Я повернулась и встретилась с ним глазами. Да, он уже довольно далеко прошел по тому трагическому пути, когда человека, некогда лишившегося работы, не берут на работу уже абсолютно нигде; волосы у него были теперь намного длиннее, чем прежде, и он носил плохо ухоженную бородку-эспаньолку, но улыбка была все такой же самоуверенной и взгляд все тот же – неопределенный, блуждающий, – как в те времена, когда нам было по четырнадцать лет.
– Нет, – сказала я. – Извини.
Он встряхнулся. Потом вдруг задумался, склонив голову набок, и воскликнул:
– Слушай, а ведь я тебя знаю! Верно?
– Не думаю. Вряд ли.
– Конечно, знаю, – сказал он уверенно. – Комната 214. Сестра Салли Саламоне. Буква «I» всегда пишется раньше «E» за исключением тех случаев, когда «Е» следует после «С»…[70]
Он засмеялся, вспомнив это школьное правило.
– Вы ошиблись. Приняли меня за кого-то другого, – сказала я.
– Ничего я не ошибся, – возмутился он. – И ты не кто-то другой[71].
– Вот, возьмите, – сказала я, протягивая ему сдачу с доллара.
Он поднял вверх обе руки, как бы слабо протестуя.
– Нет-нет, мне и в голову такое не приходило…
И, рассмеявшись над столь учтивой формой собственного протеста, он отошел от меня и двинулся в сторону Второй авеню.
– Вот в чем проблема для тех, кто родился в Нью-Йорке, – печально заметил старый продавец газет. – У вас нет того Нью-Йорка, где вам есть куда сбежать.
Глава седьмаяСерьги без кольца
– Кейти Контент слушает.
– Это Кларенс Дарроу.
Машинистки в «Куиггин и Хейл» и не подумали приостанавливать работу, но все же и за стрекотом их машинок я сумела услышать в голосе Ив затаенный смех.
– Когда вы прибыли в город, мисс Дарроу?
– Четыре раза по два десятка и еще семь часов назад[72].
– Как вам Ки-Уэст?
– Забавно.
– Значит, завидовать мне не стоит?
– Разве что капельку. Слушай, у нас сегодня вечером собирается небольшая дружеская компания. И мы оба страшно хотели бы и тебя тоже видеть у нас за столом. Можем мы ненадолго тебя отвлечь и заманить к себе?
– От чего отвлечь?
– Вот и молодец.
В «Бересфорд» я приехала, опоздав на сорок минут.
Как это ни странно, но приходится признать: опоздала я, выбирая, что же мне надеть. Когда мы с Ив жили в пансионе, то частенько менялись одеждой и друг с другом, и с другими девушками с нашего этажа, а в результате в субботу вечером всегда выглядели симпатично. Но когда я съехала из пансиона, то в некотором смысле рассталась с иллюзиями, обнаружив, что вся одежда, предназначенная для веселого времяпрепровождения, принадлежала моим бывшим соседкам. У меня самой имелись в распоряжении только самые утилитарные вещи, весьма, надо сказать, старомодные. Изучая свой гардероб, я вдруг поняла, что моя одежда выглядит столь же уныло, как и те серые простыни, что вечно висят у меня за окном. В итоге мне пришлось остановиться на темно-синем платье, вышедшем из моды года четыре назад, и, вооружившись шкатулкой для рукоделия, еще полчаса потратить на то, чтобы спешно подкоротить подол.
Новый широкоплечий лифтер был мне незнаком.
– Значит, Гамильтон сегодня не дежурит? – спросила я, когда мы начали подниматься.
– Этот парнишка уволился.
– Как жаль!
– А мне нет. Я бы работы не получил, если б он остался.
На этот раз в вестибюле меня поджидала Ив.
– Кейти!
Мы поцеловались, чмокнув друг друга в правую щеку, и она взяла обе мои руки в свои – в точности как Тинкер – и, чуточку отступив назад, осмотрела меня с ног до головы, словно не она, а я только что вернулась после двух месяцев пребывания на пляже.
– Ты отлично выглядишь, – сказала она.
– Ты что, шутишь? Это ты отлично выглядишь. А я выгляжу как Моби Дик[73].
Ив прищурилась и улыбнулась.
Выглядела она и впрямь отлично. Под жарким солнцем Флориды волосы у нее выгорели и были теперь цвета льна, она еще и подрезала их примерно до подбородка, и эта прическа идеально подчеркивала утонченность ее черт. От сардонической летаргии марта не осталось и следа; в глазах Ив опять заблестела проказливая искорка. А у нее в ушах я заметила поразительно красивые серьги с бриллиантами. Они каскадом спускались вдоль стройной шеи, красиво посверкивая на фоне ровного золотистого загара, и у меня не возникло ни малейших вопросов относительно происхождения этих серег: Тинкер полностью воплотил в жизнь предписания врачей относительно благотворного воздействия на Ив пляжей Палм-Бич.
Ив проводила меня в гостиную. Тинкер, стоя возле одного из диванов, вел беседу с неким молодым господином по поводу железнодорожных акций. Ив прервала их разговор и, взяв Тинкера за руку, сказала:
– Ты только посмотри, кто к нам пришел!
