– Куда теперь?
– На почту, отправлю дяде телеграмму, – ответила Астра с вызовом и крикнула извозчику: – Поворачивай!
Развернувшись, пролетка помчалась обратно по Тверской.
Усевшись на белую скатерть, постеленную для гроба, Гурлянд прикурил папиросу от свечи, которую ставят в изголовье покойной. Он держал репортерский блокнот, потертый и грязный. Выпустив дым, воткнул папиросу в уголок рта и нацелил карандаш над блокнотом хищным когтем.
– Господин Пушкин, читатели «Новостей дня» желают знать все подробности драмы, развернувшейся в салоне мод…
Гурлянд говорил столь повелительно, будто привык, что одно имя знаменитой газеты должно наводить ужас и уважение на любого смертного, а уж тем более на какого-то мелкого полицейского чиновника. Потому как крупные у себя в кабинетах торчат, по Москве не бегают. Сидя на месте, он умудрялся двигать телом, руками и даже ногами, словно нутро его было напичкано пружинами. Или как Петрушка, которого дергают за ниточки.
– О какой драме речь? – спросил Пушкин, разглядывая типичный экземпляр газетной своры. Хоть сейчас чучело набивать и в музей городских типов ставить. От городских репортеров, которые носятся и вынюхивают происшествия, он отличался более солидным материалом пиджака, чистой сорочкой и аккуратно повязанным галстуком. В остальном сотрудник «Новостей дня» ничем не отличался от прочей репортерской шайки: те же ухватки голодного хорька, которому надо сунуть нос, куда не просят. Эти ловкачи то и дело заглядывали в сыск, чтобы разнюхать, нет ли чего свеженького, первыми оказывались на месте уличного происшествия, лезли с вопросами и жутко злили. Но совладать с ними не мог даже обер-полицмейстер.
Гурлянд выразительно хмыкнул и насупил редеющие брови.
– Но как же… Раз сыскная полиция опрашивает родственников умершей барышни, то, по всему видать, имеются подозрения о насильственной смерти… Так что же случилось на самом деле? Общественность ждет разъяснений. – И он что-то чиркнул карандашом в блокноте. Наверное, возглас нетерпения общественности.
Репортерская наблюдательность и умение делать быстрые выводы требовали награды.
– Умершая барышня, кажется, была вашей невестой, – напомнил Пушкин.
Чем вызвал кислую ухмылку.
– Да, такая неприятность, – сказал Гурлянд. – Но что поделать, судьба… Зато подготовлю репортаж для первой полосы… Выйдет только у нас, тираж мигом раскупят… Такой заголовок: «Тайна смерти в модном салоне»… Каков, а? И вас, господин Пушкин, обязательно упомяну… Мирская слава, знаете ли, еще никому не помешала… Так что же случилось в салоне модных убийств?
Вероятно, Гурлянд почему-то не знал о смерти Юстовой. Иначе заголовки готовились бы такие, от которых Эфенбах и полковник Власовский пришли бы в гнев и ярость. Что-то вроде: «Убийства невест в салоне смерти» или что-то в таком же духе. Что так любит общественность, когда за чашкой утреннего чаю с бутербродом замирает от сладкого ужаса, узнавая из газеты о чужих несчастьях.
– Не досталось наследство в тысячу рублей?
Гурлянд ожидал, что сейчас ему выложат сенсационную историю. А тут вдруг – приданое. Он сообразил не задавать глупейший вопрос «откуда вам известно?» Полиции все известно. Только делиться новостями не желает.
– Деньги – ничто в сравнении с гибелью Марины, – ответил он, чтобы произвести хорошее впечатление. – Жду подробности дела…
– Извольте, записывайте, – сказал Пушкин, заложив руки на спину и наблюдая, как грифель карандаша уже впился в бумагу, чтобы побежать по ней быстрыми строчками. – Мадемуазель Бутович была убита вчера около одиннадцати утра. Подозреваемый – член «Клуба веселых холостяков», ее жених, некий Гурлянд…
Газетчик так увлекся записями, что смысл сказанного не сразу добрался до него. Он оторвался от блокнота и взглянул на чиновника сыска.
– Позвольте, что это значит…
– Господин Гурлянд, в данный момент вы являетесь основным подозреваемым в смерти мадемуазель Бутович, – сообщил Пушкин официальным тоном. – Вам надлежит явиться в сыскную полицию для дачи показаний. После чего будет принято решение: подвергнуть вас полицейскому аресту или оставить под домашним. До выяснения. Прошу быть у нас в приемном отделении через два часа. Неявка будет рассматриваться как побег. Вы будете разысканы, где бы ни укрывались, арестованы и под конвоем доставлены в сыск…
Он коротко кивнул и развернулся, чтобы уйти.
– Господин Пушкин, постойте!
Спрыгнув со стола, Гурлянд торопливо сунул блокнот в карман и успел забежать вперед, загородив собой проем двери.
– Ну что вы, в самом деле… Зачем так пугать.
– Вы – подозреваемый. Вам это официально заявлено, – сказал Пушкин, глядя на папиросу, свисавшую с губы.
Заметив это, Гурлянд выхватил ее и спрятал за спину. Быть может, затушив в ладошку.
– Прошу прощения, привычка при работе. – Он торопливо улыбался. – Нельзя ли без сыска, готов сообщить все, что знаю…
– А что с сенсационным репортажем? – спросил Пушкин, спасая нервы своего начальника и обер-полицмейстера.
