– Значит, вас там было четырнадцать? – Линда пересчитала койки в кубрике. – Но тут столько не поместится.
– Капитан и штурман спали под рулевой рубкой, а остальные здесь. – Прадедушка Кас постучал по деревянной лежанке. – Если вообще доводилось спать, ведь мы были на работе, верно?
– А одеяла вам выдавали? – спросила Линда.
– По-моему, да, – ответил прадедушка Кас. – Но это не относится к тому, что произошло между мной и Лейфуром.
– Тихо, – сказал я Линде. Я знал, что она хочет спросить, кто такой Лейфур. Но если она продолжит перебивать прадедушку, то мы вообще не доберемся до конца истории.
– Лейфур сказал, что по возвращении домой собирается целоваться с Ингой Уннур.
Мы с Линдой переглянулись. Линда с трудом сдерживала смех.
– Он утверждал, что она называла его любимым и желанным. Лейфур был мошенником и мерзавцем. Немудрено, что я не забыл его имя, но это уже другая история. Короче, я разозлился и велел Лейфуру держаться подальше от Инги Уннур. А он продолжал вешать нам лапшу на уши, что она в него якобы без памяти втюрилась. Лейфур был неотесанный болван. А Инга Уннур – красавица и умница. Даже когда была в резиновом фартуке, забрызганном селедочными потрохами, в перчатках, с завязанными тряпкой волосами. Удивительная была девушка. Иной раз, когда она чистила селедку, а я случайно проходил мимо, наши взгляды украдкой встречались. В ту пору я был о-го-го каким парнем, а Инга Уннур прекрасно знала, чего хотела.
Но в тот день мы были в море, и Лейфур пудрил нам мозги. В какой-то момент затрещал звонок. Сельдь! За работу! Ведь мы были на борту исключительно ради рыбы. Мы окружили сельдь неводом и вычерпали ее сачком. Потом еще раз. И еще. Судно всё глубже погружалось в воду – в конце концов трюм и палуба оказались завалены сельдью под завязку. А нам еще нужно было возвращаться в гавань.
Лейфур ступил на палубу и выкрикнул имя Инги Уннур.
Тогда я схватил первую попавшуюся селедку, поднес ее к губам и чмокнул.
– Смотри! – сказал я Лейфуру. – Я целую селедку, но фактически я целую Ингу Уннур.
Все вокруг рассмеялись.
– Черт побери! – крикнул я по-исландски, так как уже немного умел ругаться на местном языке. – Вот эту самую селедку скоро поцелует Инга Уннур. Я ей ничего не скажу, она сама ее поцелует, и все поймут, что это значит.
Лейфур приблизился ко мне вплотную. Кем это я себя возомнил? Ничего глупее ему слышать не доводилось.
А мне, честно говоря, не доводилось выдумывать ничего глупее. Нет, вы только представьте: ну как можно верить в то, что из всего улова, которым наш сейнер был набит до отказа, именно моя селедка попадет к Инге Уннур и ей вдруг взбредет в голову ее поцеловать!
Лейфур привязал ленточку к хвосту моей селедки. Я был жалким хвастуном, и доказать это было проще простого.
У причала мы выгрузили наш улов. Инга Уннур вместе с другими девушками чистила селедку у одной из бочек. Они работали бойко и ловко: чик – голова, чик – потроха. Готово. Следующая селедка.
Меня крепко держали несколько парней. Они боялись, что я подам Инге Уннур какой-нибудь сигнал. Другие держали Лейфура, ведь он мог всё испортить. С него станется.
Какое-то время не происходило ничего особенного. Селедки одна за другой исчезали из ящика. До тех пор, пока, верите или нет, Инга Уннур не взяла мою селедку. Мою селедку! Как следует разглядеть ее я не мог, но зато услышал, как Инга Уннур воскликнула, что нашла селедку с ленточкой. Все вокруг всполошились. И эта ленточка, сказала Инга Уннур, – послание от ее любимого.
Парни меня отпустили. Я побежал вперед и увидел Ингу Уннур с селедкой в руках. Она поднесла ее к губам и поцеловала. Целуя селедку, она смотрела на меня.
Боже всемогущий, я праздновал тройную победу. Первое чудо заключалось в том, что ленточка Лейфура не слетела. Второе – что моя селедка попалась Инге Уннур, и третье – что Инга Уннур ее поцеловала.
– А четвертым чудом было то, что ты так хорошо понимал исландский язык, – сказал я. – Ты же был здесь впервые?
Прадедушка Кас проигнорировал мои слова.
– Потом Инга Уннур положила селедку на разделочную доску, и бац! Голова долой, кишки вон. И в тот самый момент я вдруг осознал, что меня ждет. Голова долой – вот что меня ждет. В переносном смысле, конечно. Инга Уннур станет мной управлять, а мне рта не даст раскрыть. Если я женюсь, мне конец. Я запаниковал. И сказал Инге Уннур, что не понял, почему она поцеловала селедку Лейфура, но что мне по большому счету всё равно.
– Нет! – воскликнула Линда.
– Да, – сказал прадедушка Кас. – Я поступил низко. И мне было очень больно. Сердце ныло. Но сделанного не воротишь.
Линда кивнула.
В первый раз я слышал, чтобы прадедушка Кас так долго говорил. Он даже охрип.
– Но потом ты всё-таки женился? – спросил я. – На мамушке.