Надо сказать, Тинкер тоже отлично выглядел. Во Флориде он сумел расстаться не только с лишними фунтами, набранными во время работы сиделкой у постели Ив, но и со своим вечным виновато-пристыженным выражением лица. Отдыхать ему явно понравилось, вот и сегодня он был без галстука, и в расстегнутом воротнике рубашки виднелась его загорелая грудь. Удерживая руку Ив в своей руке, он наклонился и чмокнул меня в щеку. Если он сделал это, чтобы расставить все точки над «i», то вовсе не обязательно было так стараться. Я и без этого давно сообразила, что к чему.
Никто, похоже, не выказал ни малейшего удивления или недовольства тем, что я сильно опоздала, но для меня цена моего опоздания заключалась в том, что я пропустила аперитив. Примерно через минуту после того, как я была всем представлена, меня уже увлекли в столовую, так и не предложив выпить. Хотя остальные гости, судя по их виду, успели уже прилично наклюкаться.
Кроме меня гостей было еще трое. Слева сидел тот, с кем Тинкер разговаривал, когда я вошла; это был биржевой маклер, которого все здесь звали Баки и который в детстве каждое лето отдыхал по соседству с Тинкером. В 1937-м, во время рецидива Депрессии, Баки проявил значительно больше благоразумия, чем его клиенты, и успел выйти из игры раньше них. Теперь он отлично устроился в Гринвиче, штат Коннектикут, и выглядел тоже просто отлично. Это был типичный обольститель весьма привлекательной наружности, хотя и далеко не такой умный, каким хотел казаться, зато довольно веселый. Во всяком случае, он был куда веселее и остроумней, чем его жена Висс (уменьшительное от Вистерия!), которая, с ее тщательно зачесанными назад волосами, походила на провинциальную школьную учительницу и имела вид одновременно чопорный и жалкий. Коннектикут – один из самых маленьких американских штатов, но, видимо, для нее он был все же недостаточно мал. В полдень она, вероятно, поднималась на второй этаж своего дома в колониальном стиле и с горькой завистью смотрела из окна в сторону еще более крошечного южного штата Делавэр.
Прямо напротив меня сидел друг Тинкера, Уоллес Уолкотт. Они вместе учились в Сент-Джордж, но Уоллес поступил туда на несколько лет раньше. Светловолосый и стройный Уоллес держался со спокойным изяществом прославленного университетского теннисиста, никогда по-настоящему не увлекавшегося спортом. На мгновение мне стало интересно, кому – Ив или Тинкеру – пришла в голову мысль пригласить Уоллеса и познакомить его со мной. Возможно, они вместе задумали эту прозрачную конспирацию, полагая, подобно многим, что хороший брак лучше всего могут устроить друзья. Впрочем, чья бы это ни была идея, выстрел явно попал «в молоко». Уоллес, страдавший чем-то вроде легкого заикания – точнее, это было нечто вроде крошечных остановок посреди каждой фразы – явно предпочитал играть со своей ложкой, а не кокетничать со мной. И в целом у меня создалось впечатление, что больше всего ему хочется вернуться за свой рабочий стол и заняться тем делом, каким его семья занималась уже несколько десятков лет, будучи крупными производителями бумаги.
Общий разговор вдруг переключился на уток.
Оказывается, возвращаясь в Нью-Йорк, все пятеро останавливались в Южной Каролине, в охотничьих угодьях Уолкоттов, и теперь принялись обсуждать красоту оперенья тамошних диких уток. Я моментально отвлеклась, позволив своим мыслям плыть по воле волн, и первым, кто вернул меня к реальной действительности, оказался Баки, который что-то у меня спросил.
– Вы что-то сказали? – спросила я, очнувшись.
– Вы когда-нибудь охотились на юге, Кейти?
– Я никогда и нигде не охотилась.
– Но ведь это такое увлекательное занятие! На будущий год вам следует непременно к нам присоединиться.
Я повернулась к Уоллесу.
– Неужели вы каждый год стреляете у себя в поместье уток?
– Да, почти каждый. По нескольку раз… приезжаю на уик-энды… осенью и весной.
– Тогда почему же утки снова туда возвращаются?
Все засмеялись, кроме Висс. Она пояснила, словно желая меня защитить:
– Они выращивают целое поле кукурузы, а потом его затапливают. Это-то птиц и привлекает. Так что на самом деле это никакой не «спорт».
– А вас разве Баки не тем же способом к себе привлек?
Все дружно расхохотались – кроме Висс. Впрочем, вскоре засмеялась и она, а затем и все остальные, кроме Баки.
Подали суп из черной фасоли, в который было добавлено немного шерри. Возможно, из той самой бутылки, из которой я тогда налила нам с Тинкером. Если да, то в этом, как мне показалось, была даже некая поэтическая справедливость. Но для кого именно – пока утверждать было еще слишком рано.
– Удивительно вкусно! – восхитился Тинкер и повернулся к Ив. Это были его первые слова за последние полчаса. – Что ты туда такое положила?
– Черную фасоль и шерри. Не беспокойся, там нет ни капли сливок.
Тинкер смущенно улыбнулся.
– Тинкер теперь так трепетно относится к еде, все выбирает, что ему полезно, – пояснила Ив.