– О чем! Что вы! Ни слова. – Гурлянд даже похлопал себя по лацкану. – Погибла моя невеста, какие могут быть репортажи… Такое горе… Так чем же я могу помочь?
– Кто состоит в «Клубе холостяков», кроме вас и графа Урсегова?
Гурлянд сделал движение, будто целиком проглотил пирожок.
– Клуб? Какой клуб? Ах, вы про эту скандальную шутку в «Московском листке»… Но какое я к ней имею отношение?
– Про клуб ничего не знаете?
В ответ Гурлянд развел руками, в одной из которых дымилась папироска.
– Искренно! Как на духу: ни малейшего представления.
Врать он умел блистательно.
– Без протокола еще можете так ответить, – сказал Пушкин. – Куда ездили 22 апреля?
– Ах, это. – Газетчик будто вздохнул с облечением. – Ездил с приятелем в Тверь. Немного развеяться перед свадьбой… В Твери девушки румяные и сдобные, как пряник, так и хочется укусить напоследок… Ну, вы меня понимаете…
В знак сохранения мужской тайны Пушкину подмигнули.
– Фамилия приятеля?
– Тангет Саша, – охотно ответил Гурлянд. – То есть Александр Александрович… Славный малый, служит в частной типографии…
– Женится?
Газетчик даже фыркнул.
– Что вы! Ему приданое без надобности…
– 23 апреля, когда возвращались в Москву, на остановке в Клину зашли в привокзальный буфет и обсуждали с вашим приятелем дела «Клуба веселых холостяков», – проговорил Пушкин, наблюдая, как меняется выражение лица газетчика: от дружелюбного к растерянному.
– Откуда вы… вам известно… – пробормотал он, будто сгибаясь под тяжестью тюремных кандалов.
– Жандарм вас приметил, буфетчик слышал разговор, – сказал Пушкин, скрывая бесценный источник сведений сыскной полиции. – Вы обсуждали убийства невест в сезон свадеб. Первая жертва – невеста графа Урсегова… Жду признания…
Выронив папиросу, Гурлянд сжал руки в знаке вечной верности и дружбы.
– Господин Пушкин… Клянусь чем угодно… Спасением души… Гибелью газеты… Это не мой секрет…
– Чей секрет: вашего приятеля Тангета или господина Ферха?
Запутавшись, как мотать головой – отрицательно или согласно, Гурлянд наконец опустил ее.
– Спросите у графа, раз о нем известно… А я не могу… – проговорил он и встрепенулся. – Даю вам слово: и в мыслях не было убивать невест. Ну что за невозможная идея?
– Идея реализована… Невеста вашего друга Ферха умерла позавчера, ваша невеста – вчера. Есть основания полагать еще две якобы случайные смерти невест…
В отчаянии Гурлянд сжал виски кулачками и прислонился к стене. Видимо, без сил.
– Я же говорил… говорил… Так и знал, что кончится какой-то глупостью… Господин Пушкин, ну подумайте, зачем мне терять приданое? Зачем мне убивать Мариночку?
– Ради более существенных выгод, – ответил Пушкин. – Ради вашего клуба…
– Нет никакого клуба! – в отчаянии вскрикнул Гурлянд. – Слово вам даю! И нет у меня никаких выгод…
– Разговор в Клину был?
– Был… был… Но никак не касался жизни невест… И мадемуазель Бабановой ничто не угрожает… Она же невеста Урсегова… Ну как вас еще убедить?
Гурлянд был напуган по-настоящему. И гадок.
– Что узнали о смерти невесты вашего приятеля Ферха?
– Ничего особенного… Рихард сказал, что она умерла, да и только… Выпили с ним за помин души, да и только…
– Что делали позавчера с одиннадцати до полудня?
– Что я делал! – воскликнул Гурлянд. – Что каждый день: готовил номер, собирал, редактировал и сверстывал материалы! И вчера все одно и то же… Как на каторге…
– Не сравнивайте, пока не попробуете, – сказал Пушкин, чем вызвал приступ паники у газетчика. – Во сколько мадемуазель Бутович должна была примерять свадебное платье?
– Да мне откуда знать! Это их девичьи причуды… Не интересовался вовсе… Да мне и видеть Марину в платье до свадьбы нельзя… Вы же знаете приметы…
– Что подарили невесте перед свадьбой?
Гурлянд задумался.
– Что подарил? Ах да… Альбом для фотографий… Марина любит… любила сниматься…
– Она рассказала, что возобновила знакомство с Астрой Федоровной Бабановой?
Вот теперь Гурлянд не скрывал настоящего изумления.
– Марина? Дружит с Бабановой? Невестой графа? Ну и ну… Вот уж сенсация… Она мне рассказывала, какая это гадина и подлая негодяйка. Ее слова, не мои! Как мучила и издевалась над ней в пансионе, и вот тебе раз – подруги… Что делается…
– Вспоминала, с кем дружила в пансионе? Например, с Юстовой?
Гурлянд решительно замотал головой.
– Называла девиц из пансиона мерзкими слизнями… Буквально обливала презрением… Мы с Рихардом Ферхом радовались, что наши жены не будут дружить против нас… Как это глупо теперь выглядит…
– Ваша невеста рассказывала, как два года назад выиграла в лотерею и еще получила редкий хрустальный бокал в качестве приза за успехи в учебе?
– Ни словом не обмолвилась…
– Про ее новый выигрыш в лотерею известно?