Я очень верю, что последнее обращение президента Барака Обамы к Конгрессу войдет в историю. Если это случится, значит, мы приблизились к победе над раком еще на шаг. И это важно. Потому что по большому счету никакие другие победы людям, живущим здесь и сейчас, не нужны. Остановить того, кто убивает самых дорогих и любимых без разбора и скидок на возраст, пол, профессию и вероисповедание, – что может быть важнее?
Кажется, и сам Обама, выступая, понимал: ничего более заслуживающего места в истории в его прощальной речи не было. Настаивая на государственном масштабе объявленной раку войны, президент США сказал: «Мы хотим, чтобы это было таким же прорывом, как полет на Луну». Потому что Луна – это неоспоримый повод для гордости любого американца. На Луну астронавты полетели в 1969-м, в пору президентства Ричарда Никсона. Но чем дальше от этого события, тем очевиднее, что в Большую Историю Никсон войдет не Луной и даже не Уотергейтом, которым столь обидно закончилась его политическая карьера. Чем дальше, тем яснее, что главное свое историческое заявление президент Никсон сделал 23 декабря 1971 года, подписывая Национальную программу борьбы с раком (National Cancer Act, NCA), которая подразумевала неслыханное увеличение финансирования фундаментальной науки. Приоритетными были названы исследования механизмов злокачественной трансформации, молекулярная биология, биохимия и экспериментальная онкология. Координировать «крестовый поход против рака» (так американская пресса назовет эту войну) назначат главу Национального института рака (NCI), созданного, кстати, в 1937 году по прямому указанию другого американского президента – Франклина Рузвельта. И по сию пору институт существует в основном на государственные деньги.
Почти 45 лет назад Никсон полагал, что война против рака будет стоить Америке около 100 миллионов долларов, а продлится пару-тройку десятков лет. В конце 1970-х, когда Никсон уже не был президентом, NCA принесла первые быстрые и воодушевляющие результаты: речь о революции в молекулярной биологии, одно из ключевых достижений которой – открытие гена P53, «сторожевого пса» клетки, главного защитника от рака.
На долгое время это открытие останется одним из немногих светлых пятен в запутанной и полной провалов истории борьбы ученых за право понимать механику развития онкологических процессов, а значит, способов им противодействовать. Легкость, с которой человечеству достался пенициллин (а вслед за ним и другие антибиотики), в онкологии не сработала. Уже в середине 1980-х стало понятно: единого универсального средства победы над раком не будет. Каждый рак будет требовать отдельного исследования, понимания и подбора методов борьбы. Кроме того, спустя четверть века финансирование NCA многократно превысило запланированную сумму, а ее результаты часто становились предметом публичных нападок сторонников какого-нибудь более прагматичного расходования бюджетных средств.
К концу 1990-х ситуация внешне выглядела довольно плачевно – безрезультатно (без ощутимого, сногсшибательного, серьезного результата) потрачены 100 миллиардов долларов. Изнутри всё было иначе: установлены обязательные компоненты трансформированного фенотипа, выявлены мутации, лежащие в основе ракового перерождения клеток, разработаны и внедрены десятки принципиально новых противоопухолевых препаратов. Но главное: по всей стране при крупных онкологических клиниках созданы академические центры, в которых на государственные гранты сутками напролет работают сотни тысяч лучших ученых со всего мира. Эти исследователи ищут и находят молекулы, способные в близком будущем стать спасительными лекарствами.
В 2000-х – первый наглядный результат: на рынок выходят препараты нового поколения – «Гливек» (спасение для пациентов, страдающих хроническим миелолейкозом), «Мабтера» (b-клеточные лимфомы), «Герцептин» (определенные мутации рака груди) и, наконец, «Адцетрис» (рефрактерная, то есть не поддающаяся лечению форма лимфомы Ходжкина), не просто совершившие революцию в лечении некоторых видов онкологических заболеваний, но как следует встряхнувшие представление о том, какой именно станет медицина будущего – узконаправленной, почти индивидуальной, дорогой.
Для американских обывателей итоги «крестового похода» к середине нулевых выглядели следующим образом: несмотря на рост населения, снизилось абсолютное число пациентов, умирающих от онкологических болезней; детскую лейкемию лечат почти поголовно; уровень смертности от рака толстой кишки снизился на 40 %; смертность от рака груди – на 25 %; почти на 70 % снизилась смертность от рака простаты.
Наконец, самое главное – перемены в голове. Америка больше не боится рака. Она учится с ним жить. И побеждать. Раз в год Америка облачается в розовое (розовая ленточка – символ борьбы против «женских раков»), еще раз в год, в movember, – отращивает усы (популярный в США способ выразить солидарность с теми, кто страдает «мужскими» раками). Теперь уже никому не нужно объяснять, зачем тратить огромные деньги на поиски новых способов борьбы против рака, для чего нужны скрининги, зачем и почему следует информировать людей и за руку приводить на плановые медицинские осмотры. Кажется, это знают даже дети: чем раньше обнаружен рак, тем проще его победить.
