Действительно, шелковый предмет дамского туалета лежал у нее на коленях. Пристав по ротозейству или благодушию не забрал и не проверил, что в нем. А если бы прятала револьвер? Пушкин не стал указывать на промашку, чтобы не портить настроение. И приказал открыть камеру.
– Мадемуазель забираю, – сказал он, подавая руку приставу. – Блестящий результат, ротмистр… Поймали, кого требовалось…
– Теперь дела будут раскрыты? – спросил фон Глазенап, распираемый от счастья.
– Никаких сомнений, – ответил Пушкин и подал руку барышне, которая умудрилась задеть лбом стальной прут, выходя из камеры. Место удара потерла платочком, сдерживая слезы. Только губки дрожали. Кругом одна обида…
Дверь открыла Василиса.
– Гая? – проговорила она так, будто на пороге дома стоял призрак. – Ты куда делась? Авива Капитоновна тебя ищет, Дмитрий Козьмич волнуется… Что за ребяческие поступки?
За спиной барышни показался Пушкин, который предпочел появиться не сразу.
– Алексей Сергеевич? – проговорила Василиса, отступая. – Как вы… Что… Откуда…
Она не могла подобрать нужных слов.
– Василиса Ивановна, вы получили рано утром письмо для Гаи Федоровны?
– Нет, конечно… Горничная Наталья принимает утреннюю почту…
– Пришлите ее сюда, – попросил Пушкин.
Кивнув, Василиса отправилась на поиски.
Споткнувшись о порожек, Гая вошла и оглянулась.
– Могу быть свободна или по-прежнему арестована? Все, что знала, и так рассказала по дороге… Больше добавить нечего…
– Вы слишком доверчивы, Гая Федоровна, – сказал он. – Странное сочетание с вашим умом.
– Как жить, если не доверять близким людям? – ответила Гая, отводя глаза. – Простите, что доставила лишние хлопоты… Письмо принесу в Зеленую гостиную… Дом уже знаете, найдете…
Торопливо, почти бегом она поднялась по лестнице и скрылась за поворотом мраморных перил.
В прихожей тихо, как тень, появилась барышня в фартуке и коронке горничной. Она сдержанно поклонилась.
– Искали меня, господин Пушкин?
Прислуга в доме обязана знать имя жениха.
– Утром было доставлено письмо для Гаи Федоровны. Кто принес?
– Посыльный, – последовал краткий ответ. Горничная оказалась не из болтливых. Даже излишне строгая.
– Часто приносит корреспонденцию?
– Впервые видела.
– Будьте любезны описать его…
Наталья пожала плечиками, отчего крылышки фартука махнули и опустились.
– Неприметный человек… Невысокий… Лицо неприятное… – Тут она запнулась, будто что-то вспоминая. – Еще показалось странным, что он низко держится, будто спина старика.
– Посыльный горбился?
– Довольно сильно… Но почему спрашиваете, если это ваш посыльный?
Нечто подобного следовало ожидать.
– Посыльный представился от сыскной полиции? – спросил Пушкин.
Его смерили презрительным взглядом. Горничная составила не слишком высокое мнение об этом господине.
– Конечно, вы же сами его послали…
– Что он точно сказал, передавая письмо?
Очередную глупость жениха Наталья терпеливо снесла.
– Сказал: срочное сообщение для Гаи Федоровны Бабановой от чиновника Пушкина, ответ не нужен, – тоном классной дамы доложила она. – Что-нибудь еще от меня требуется?
Пушкину требовалось слишком многое, чего горничная не могла дать.
Он поднялся по мраморной лестнице и, обходя большую гостиную, прошел в Зеленую. Гая уже ждала. Она молча протянула сложенный и помятый листок. Пушкин развернул послание. Быстрым мужским почерком было написано:
«Гая Федоровна! Обстоятельства крайней важности, имеющие отношение к жизни и смерти, требуют меня просить Вас немедленно, не откладывая ни минуты, прямо сейчас прибыть в Спасоналивайковский переулок и, не заходя в модный салон, подняться в известную вам квартиру. Вопрос чрезвычайный, требует вашего присутствия. Считаю каждую минуту до встречи. Ваш Пушкин А.С.»
Автор записки не только не знал почерка чиновника сыска, но и не старался повторить его манеру. Наглая фальшивка, рассчитана на внезапность. К тому же Гая Федоровна никогда не видела от него ни единой строчки. Ей захотелось поверить, что она нужна бывшему жениху. Посему не могла и не хотела думать, побежала по первому зову. Подлый расчет на безнадежно влюбленное сердце, которое готово совершить любую глупость ради мечты.
– Оставлю у себя, – сказал Пушкин, пряча письмо в карман.
– Как вам угодно. – Гая дернула плечами. – Оно мне не нужно… Кто-то глупо и зло подшутил надо мною… Того и заслуживаю… Алексей Сергеевич, дядюшка хочет вас видеть, он в своем кабинете на третьем этаже, позвольте провожу…
И она пошла из гостиной. Пушкину оставалось послушно следовать за ней.
В этой части дома он еще не бывал. Третий этаж сильно отличался от других. Здесь не было ни картин, ни ваз, ни развешанного оружия. Обстановка строгая, деловая, как будто женские руки, вечно устраивающие уют там, где не просят, сюда не допускались. Гая постучала в крепкую дубовую дверь, вошла и представила Пушкина.
