[27]. Для соблюдения приличий женские и мужские отделения имели раздельные выходы, каждый со своим швейцаром. Бани работали все дни, кроме праздников, до двенадцати ночи.
Москвичи, посещавшие бани не реже раза в неделю, привыкли и не замечали того, что приводило в трепет провинциала, впервые оказавшегося тут. Может быть, в столице имелось нечто более фантастическое, но в прочих городах империи бани и близко не могли соперничать с великолепием Центральных.
На входе перед гостем открывалась мраморная лестница с коврами, витыми чугунными перилами, люстрами, светильниками и электрическим освещением. Дальше он попадал в Мавританскую гостиную – роскошную, как дворы самой Мавритании. А затем перед ним открывался невиданный выбор: усовершенствованные души, души под высоким давлением, обширный фарфоровый[28] бассейн со статуей Нептуна, фарфоровая мыльная и парильня с холодным фонтаном для освежения, отдельные ванны на одну или две персоны, солевая ванна. Вместо ржавых жестяных тазиков к услугам гостей имелись начищенные – медные и никелированные. Для развлечения – бесплатные газеты и журналы. Простыни и одежда посетителя согревались в особых теплых камерах. Отдельные купе для раздевания были обставлены кожаными диванами и украшены картинами пасторальных сюжетов. Тут же все туалетные принадлежности и машинка для сушки волос. Кроме русской парильной, имелись ирландско-римская баня, гимнастический зал, массажный зал с массажистами, зал для лечебной гимнастики и обливания водой, куафюрный зал[29] и парикмахерская, паровая механическая прачечная с дезинфекцией и искусственной сушкой белья. Теплые помещения оборудованы термометрами и новейшей вентиляцией. Забота владельцев ушла так далеко, что в банях всегда дежурили врачи.
Мраморные красоты Пушкин не замечал. Он спросил полового, где купе графа Урсегова. Его провели по коридору, выстроенному в стиле поздней готики, с высоким арочным потолком и резными колоннами. Половой постучал и спросил разрешения впустить посетителя.
– Заходи, кто там! – весело отозвался граф.
Половой открыл перед Пушкиным дверь купе. Урсегов облачился в простыню, замотанную на манер римской тоги. Он величественно воздел руку.
– Приветствую тебя, о друг, Алёша мой! Содруги уж мои ожидают с нетерпением тебя, мой новый и всеславный родственник!
В банных тапочках он не слишком походил на древнеримского сенатора.
– Что мрачен, друг, как туча грозовая? Ты в бане, милый мой, а не на ратном поприще… Оставь все мысли мрачные, открой же дверь в рай банных удовольствий и наслаждайся паром чистого искусства… Помоемся и поедем в «Яръ» праздновать конец нашей с тобой холостой жизни… Там сегодня цыгане…
Дверь банных удовольствий, в которой торчал половой, надеясь на чаевые, Пушкин захлопнул.
– У меня достаточно оснований вызвать вас в сыскную полицию для снятия допроса, – сказал он, загораживая дверь, будто граф мог убежать. – Однако счел возможным дать вам шанс на признание.
Урсегов еще не до конца осознал, что происходит.
– Какое признание, Алёша?
– Чистосердечное.
Попятившись, граф споткнулся о кушетку, застланную чистой простыней, и почти упал на нее.
– Изволь… В чем хочешь, чтобы я тебе признался? – спросил он, скрестив руки.
– Начнем с малого, – Пушкин вынул из кармана и предъявил оригинал письма женихов. – Это объявление написано вами и подано в газету «Московский листок».
Граф застенчиво улыбнулся.
– Ну все, припер к стенке… Признаюсь в авторстве.
– Кто отнес в газету?
– Попросил об одолжении приятеля, Рихарда Ферха…
– Объявление принесла барышня, которая назвалась Астрой Бабановой.
– Да? – выразительно спросил Урсегов. – Ну все понятно… Рихард наш робок и нерешителен… Наверняка перепоручил своей невесте… Сейчас у него спросишь, если тебе так важно… Ну прости, Алёша, вздумалось пошутить, разогнать свадебную трясину, придумал веселое письмецо… Надеюсь, за это в камеру не потащишь? Я же во всем сознался…
– Только начало признаний, – сказал Пушкин, пряча письмо. – Два года назад воспитанница пансиона Пуссель мадемуазель Бутович подала в ту же газету объявление за подписью «Алая Лента». Ваша тайная встреча состоялась в модном салоне мадам Вейриоль. Девушка, которой тогда исполнилось четырнадцать, лишилась невинности. За что получила двести рублей и бокал из вашего фамильного набора… Все обошлось, но в пансионе пошел слух, что вы развращаете девиц. Мадам Пуссель предложила без скандала покинуть попечительский совет. Что вы и сделали.
Урсегов поежился, будто из бани оказался на сквозняке.
– Тише, Алексей, тише, – совсем по-другому попросил он, веселый настрой испарился.
– Это не все, – продолжил Пушкин. – В июне прошлого года объявление появилось вновь. Пока нам неизвестно, кто была та девушка, но не сомневайтесь, выясним. Далее, в пятницу, 22 апреля, в «Московском листке» было опубликовано еще объявление Алой Ленты. Встреча назначалась на понедельник, 25 апреля, в 11 часов. В этот день и час в салоне Вейриоль у вас состоялась встреча с мадемуазель Юстовой, невестой вашего друга Ферха. Барышня лишились невинности, получила двести рублей, перевязанные алой лентой. Возобновили средневековое право первой ночи? Соблазняете невест своих товарищей?
