I
У нас имеется всего один способ доказать, что одно явление служит причиной другого. Нужно сравнить случаи, когда они одновременно присутствуют или отсутствуют, и проверить, говорят ли изменения, представляемые этими различными комбинациями обстоятельств, о том, что одно зависит от другого. Когда явления могут воспроизводиться искусственно по желанию исследователя, этот метод становится экспериментальным в полном смысле слова. С другой стороны, когда сотворение фактов находится вне нашей власти, а нам доступно лишь сопоставление при их самопроизвольном возникновении, тогда применяемый метод будет косвенно экспериментальным – или сравнительным.
Мы видели, что социологическое объяснение состоит исключительно в установлении причинной связи – явлению необходимо подыскать причину или определить полезные следствия конкретной причины. Кроме того, поскольку социальные явления очевидно ускользают из-под власти экспериментатора, сравнительный метод единственно пригоден для социологии. Конт, правда, нашел этот метод недостаточным и счел необходимым дополнить его историческим, как он утверждает, методом, но причина здесь заключается в особом понимании социологических законов. По мнению Конта, эти законы должны выражать главным образом не конкретные отношения причинности, а то общее направление, в котором движется человеческая эволюция. Потому они не могут быть открыты при помощи сравнений, ведь чтобы иметь возможность сравнивать разные формы социального явления у различных народов, нужно сначала изолировать это явление от преходящих комбинаций. Но, если начинать с такого дробления человеческого развития, перед нами встанет нерешаемая задача заново выявить временную последовательность. А для этого гораздо удобнее опираться на широкий синтез, не на анализ. Нужно сблизить и соединить в одном и том же интуитивном акте познания оба набора явлений, или, так сказать, последовательных стадий развития человечества, причем так, чтобы воспринять «неуклонное приращение каждой физической, интеллектуальной, моральной и политической предрасположенности»[113]. Таково обоснование метода, который Конт называет историческим и который наглядно становится беспредметным, стоит отринуть основной посыл контовской социологии.
Джон Стюарт Милль объявляет эксперимент, даже косвенный, неприменимым в социологии. Но его доводы во многом утрачивают свою силу вследствие того, что он прилагает те же рассуждения к биологическим явлениям и даже к наиболее сложным физическим и химическим данным[114]. Сегодня уже излишне доказывать, что химия и биология являются сугубо экспериментальными науками. Потому нет оснований считать обоснованной критику Милля применительно к социологии, поскольку социальные явления отличаются от прочих явлений именно повышенной сложностью. Это различие и вправду подразумевает, что применение экспериментального метода в социологии может вызывать больше затруднений, чем в других науках, но не ясно, почему оно должно быть категорически невозможным.
Вдобавок теория Милля в целом покоится на постулате, который неразрывно связан с основными принципами его логики, но противоречит всем выводам науки. Милль признает, что одно и то же следствие не всегда обусловлено одной и той же причиной, что оно может зависеть то от одной причины, то от другой. Это представление о причинной связи, у которой отбирают всякую определенность, делает указанную связь почти недоступной для научного анализа, потому что она вносит дополнительную путаницу в переплетение причин и следствий и разум в итоге теряется в нем безвозвратно. Если следствие может вытекать из разных причин, то, дабы установить причину той или иной совокупности обстоятельств, следовало бы произвести опыт в условиях изоляции, фактически невоплощаемых на практике, особенно в социологии.