При солнечном свете Дмитрий Козьмич не казался устрашающей копией брата. Он крепко пожал Пушкину руку и не выказал излишнего дружелюбия. Напротив, смотрел придирчиво и подозрительно.
– Оставь нас, солнышко, – обратился он к Гае. Когда дверь за ней захлопнулась, указал на кожаное английское кресло. – Это кабинет брата… Единственное место в доме, где нас не могут подслушать…
– Стены не кажутся слишком тонкими, – ответил Пушкин, садясь на твердую подушку.
– Стены ни при чем… Старые владельцы дома, уж не знаю для какой надобности, понаставили слуховых каналов… Стоя в другой части дома, можно слышать, что делается в большой гостиной и прочих местах…
– Удобное изобретение.
– Если знаешь, как им пользоваться…
Мужчины, между которыми было более десяти лет разницы и пропасть финансового положения, присматривались друг к дружке. Дмитрий Козьмич решился первым.
– Могу говорить с вами откровенно? – спросил он, давя тяжелым взглядом.
– По-другому теперь нельзя, – ответил Пушкин.
– Своих детей у меня нет и не будет, племянниц люблю больше жизни… Астра рассказала про вас только хорошее. Потому спрошу напрямик: зачем портите жизнь себе и ей? Вы же за деньгами не гонитесь…
– Не собирался и не собираюсь жениться на ваших племянницах. Они еще дети. Я их не люблю. Далее. Начальство мое не даст согласие на брак чиновника сыска с дочерьми купца. С другой стороны, купеческое сословие такой брак не примет. Вашей фирме больше ста лет, а господин Бабанов не стал потомственным дворянином[32]. Тем более для вашей семьи родство с полицейским будет позором.
Откровенность была неожиданной. Дмитрий Козьмич хмыкнул и поерзал в кресле: такого разговора не ожидал.
– Вы честный человек, Алексей Сергеевич, – сказал он. – У нас, купцов, честность превыше всего, что бы там ни болтали. Примите мое уважение за вашу честность… А то, грешным делом, подумал, что вы из этих новых, что свободу проповедуют. Мне вот звездочка моя, Астра, тоже заявила: не хочу замуж, хочу свободы. Это какой свободы? Которую, к примеру, господа Герцен с Огаревым, властители дум, проповедовали? И чем они кончили, позвольте спросить? Огарев отбил чужую жену и жил с ней без брака. А потом ее же увел Герцен. И его дети от этой дамы, с позволения сказать, считались детьми Огарева… Какая просвещенность! Какие передовые взгляды! Вот где пример нравственности… Вот где пример для молодежи! Тьфу, мерзость…
Выговорившись, Дмитрий Козьмич рывками расправил усы.
– Прощу прощения, позволил себе лишнего… Вижу, вы другой. И тогда совсем не пойму, почему идете на поводу Авивы… Девочки мне уже все доложили…
– Занимаюсь сыском, – ответил Пушкин.
– Сыском? – повторил Бабанов, будто пробуя разгрызть орех. – Что же разыскивать в нашем доме?
– За последние семь дней погибли четыре невесты, которые были отравлены. Они состояли в кассе взаимопомощи невест, которую держит мадам Бабанова.
– Ах вот оно что…
– Далеко не все. Если не принять меры, будет пятая жертва.
Дмитрий Козьмич привстал в кресле:
– Кто?
– Тайна сыска. Вам знать ни к чему. Есть еще обстоятельство, связанное с теми смертями.
– Ну говорите, не тяните… Здесь не подслушают…
– Высока вероятность, что ваш брат погиб не от блинов, а был отравлен. Это предположение, точный ответ даст только эксгумация.
– Вот, значит, как, – проговорил Дмитрий Козьмич и погрузился в тяжкие размышления.
Пушкин ждал, когда он будет готов. И откровение созрело.
– Тогда, Алексей Сергеич, должен кое-что сообщить… Двадцать шестого февраля накануне смерти брата получил от него телеграмму: «Срочно возвращайся». И все, без объяснений. Я в тот момент был на Западном побережье Америки, изучал производство у них шерсти. До этого в Англии побывал, из Америки собирался в Новую Зеландию и Австралию. Вернуться по плану должен был в августе… И вдруг такое… А на следующий день приходит телеграмма о его смерти… Думал через три недели быть дома, ан нет, два месяца затратил… Быстрее всего на поезде доехал до Нью-Йорка, потом две недели ждал билетов на пароход. Доплыл до Британских островов, потом на континент, из Парижа в Берлин, оттуда в Варшаву… И поездом в Москву… Целое приключение… Вернулся домой, а тут сюрприз: по завещанию брата оставлен вечным директором над фирменной торговлей с годовым окладом в двадцать тысяч, этаж сей мне передан. А все прочее – безутешной вдове. Которая завтра выходит замуж…
Признание душу не облегчило. Дмитрий Козьмич был мрачен.
– Велико состояние? – спросил Пушкин.
– Вам сколько в приданое обещано?
– Тридцать тысяч, кажется.
– О, продешевили… Умножьте на сто и получите, сколько стоит торговля под фирмой «К. М. Бабанов и сыновья» с магазинами, складами сырья и двумя шерстопрядильными фабриками. Вот так-то… Есть за что убивать…
– Мадам Бабанова изучала химию или была дочерью аптекаря?