В ответ ему погрозили пальцем.
– Пушкин, что за дичь? Какое право первой ночи? Мы в Москве живем, а не в Бургундии… У нас тут ничего скрыть нельзя. Да и как бы я потом друзьям в глаза смотрел? Соблазнить невесту Ферха! Ну и чушь… Пойми: меня в салоне не было, объявление в глаза не видел!
– Это неправда. Вы назначили Юстовой встречу, – сказал Пушкин, показывая клочок бумаги. – Записка найдена в сумочке Юстовой, что занесено в протокол осмотра места преступления. Подписано «Лютик».
Привстав с кушетки, Урсегов прищурился на записку.
– Какая глупость! – вскричал он. – Алексей, как же не стыдно… Да, я писал эту записку, не отрицаю. Только предназначалась она Авиве Капитоновне… Назначал с ней встречу… И было это месяца три или даже четыре назад… Тем более там написано: у матушки Гусыни!
– Когда был жив господин Бабанов?
– Ну конечно! – обрадовался граф. – Наконец-то ты понял…
– Просили у нее восемь тысяч, чтобы закрыть карточные долги… Такую огромную сумму мадам Бабановой взять было неоткуда, муж не дал бы. Она взяла из кассы взаимопомощи невест. Потому что безумно влюбилась в вас… Теперь отдавать вовсе не надо.
Урсегов старательно разглаживал простыню на кушетке.
– Алексей, ты делаешь мне больно… Не пойму, как узнал про мою беду, но ты прав: попался шулеру, спустил столько, что заплатить не мог… Авива помогла… Но слово чести: собирался отдать…
– Из приданого Астры Федоровны?
Он скривился, будто проглотил горькую настойку.
– Ну зачем ты так… Сам же понимаешь…
Пушкин понимал, что дети не только наследуют породу отцов, но и их грехи. Не желая того. Карточные и прочие.
– Стали любовником Авивы Капитоновны до смерти господина Бабанова?
Граф захрипел и прокашлялся.
– Ну, тебе совсем неведомы правила приличия…
– Значит, до, – заключил Пушкин. – Подарили ей аграф в виде лютика голубого. Ваша лицейская кличка?
Граф тяжко вздохнул.
– Что за полицейская бестактность…
– Затем сделали предложение ее дочери. Оставаясь любовником ее матери…
– Зато теперь приличия не пострадают. – Урсегов сладко улыбнулся. – Я женюсь на Авиве, ты на Астре. Каждый получает по заслугам… Не хватит ли об этом?
– Мадам Вейриоль уверена и готова подтвердить под присягой, что вы были с Юстовой утром 25 апреля в примерочной…
– Дура и шантажистка эта Вейриоль! Хочешь знать, где я был? Изволь: около одиннадцати Авива приехала ко мне домой. Весело провели полчаса в моей спальне… Камердинер ей открыл дверь… Больше стесняться нечего… Доволен?
Пушкин ничем не выразил своего отношения к стыду и его видам.
– Где были вчера в это же время? – спросил он.
Урсегов наморщил лоб, с трудом вспоминая.
– Где я был? Ах да… Проснулся, как обычно, около десяти и поехал завтракать в «Славянский базар». У них чудесные поздние завтраки… Потом поехал с Авивой кататься в Петровский парк… Ну, теперь убедился в моей невиновности?
– Позавчера Астра Федоровна подала объявление Алой Ленты, – сказал Пушкин. – Она хотела изобличить вас в глазах матери. Вместо графа Урсегова прибыл господин Толоконников, торгующий скорбными товарами. Задержан за развращение несовершеннолетней барышни. На допросе в полицейском участке показал, что это вы указали ему объявление и объяснили его смысл… Приехал сюда прямо из участка…
Совсем не как аристократ граф принялся хлопать себя по лбу.
– Идиот… Какой же я идиот… Алексей, поверь, глупейшая нелепость… В мыслях не было устроить такую подлость… Скажи, она… Астра Федоровна не пострадала?
Пушкин молча покачал головой.
– Ох, ну слава Богу… Будет мне урок: не чесать языком с купцами и дураками… Простишь? – И он покаянно сложил ладошки.
Прощение сыскной полиции было неведомо.
– Делаем вывод: как минимум два раза, в 1892 и 1893 году, вы, граф, лишали девиц невинности за приличное вознаграждение, – сказал Пушкин.
Тут Урсегов вскочил и приложил руку туда, где под простынею билось его сердце.
– Алексей, слово чести… Клянусь чем хочешь: подобными вещами не занимаюсь… Малолетние девицы не в моем вкусе. Ничего не умеют, одни слезы. Я предпочитаю женщин зрелых, которым терять нечего… Ну, ты меня понимаешь, как мужчина мужчину… А все прочее – гадкие слухи. Из попечительского совета ушел потому, что все время деньги тянут…
– Бутович должна была стать женой вашего друга. Она шантажировала вас тем, что случилось два года назад?
– Да о чем ты! – возмутился граф. – Ничего подобного! Как можно шантажировать человека, который не сделал ничего дурного, кроме карточных долгов? Да и те отдаю…