Но эта пресловутая аксиома множественности причин есть отрицание самого принципа причинности. Конечно, если согласиться с Миллем, что причина и следствие абсолютно гетерогенны и что между ними не существует никакой логической связи, то нет никакого противоречия в допущении, будто некое следствие может вытекать то из одной, то из другой причины. Если соотношение С и А чисто хронологическое, то оно не исключает других отношений того же рода, например между С и В. Но если причинная связь есть нечто вне нашего понимания, то она не может быть настолько неопределенной. Если она представляет собой отношение, обусловленное природой объектов, то одно и то же следствие может находиться в зависимости всего от одной причины, ведь оно выражает всего одну сущность. Кстати, только философы сомневаются в познаваемости причинной связи. Для ученого она очевидна и предполагается самим методом науки. Как иначе объяснить столь важную роль дедукции в экспериментальных науках и основной принцип пропорциональности между причиной и следствием? Что касается тех случаев, которые приводятся в подтверждение и в которых будто бы наблюдается множественность причин, то для доказательства нужно предварительно установить или то, что эта множественность не просто мнится, или что внешнее единство следствия не скрывает истинную множественность. Сколько раз науке приходилось сводить к единой причины, множественность которых выглядела на первый взгляд несомненной! Джон Стюарт Милль сам приводит подходящий пример, указывая, что, согласно современным теориям, производство тепла трением, ударом, химическим воздействием и т. д. вытекает из одной и той же причины. Наоборот, когда рассматривается следствие, ученый часто различает то, что смешивает между собой простец. В обыденной речи слово «лихорадка» обозначает некую единую патологию, но для науки же существует множество лихорадок, специфически различных, и множественность причин тут сопоставляется со множественностью следствий. Если же между всеми этими различными видами заболевания и существует нечто общее, то потому, что их причины тоже сходны в некоторых свойствах.
Изгнать этот принцип из социологии тем важнее, что многие социологи до сих пор подвержены его влиянию, даже пусть они не возражают против применения сравнительного метода. Так, обыкновенно говорят, что преступление может быть вызвано самыми разными причинами; что то же самое справедливо для самоубийства, наказания и т. д. Если вести экспериментальное исследование в таком направлении, то множество накопленных фактов окажется бесполезным, потому что мы никогда не получим точных законов и конкретных причинных связей. В таких условиях мы только сумеем связать смутно определенное следствие с невнятной и аморфной группой причин. Если, следовательно, мы хотим применять сравнительный метод научно, то есть сообразуясь с тем принципом причинности, который сложился в самой науке, то за основание сравнения нужно брать следующее положение: одному и тому же следствию всегда соответствует одна и та же причина. Возвращаясь к примерам выше: если самоубийство зависит от нескольких причин, это значит, что в действительности перед нами несколько видов самоубийства. То же самое можно сказать и о преступлении. Для наказания, с другой стороны, верить, что оно одинаково хорошо объясняется различными причинами, – значит не замечать общего элемента всех его предпосылок, в силу которого они и производят общее следствие[115].
II
Впрочем, если различные приемы сравнительного метода и применимы в социологии, не все они обладают одинаковой доказательной силой.
Так называемый метод остатков, насколько он вообще может считаться формой экспериментального мышления, не слишком-то полезен при изучении социальных явлений. Во-первых, он применим только к достаточно развитым наукам, поскольку этот метод предполагает наличие большого числа законов; во-вторых, социальные явления чересчур сложны для того, чтобы в каком-либо случае можно было бы точно вычесть действие всех причин, кроме одной-единственной.
По той же причине затруднительным выглядит применение метода совпадения и метода различия. Они предполагают, что сравниваемые случаи либо совпадают, либо различаются всего в одном пункте. Безусловно, нет науки, которая была бы в состоянии ставить эксперименты, где неопровержимо устанавливалось бы совпадение или различение в одном пункте. Никогда нельзя быть уверенным, что мы не пропустили какое-то исходное обстоятельство, совпадающее со следствием или отличное от него в то же время и в той же степени, что и единственное известное обстоятельство. Между тем полное исключение всякого случайного элемента является идеалом, которого в действительности нельзя достигнуть. Но в физических и химических науках, даже в биологических науках сегодня мы фактически приближаемся к этому идеалу – настолько, что в значительном числе случаев доказательство может считаться практически достаточным. Совсем иначе обстоит дело в социологии – из-за повышенной сложности явлений и обусловленной этим невозможности ставить искусственные эксперименты. Нелепо помышлять даже о приблизительно полном перечне всех фактов, сосуществующих в данном обществе или последовательно сменявших друг друга в его истории, и нельзя быть хотя бы малую толику уверенным в том, что два народа совпадают или различаются между собой во всех отношениях, кроме одного. Шансов пропустить какое-нибудь явление тут больше, нежели шансов заметить их все. Следовательно, такой метод доказательства может породить только предположения, которые сами по себе почти совсем лишены всякого научного характера.
