вести сегодняшнего дня просто потому, что на нас больше, чем в прошлом, влияют определенные человеческие чувства. Существуют даже формы производства, которые тяготеют ко всеобщности не столько в силу своей объективной производительности, сколько благодаря неким моральным добродетелям, которые приписывает им общественное мнение (примером может служить кооперация).
С этой точки зрения взаимоотношения экономической науки с прочими социальными науками предстают перед нами в ином свете. Политэкономия и остальные науки имеют дело с явлениями, которые, по крайней мере при рассмотрении с определенных сторон, являются однородными, поскольку кое в чем все они создаются общественным мнением. Значит, можно допустить, что моральные, религиозные и эстетические взгляды могут оказывать влияние на экономическое мнение, причем это влияние вряд ли будет уступать по интенсивности тому, которое оказывает экономическое мнение на них. Это наглядно показывают приводившиеся выше примеры. В результате политическая экономия утрачивает свое главенство, ранее ей приписываемое, и становится социальной наукой в ряду прочих, будучи связанной с ними тесными отношениями, но не имея более возможности притязать на верховное положение.
Впрочем, можно предположить, что политическая экономия все-таки способна вернуть себе первенство. Человеческие мнения возникают среди социальных групп и частично зависят от природы и характера этих групп. Мы знаем, что мнения расходятся – как между сплоченными группами населения, так и между рассредоточенными, между городом и деревней, между большими и малыми городами и т. д. Идеи меняются в зависимости от плотности общества, будь оно многочисленным или редким, в зависимости от того, насколько широки и быстры его коммуникации и транспортные сети. Но очевидно, что экономические факторы оказывают сильное влияние на способ распределения населения, его плотность, форму, которую принимают человеческие поселения, и, следовательно, на то, как эти факторы нередко воздействуют на мнения сообществ. Докладчик указывает, что влияние будет прежде всего косвенным, но ясно, что экономические факты воздействуют на моральные представления.
Виллей[203] изначально не собирался участвовать в этой дискуссии. Но, как он заявил, будучи одновременно экономистом и юристом, он в этой двойной роли был несколько шокирован некоторыми прозвучавшими утверждениями.
Дюркгейм начал со слов, что закон подвержен общественному мнению, что политическая экономия и ценность – тоже плоды общественного мнения, что, например, среди иудеев свинина практически не ценится. Виллей предположил, что Дюркгейм немного запутался. Мнение оказывает неоспоримое влияние на концепцию закона и налагаемые им санкции, однако оно не устанавливает сам закон. Мнение чрезвычайно сильно сказывается на рыночных условиях, которые определяют стоимость товара, но оно не устанавливает стоимость, ибо последняя подчиняется строгим законам природы.
Мнение действительно имеет большое влияние на концепцию закона, и, например, никто не будет спорить с тем, что отдельные институты порой признавались соответствующими закону, хотя сами откровенно его нарушали (достаточно вспомнить рабство). Мнение воздействует на карательную сторону закона; то или иное действие, в прошлом запрещенное, ныне становится разрешенным, и наоборот. Так происходит потому, что социальные потребности не остаются неизменными. Однако заключать отсюда, что закон есть вопрос мнения, значит попросту отрицать закон, превращать его в умозрение, в нечто преходящее, в причудливое измышление, тем самым, по сути, обрекая общества на участь покорного следования приказам рулевого, вознесенного к кормилу власти прихотью судьбы.
Опять-таки, общественное мнение действительно во многом определяет рыночные условия. Вот почему свинина обесценивается на еврейских территориях, вот почему рыба по пятницам стоит дороже в католических поселениях. Но всегда и всюду действует закон спроса и предложения, целиком и полностью не зависимый от мнения; он регулирует цены на товары и устанавливает всякую ценность.
Что касается поставленного на заседании вопроса (быть может, слегка теоретического), то, по словам выступающего, на этот вопрос возможно ответить следующим образом. Социальные науки суть науки о человеке, живущем в обществе; социальная жизнь, как и всякая иная жизнь, может быть проанализирована по определенным правилам в отношении определенного ее «течения»; это «течение», осуществление всевозможных индивидуальных действий, изучает политическая экономия; правило ограничения индивидуальной деятельности есть предмет юриспруденции, которую выступающий отождествляет с моралью, поскольку закон есть не что иное, как мораль в ее применении к общественным отношениям; таким образом, политическая экономия и право видятся двумя основными отраслями социальных наук.
