к себе на колени. Водитель не обращал на них никакого внимания, сколь бы жаркими ни были их поцелуи.
– Мы перехитрим это ваше проклятие, – сказал Хейлин. – Вот увидишь.
Френни любила сидеть в саду, куда она выходила в черном пальто и в старых красных сапогах независимо от погоды. Теперь она стала придерживаться строгого распорядка. Каждое утро писала письмо Хейлину. Ела всегда то же самое: домашнюю лапшу и яблочный пирог на десерт или фасоль, тост и суп. Простая, сытная пища. Френни нравился сад: нравилось наблюдать за летучими мышами, мелькавшими в небе над соснами, нравилось слушать весеннее пение лягушек. Почти каждый вечер к ним приходили женщины в поисках исцеления от бед. Но сегодня все было иначе. Френни заметила девочку у калитки. Не на улице, а внутри. Во дворе.
Почти все жители города опасались подходить близко к дому Оуэнсов на улице Магнолий. Даже те гостьи, что приходили по делу и стучались в их заднюю дверь, обмирали от страха. Они помнили мальчишек, убитых молнией, помнили, что говорили им бабушки о странных женщинах, умеющих превращать волос в змею, призывать птиц и менять погоду, если у них вдруг возникнет такая блажь. Завидев сестер, люди по-прежнему переходили на другую сторону улицы, и в библиотеке никто не решался перечить Френни, когда она выдвигала очередную идею. Мальчик-курьер, доставлявший продукты из бакалеи, никогда не осмеливался войти к ним в кухню, даже если ему предлагали десять долларов чаевых. Но эта девочка ничего не боялась. Она спокойно вошла в сад Оуэнсов и остановилась, пристально глядя на Френни.
Сначала Френни подумала, что это дочка соседки. Та, кто записывает историю своей жизни в блокнот в синей обложке. Но когда девочка подошла ближе, Френни ее узнала. Это была Реджина Оуэнс. Френни до сих пор хранила ее рисунок с черным псом и котом. Вставленный в рамку, он висел на стене в кухне. Реджина была очень похожа на Винсента, с ее длинными черными волосами и непоколебимой уверенностью в себе. Она расцвела и стала настоящей красавицей. Впрочем, так и должно было быть при таких-то родителях.
– Ты в Калифорнии, – сказала Френни. – Тебя здесь нет.
Реджина молча смотрела на Френни, и та вспомнила тетю Изабель у окна на лестничной площадке, вернее, не саму тетю, а ее дух, потому что Изабель лежала в постели у себя в спальне и уже не вставала. Вот и Реджина явилась в образе духа, призрачного существа, сотканного не из дел, а из мыслей.
– Маму укусит паук. Я сбегу с человеком, за которого выйду замуж. Тебе надо было сказать мне, чтобы я обходила любовь стороной. Хотя я все равно не стала бы слушать.
– Так послушай сейчас, – сказала Френни.