Зато иную картину открывает метод сопутствующих изменений. В самом деле, для доказательной силы здесь не нужно строго исключать все изменения, отличные от сравниваемых. Простой параллелизм значений для двух явлений, если только он установлен по достаточному количеству разнообразных случаев, послужит доказательством существования между ними причинного отношения. Преимущество этого метода заключается в том, что с его помощью причинная связь постигается не извне, как в других методах, а, так сказать, изнутри. Он не просто подсвечивает внешнюю связь двух фактов, при которой они сопровождают или исключают друг друга наружно[116], устраняя все признаки наличия внутренней связи между ними. Нет, он предъявляет факты, которые соединяются друг с другом непрерывно, хотя бы в количественном измерении. Уже одной этой связи достаточно, чтобы доказать, что они не чужды друг другу. Способ развития какого-либо явления выражает его сущность. Чтобы процессы развития двух явлений соответствовали один другому, необходимо соответствие выражаемых ими сущностей. Постоянное сосуществование изменений, следовательно, само по себе будет законом, каково бы ни было состояние явлений, остающихся вне сравнения. Поэтому, чтобы опровергнуть этот метод, мало показать, что он опровергается некоторыми отдельными случаями применения метода совпадения или различия; тем самым мы лишь припишем этому роду доказательств такое значение, какого они не могут иметь в социологии. Когда два явления регулярно изменяются параллельно друг другу, отношение между ними поддерживается даже тогда, когда в ряде случаев одно явление возникает без другого. Ведь может случиться, что либо некая причина воспрепятствовала действию противоположной причины, либо что следствие налицо, но в другой форме, нежели та, которая наблюдалась ранее. Конечно, нужно заново перебрать и оценить факты, но не надо отбрасывать немедленно результаты правильно обоснованного (регулярного) доказательства.
Верно, что законы, выявляемые посредством этого метода, далеко не всегда представляются сразу в форме отношений причинности. Совпадение может зависеть не от того, что одно явление есть причина другого, а от того, что оба они суть следствия одной и той же причины, или от того, что между ними существует третье, промежуточное, но незамеченное явление, которое есть следствие первого и причина второго. Результаты, к которым приводит этот метод, нужно поэтому правильно истолковывать. Но какой экспериментальный метод позволяет исследователю открывать причинные отношения механически, без того чтобы установленные им факты не нуждались в обработке разумом? Здесь важно то, что эту обработку следует вести методически. Процедура строится следующим образом. Вначале при помощи дедукции выясняется, как именно одно из двух явлений могло произвести другое; далее предпринимается попытка проверить результаты этой дедукции при помощи эксперимента, то есть новых сравнений. Если дедукция видится возможной, а проверка удалась, то доказательство можно считать предъявленным. Наоборот, если между фактами не замечено никакой прямой связи, а особенно если гипотеза о наличии такой связи противоречит уже доказанным законам, то нужно браться за выявление третьего явления, от которого оба других одинаково зависят или которое могло бы служить промежуточным звеном между ними. Можно установить, например, предельно достоверно, что склонность к самоубийству изменяется вместе с образованностью, но невозможно понять, как образование ведет к самоубийству; такое объяснение противоречило бы законам психологии. Образование, особенно сведенное к элементарным познаниям, затрагивает лишь поверхностные области сознания, тогда как инстинкт самосохранения, напротив, является одной из наших основополагающих наклонностей. Значит, он не может быть чувствительно затронут столь отдаленным и маловлиятельным фактором. В итоге возникает вопрос, не представляют ли собой оба указанных факта следствия одной и той же причины. Этой общей причиной является ослабление религиозного традиционализма, которое одновременно усиливает потребность в знании и склонность к самоубийству.