Дюркгейм не может принять точку зрения Виллея. Он прежде всего указывает на то, что речь идет вовсе не о сугубо метафизических вопросах, не о том, существуют ли мораль или идеальный закон, вписанные в человеческую природу и действенные для всех эпох и всех стран. Имеются в виду исключительно закон и мораль в том виде, в каком они существуют в любой момент истории. Ныне абсолютно ясно, что народ никогда не применяет на практике никаких моральных и юридических предписаний, кроме тех, которые общественное сознание, то есть общественное мнение, одобряет как полезные. Если общественное мнение перестает ощущать весомость традиций, тогда традиции исчезают, словно их и не было; они больше не воздействуют на совесть индивидуума, а заповеди более не соблюдаются. Вот и все, о чем рассуждал выступающий [Дюркгейм].
Мы должны остерегаться и избегать того уничижительного смысла, который часто вкладывают в понятие общественного мнения. Может показаться, что это синоним бессмысленных предрассудков или диковинных фантазий и т. д. Но думать так – значит оценивать общественное мнение только под одним углом зрения. Это значит забывать, что общественное мнение также воплощает собой плод многовекового накопления опыта, вследствие чего оно обладает несомненным авторитетом. Выступающий уважает нравственное правило, когда видит в нем плод человеческого опыта на протяжении столетий, ничуть не меньше, чем когда трактует его как результат диалектических построений юриста или моралиста.
Утверждают, что мнения меняются. Но это вполне естественно, потому что меняется сама мораль, и такие перемены легитимны. Дюркгейм не верит, что сегодня найдется много историков, которые станут заявлять, что, например, древние римляне придерживались морали, сопоставимой с нашей. Уважение, которое мы испытываем к человеческой личности, не могло бы найти себе места в Риме без распада римского общества. Фюстель де Куланж давно доказал эту истину. Следовательно, изменения, через которые проходит моральное мнение, не просто следствия каких-то отклонений в развитии – они проистекают из реальных перемен в условиях жизни.
Что касается экономических материй, выступающий вовсе не утверждал, будто они целиком определяются общественным мнением; было сказано, что отчасти они также черпают некоторую толику реальности из общественного мнения. Этого было бы достаточно для подтверждения выдвинутого тезиса. Речь идет исключительно о том, чтобы выделить ту сторону экономических явлений, которая одинакова с моральными, юридическими или религиозными фактами, поскольку именно при этом условии возможно устанавливать отношения с соответствующими науками.
Выступающий закончил утверждением, что он ни в коем случае не поддерживает ту точку зрения, будто экономические законы могут быть истинными или ложными в зависимости от колебаний общественного мнения. Это было бы просто абсурдно. Говорить, что факты определяются мнением, отнюдь не значит утверждать, будто нет никаких законов, к ним относящихся, ведь само мнение опирается на собственные законы, от него зависящие.
Поль Леруа-Болье[204], председатель собрания, подвел итоги дискуссии и добавил несколько замечаний. Он отказался безоговорочно поддержать соображения, высказанные всеми выступающими. По его мнению, Лимузен теоретически прав: наука, лишенная какого-либо практического применения, все равно остается наукой и будет вызывать интерес людей пытливых. Но такого интереса вряд ли заслуживает экономическая наука, приложения которой многочисленны и бесспорны.
Политическая экономия является в настоящее время единственной общественной наукой действительно позитивного толка. Следовательно, заметил Леруа-Болье, Дюркгейм отчасти преувеличивает влияние общественного мнения на политическую экономию. Несомненно, мнение – сильный фактор, влияющий на изменение определенных форм экономики, но он никогда не сможет изменить великих и неизменных экономических законов. Да, нельзя отрицать стороннее вмешательство психологического элемента, например, при определении цены, но последняя все-таки устанавливается всегда в соответствии с основным законом спроса и предложения.
Точно так же закон разделения труда не может определяться общественным мнением. Разделение труда всегда будет пропорционально размеру рынка и неизбежно окажется слабее в такой отсталой и малой стране, как Португалия, в сравнении с куда более крупной и развитой Германией.
Другой принцип, который никогда не поддастся общественному мнению, – это необходимость иметь в прогрессивном обществе доступный капитал, по крайней мере для того, чтобы внедрять в практику новые научные открытия.
Леруа-Болье заключил, что политическая экономия явно объективна, во всяком случае, в отношении ее основных законов. Эти законы имеют силу физических законов. Разве мы не видели краха всех бунтов революции[205], всех указов, что пытались устанавливать максимальную цену и создавали иные препятствия для свободной реализации принципов нашей науки вопреки великому экономическому закону спроса и предложения, единственному закону, который действительно понимают все без исключения?