– Да, – сказал прадедушка Кас. – Так часто бывает. Не каждый раз, когда влюбляешься по уши, получается вовремя унести ноги. Мамушка мной управляла, но только дома, понимаете. А я часто был в море.
Прадедушка Кас покачал головой.
– Не то чтобы я этим горжусь. Но, с другой стороны, мамушка знала, на что шла. И к чему я всё это вам рассказываю, всю эту историю…
– Да, к чему? – спросил я.
– Свободный человек навсегда остается свободным, – сказал прадедушка Кас. – У вас мне будет плохо. Позвольте мне уйти так, как я хочу.
– В горы, – сказала Линда.
– В горы, – повторил я. – Но это ерунда какая-то! Пустые слова. Там же ужасно холодно и ужасно высоко. Это невозможно.
Прадедушка Кас посмотрел на Линду, а потом на меня, слегка наклонив голову.
– Я знаю, что делаю. – На несколько секунд он задумался. – Это такой древний обычай. Вы не в курсе? Так делали эскимосы и индейцы. На исходе жизни они уходили подальше от людей, в дикую природу.
Я начал хмуриться. До меня кое-что стало доходить. Прадедушка Кас к нам подлизывался! Он точно знал, что сказать. Сначала он показал мне сейнер и сачок. Затем помог нам отделаться от издевательских песенок. Сегодня специально для Линды рассказал историю любви, а теперь для крутости еще и эскимосов с индейцами приплел.
– А кстати, – поинтересовался я, – почему ты не ушел в горы еще до нашего приезда?
– Потому что хотел вас увидеть, – ответил прадедушка Кас. – В последний раз.
– Тван, зачем ты так? – сказала Линда, положив голову на плечо прадедушки Каса. – Мне понравилась эта история. Она красивая и грустная. А теперь я хочу домой.
Прадедушка Кас нахлобучил шапку.
– А сказать я, собственно, собирался вот что: человеку хочется умереть так, как он жил. Вам, конечно, этого не понять, и это нормально, ведь вы жить только начинаете. Но я уверен, что буду очень несчастлив, если мне придется поехать с вами. Очень. Вот и всё. Больше мне добавить нечего.
Но прадедушка Кас всё же добавил:
– Если бы вам пришлось выбирать, кого бы вы предпочли? Счастливого прадедушку или несчастного прадедушку?
На улице валил снег. Снежинки не кружились, но налетали с бешеной скоростью, притом не сверху, а сбоку. Прадедушка натянул шапку по самые брови.
– Если я чему-то и научился в жизни, – сказал он на полпути к дому, – так это тому, что нападение – лучшая защита. Вперед, на клуш!
– На клуш? – не поняла Линда.
Прадедушка Кас начал петь, но голос его уже не слушался.
– А вот первый мой куплет.
Это было пение шепотом.
– Я беру горшок конфет,
Ставлю я его на стол…
Линда подхватила:
– Съел конфету и ушел.
Мы втроем были похожи на членов тайного общества против клуш.
8
Вьюга вновь разбушевалась. Ветер дул не знаю с какой силой. Достаточно, чтобы раскачать любого, кто вздумал бы высунуть нос на улицу. Скрепер уже не соскребал снег. Мы все рано отправились на боковую.
В комнате для девочек было тихо, но мы с прадедушкой Касом не спали.
– Мне нужно тебе кое-что сказать, – произнес прадедушка Кас. Он шепелявил. – Я сегодня слишком долго носил вставную челюсть, и теперь у меня болят десны. Но я не могу оставить ее в миске на кухонном столе. Со всеми этими женщинами в доме. Так что она на полу, возле моей кровати, в стакане. Чтоб ты знал.
Он включил свет.
– Вот что остается в старости – голова без зубов.
К счастью, он не стал предъявлять мне свой беззубый рот. Но выглядел еще более помятым, чем раньше. Еще чуть более постаревшим. Хотя в принципе большой разницы не было – с зубами или без.
Свет снова погас.
– Теперь ты в курсе, – сказал прадедушка Кас. – Мне можно больше не беспокоиться, что ты поймаешь меня с поличным. И никому не рассказывай.
Я слушал гул ветра. Стена за коричневым диваном тряслась. Повсюду раздавался скрип, казалось, что дом прадедушки Каса вот-вот разнесет на части.
– А дом у тебя крепкий? – решил уточнить я.
– Крепкий как скала, – прошепелявил прадедушка Кас. – А ты как думал? Случались бури и посильнее, чем сегодня. Дом должен быть слегка податливым. Как лодка на волнах. Если дом не скрипит, жить в нем нельзя.
– Понятно, – сказал я.
К счастью, дом не был настоящей лодкой. Он скрипел и ходил ходуном, но на волнах не качался. Во время качки стакан с зубами прадедушки Каса стал бы перемещаться. Из одного угла комнаты в другой. От кровати прадедушки Каса к моему дивану.
Посреди ночи меня разбудила снежная буря. И прадедушка Кас, который, поднявшись с постели, зашаркал в уборную.
Я приоткрыл занавеску, чтобы посмотреть на ветер. Мимо окон проносился серый снег. По другую сторону поля горели уличные фонари. В их свете буря казалась белее, но в то же время еще яростнее.
Прадедушка Кас не закрыл дверь туалета, и было слышно, как он писает. Потом он пошел на кухню. Открылся и закрылся холодильник, скрипнули ножки стула. Прадедушка Кас пукнул.
Он не стесняясь делал всё, что вздумается, даже посреди ночи. По пути в комнату для мальчиков он на что-то натолкнулся.