Существует еще одна причина, делающая метод сопутствующих изменений главным орудием социологических исследований. Даже при наиболее благоприятных для них обстоятельствах другие методы могут применяться с пользой лишь тогда, когда число сравниваемых фактов крайне велико. Пускай нельзя найти двух обществ, сходных или различных лишь в одном пункте, можно по крайней мере установить, что два факта очень часто сопровождают или исключают друг друга. Но для того, чтобы такое утверждение приобрело научную ценность, требуется многократно его подтвердить; требуется удостовериться, что все факты были рассмотрены. Столь исчерпывающий перечень не просто невозможен: факты, собранные таким способом, не могут быть установлены с достаточной точностью именно в силу своей чрезмерной многочисленности. В таких условиях не только рискуют проглядеть факты, существенные и противоречащие уже известным, но и ставят под сомнение надлежащее знание последних. Рассуждения социологов зачастую дискредитировались ровно тем, что, применяя методы совпадения или различия, особенно первый, ученые больше занимались накоплением документов, а не критикой или отбором. Так, социологи постоянно сопоставляют путаные, беглые наблюдения путешественников с точными историческими справками. Относительно подобных доказательств само просится на язык замечание, что достаточно одного факта для их опровержения и что сами факты, на которых они основаны, не всегда внушают доверие.
Метод сопутствующих изменений не принуждает нас ни к таким неполным перечислениям, ни к поверхностным наблюдениям. Дабы он приносил результаты, достаточно всего нескольких фактов. Едва доказано, что в известном числе случаев два явления изменяются одинаково, можно быть уверенными в том, что перед нами некий закон. Так как нет необходимости собирать многочисленные примеры, полученные данные могут быть тщательно отобраны и изучены социологом. Главным предметом своих индукций он может и должен выбрать те общества, верования, традиции, нравы и право которых воплотились в достоверных письменных памятниках. Несомненно, он не станет пренебрегать сведениями этнографии (нет таких фактов, которыми мог бы пренебрегать ученый), но поставит эти сведения на подобающее им место. Вместо того чтобы делать их центром своих исследований, он воспользуется ими лишь в качестве дополнения фактов, взятых из истории, по крайней мере попытается подтвердить их последними. Он не только более скрупулезно ограничит область своих сравнений, но и будет относиться к ним более критически, ибо уже вследствие того, что обратится к ограниченному числу фактов, он сможет проверять их более внимательно. Конечно, ему не надо делать работу историка, но он не может пассивно и без вопросов принимать отовсюду нужные ему сведения.
Будет ошибкой считать, что социология стоит значительно ниже других наук просто потому, что она вряд ли способна использовать более одного экспериментального метода. На самом деле это неудобство компенсируется богатством вариантов, доступных для сравнения социологу; подобного богатства не встретишь ни в какой другой области природы. Изменения, происходящие в индивидуальном организме в процессе его существования, малочисленны и очень ограниченны; те, которые можно вызвать искусственно, не разрушая жизнь, также заключены в тесные пределы. Правда, в ходе зоологической эволюции возникали более важные изменения, но от них остались лишь редкие и неясные следы, и крайне трудно выявить породившие их условия. Наоборот, социальная жизнь – это непрерывный поток изменений, параллельных другим изменениям в условиях коллективного существования, и в нашем распоряжении находятся сведения не только о переменах ближайшей эпохи, но и о многих изменениях, постигших уже исчезнувшие народы. Несмотря на все пробелы, история человечества полнее и яснее истории животных видов. Кроме того, существует обилие социальных явлений, происходящих во всем обществе как таковом, но принимающих различные формы в зависимости от местности, профессии, вероисповедания и т. д. Таковы, например, преступление, самоубийство, рождение, брак, сбережение и пр. Из разнообразия этих частных сред для каждого нового разряда фактов проистекают новые видоизменения помимо тех, что вносит историческая эволюция. Следовательно, если социологи не могут применять с одинаковым успехом все приемы экспериментального исследования, то почти единственный метод, которым они должны пользоваться, фактически отвергая прочие, может быть крайне плодотворен, ибо он опирается на чрезвычайное разнообразие ресурсов.