Еще до исторической речи Обамы NCI анонсировал свой бюджет на 2017 год – это больше пяти миллиардов долларов государственных и частных вложений в исследования и медицинские эксперименты. В том числе около 400 тысяч долларов – в профилактику и разъяснительную работу.
В этом контексте рассказывать о том, как с 2010-го по 2014-й на госпрограмму по борьбе с раком российский Минздрав потратил 47 миллиардов рублей, а потом решил программу закрыть, даже как-то неловко.
И описывать чувства россиянина, впервые столкнувшегося с раком, нечестный прием. Вместо того чтобы стать участником экспериментальной программы по исследованию препарата нового поколения в каком-нибудь серьезном научном федеральном центре, обыкновенный пациент, скорее всего, попадет в районную больницу. И попытается выкарабкаться, получая вместо сертифицированных препаратов нового поколения не всегда прошедшие необходимые исследования дженерики. Индийские, российские, польские. Попытки внедрения в российскую онкологию новых методов и новых технологий – дело совсем не государственной важности, но головная боль и неуемный профессиональный энтузиазм отдельных врачей, позволяющих делать свое дело – лечить.
Собственно, о корпоративную солидарность фармгигантов и недостаток финансирования споткнулся в свое время никсоновский «крестовый поход» против рака. И, судя по всему, именно это препятствие – «доступность для каждого шанса быть спасенным от рака» – имел в виду президент Обама в своей прощальной речи. Два основных «антираковых» пункта этой речи таковы: увеличить частное и государственное финансирование антираковых изысканий, сделать результаты поисков широко доступными, обеспечив на стадии реализации максимальную государственную финансовую поддержку.
Главным в этой новой – антираковой – американской войне Обама назначил вице-президента Джо Байдена, который в 2019-м заявил о том, что готов стать новым американским президентом. И в его предвыборных речах тема войны против рака осталась важным лейтмотивом. Как ни странно, это хороший предвыборный год: для Байдена эта война личная, как личная она и для многих американцев, и для миллионов людей по всему миру. В 2013-м сыну Джо Байдена, генеральному прокурору штата Делавэр Бо Байдену, поставили диагноз – рак головного мозга. Тогдашний действующий президент Барак Обама был в курсе происходящего в семье вице-президента с самого начала и до самого конца. И когда Бо по состоянию здоровья был вынужден покинуть пост генпрокурора штата, а семья столкнулась с финансовыми трудностями, американский президент предложил Байденам финансовую помощь. Она не потребовалась. Бо Байден умер в мае 2015 года в возрасте 46 лет. В таких случаях принято говорить: медицина оказалась бессильной.
Но ведь еще несколько лет назад пациенту с таким, как у Бо Байдена, раком обещали всего лишь два-три месяца жизни. А Байден-младший прожил три года, имея возможность работать, строить планы, быть отцом и мужем. Это не делает смерть и потерю менее горькой. Но дает стимул двигать науку и медицину вперед, чтобы следующие больные жили еще дольше и еще полноценнее, отвоевывая у рака новые и новые рубежи.
Именно поэтому Джо Байден – лучший полководец в американской (и общемировой) войне против рака. Для него, как и для сотен миллионов людей на земле, эта война очень личная штука. И в ней обязательно следует победить.
Глава 19
«Война против рака – очень личная штука; и в ней обязательно следует победить» – один из наиболее часто цитируемых бывшим американским вице-президентом Байденом фрагмент книжки французско-американского ученого Давида Серван-Шрейбера. Семья Байдена в многочисленных интервью с благодарностью говорила об опыте борьбы и стойкости, который преподала им книга. «Серван-Шрейбер – тот самый человек, благодаря которому я понял, сколько от нас самих зависит в лечении. И еще, что борьба против болезни – это в каждом конкретном случае командный вид спорта», – сказал Джо Байден в интервью американскому телеведущему Ларри Кингу. И припомнил один из наиболее драматических моментов книги «Антирак»: после очередного лечения Серван-Шрейбер спрашивает лечащего врача: «Чем лично я могу помочь своему лечению? Будут ли у вас рекомендации, связанные с образом жизни, пищевыми, бытовыми привычками, которые помогли бы мне отсрочить рецидив или даже раз и навсегда отменить болезнь?» Доктор (дело происходило в самом начале 1990-х годов) молча разводит руками: мы ничего об этом не знаем.
В «Антираке» Серван-Шрейбер уже приводит исследования о том, что активность клеток-киллеров (умеющих противостоять онкологическим клеткам) очень связана с индивидуальными особенностями пациента (или потенциального пациента, или пациента, находящегося в ремиссии, ведь понятно же, что роль NK-клеток крайней важна именно в этих состояниях). У кого-то клетки-киллеры активны,