Вот только этот метод даст надлежащие результаты при его строжайшем применении. Если, как это часто случается, довольствуются тем, что с помощью более или менее многочисленных примеров показывают, что в отдельных случаях факты изменяются согласно гипотезе, то этим, собственно, ничего не доказывается. Из этих спорадических и отрывочных совпадений нельзя сделать никакого общего вывода… Иллюстрировать какую-нибудь идею примерами – не значит ее доказать. Нужно сравнивать не изолированные изменения, но регулярно устанавливаемые и достаточно длинные ряды изменений, которые примыкали бы друг к другу возможно полнее и охватывали бы широкое поле. Ведь изменения некоего явления превращаются в закон, лишь когда они ясно выражают способ, каким явление развивается при данных обстоятельствах. А для этого нужно, чтобы между ними была такая же последовательность, как между различными стадиями естественной эволюции. Вдобавок эволюция, выражаемая изменениями, должна быть достаточно продолжительной, чтобы ее направление не оставляло сомнений.
III
Способы построения этих рядов будут различаться в зависимости от обстоятельств. Ряды могут содержать факты, взятые в одном уникальном обществе или во многих обществах одного и того же вида – или у нескольких различных социальных видов.
Первый прием достаточен, когда берутся факты широко распространенные, применительно к которым мы располагаем удовлетворительно обильными и разнообразными статистическими данными. Например, сопоставляя кривую, которая отражает динамику самоубийств на протяжении довольно длительного периода времени, с вариациями того же явления по провинциям, классам, сельским или городским средам, полу, возрасту, гражданскому положению и т. д., мы можем установить реальные социологические законы, даже не вынося исследования за пределы одной страны. Впрочем, всегда лучше подтверждать такие результаты наблюдениями над другими народами того же вида. Кроме того, мы не вправе довольствоваться столь ограниченными сравнениями (если только не изучаем какое-либо социальное течение из тех, что охватывают все общество, пусть и меняясь от местности к местности). Когда речь идет о социальных институтах, о юридических и нравственных правилах или об укорененном обычае – словом, о том, что сохраняет неизменность и функционирует одинаково на всем пространстве страны, изменяясь лишь во времени, – тогда никак нельзя ограничиваться изучением одного народа. Ведь иначе нашим доказательством послужит всего-навсего пара параллельных кривых, а именно кривая исторического развития рассматриваемого явления и кривая его предполагаемых причин (верная лишь для этого единичного общества). Конечно, параллелизм, если он постоянен, сам по себе является важным свидетельством, но он не обладает доказательной силой.
При включении в анализ несколько народов одного и того же вида мы получаем в свое распоряжение более широкое поле для сравнения. Вначале можно сопоставить историю одного народа с историей других и изучить, развивается ли у каждого из них одно и то же явление под воздействием одинаковых условий. Далее можно сравнить эти различные процессы развития. Например, можно определить форму, принимаемую конкретным явлением в различных обществах в тот момент, когда оно достигает пределов развития. Поскольку все эти общества обладают собственной индивидуальностью, несмотря на принадлежность к одному и тому же виду, указанная форма отнюдь не везде будет одной и той же; в каждом случае она будет выражаться более или менее отчетливо. Тем самым устанавливается новый набор переменных для сравнения с теми формами, которые характерны вследствие предполагаемых изменений для каждой из привлеченных к исследованию стран. Так, проследив эволюцию патриархальной семьи в истории Рима, Афин и Спарты, можно распределить эти города-государства по максимальной степени развития такого семейного типа, а затем попытаться выяснить, распределяются ли они подобным же образом по характеру социальной среды, от которой, по-видимому, зависит данное явление согласно первому наблюдению.
Но сам по себе этот метод недостаточен. Фактически он применим лишь к явлениям, которые сложились при жизни сравниваемых народов. Но общество не создает свою организацию самостоятельно – отчасти оно наследует ее от обществ, ему предшествовавших. По наследству передаются вовсе не плоды исторического развития, а то, что невозможно объяснить, не выходя за рамки вида, к которому данное общество относится. (Оставаясь в рамках, мы изучаем лишь факты, которыми общество дополняет и изменяет свою первооснову.) Чем выше положение общества на социальной шкале, тем менее значимыми становятся текущие признаки отдельных народов в сравнении с унаследованными. Таково, впрочем, условие всякого прогресса. Так, новые элементы, внесенные в семейное право, в право собственности, в нравственность с зари нашей истории, относительно малочисленны и малозначимы по сравнению с теми, что завещаны нам той же историей. Подобные нововведения не могут быть поэтому осознаны без обращения к более фундаментальным явлениям, что служат им корнями, а названные явления требуют для своего изучения гораздо более широких сопоставлений. Дабы иметь возможность объяснять современное состояние семьи, брака, собственности и т. д., требуется выяснить их происхождение, установить простейшие элементы, из которых состоят эти институты. Такие вопросы сравнительная история великих европейских обществ прояснить не может. Значит, нужно углубляться в прошлое.
То есть для объяснения социальных институтов, принадлежащих к устоявшемуся виду, надлежит сравнивать их различные формы не только у народов данного вида, но и во всех предшествующих видах. При рассмотрении, например, семейной организации нужно вначале выделить самый рудиментарный ее тип, когда-либо существовавший, и затем проследить шаг за шагом, как он последовательно усложнялся. Этот метод, который можно назвать генетическим, позволит провести одновременно анализ и синтез явления. С одной стороны, он покажет нам элементы явления в разъединенном состоянии (в силу того, что станет ясно, как они постепенно присоединялись друг к другу); с другой стороны, благодаря широкому полю сравнения мы сможем точнее определить условия, от которых зависит формирование и соединение этих элементов. Следовательно, объяснить сколько-нибудь сложный социальный факт возможно только через изучение процесса его развития во всех социальных видах. Сравнительная социология не является особой отраслью социологии; это сама социология, отказавшаяся от чистой описательности и призванная объяснять факты.
В ходе этих обширных сравнений часто допускается ошибка, ведущая к неверным результатам. Порой для определения направления, в котором развиваются социальные явления, просто сравнивают происходящее при упадке каждого вида с теми явлениями, что возникают при зарождении вида-преемника. Действуя таким образом, как считается, возможно утверждать, например, что ослабление религиозных верований и всякого традиционализма всегда оказывалось кратковременным в жизни народов, поскольку оно характерно лишь для финального периода их существования и исчезает с возобновлением развития общества. Но при таком подходе велик шанс принять за твердую и неуклонную поступь прогресса нечто, обусловленное совсем иной причиной. Вообще-то состояние, в котором обнаруживает себя юное общество, отнюдь не есть простое продолжение состояния, к которому в конце своего существования пришли сменяемые им общества. Это состояние отчасти проистекает из самой молодости нового общества, каковая препятствует полному и немедленному усвоению и использованию опыта предшествующих народов. Именно так ребенок получает от своих родителей склонности и предрасположенности, которые в его жизни проявляются довольно поздно. Если вновь обратиться к примеру выше, мы можем предположить, что обозначенный возврат к традиционализму, наблюдаемый в начале истории каждого народа, возникает вследствие особых условий, в которые попадает всякое юное общество, а не вследствие того, что ослабление этого явления всегда быстротечно. Сравнение поэтому обладает доказательной силой только при исключении помехи, которую воплощает собой фактор возраста общества. Чтобы этого достигнуть, достаточно рассматривать сравниваемые общества в один и тот же период их развития. Тем самым для установления направления, в котором эволюционирует социальное явление, нужно сравнивать его в период молодости каждого вида с тем образом, какой оно приобретает в период молодости следующего вида. В зависимости от того, будет ли оно на этих стадиях более, менее или столь же интенсивным, можно оценить, развивается оно, регрессирует или сохраняется в том же состоянии.