сразу следом за этим ублюдком пошла.
И я вдруг представила себе, как Ив крадется по коридорам особняка какого-то нью-йоркского «аристократа» с толкушкой в руке, а потом внезапно выпрыгивает из темного угла, чтобы привести в чувство распоясавшегося хозяина дома.
– А знаешь что? – с обновленной убежденностью сказала я.
– Что?
– Ты наилучшайшая!
Было уже около восьми, и пустая бутылка из-под шампанского торчала донышком вверх из ведерка с растаявшим льдом. Я сказала Ив, что ей, наверно, уже пора, и она с легкой грустью посмотрела на пустую бутылку.
– Да, пожалуй.
Она взяла свой новенький клатч, поманила официанта в точности тем же движением, что и Тинкер, и вытащила из сумочки конверт, полный новеньких двадцатидолларовых банкнот.
– Нет, – сказала я. – Сегодня ведь твой день рождения, девочка, так что плачу я.
– О’кей. Но тогда двадцать четвертого я с тобой расквитаюсь.
– Отлично.
Она встала и на мгновение предстала передо мной во всем своем великолепии. В этом синем платье, изящно облегавшем ее фигуру, и с красным клатчем в руках она выглядела, как оживший портрет кисти Джона Сингера Сарджента[89].
– До Судного дня! – напомнила мне Ив.
– До Судного дня, – откликнулась я.
Ожидая, пока официант принесет счет, я размышляла, зачем все-таки посреди зала выставлены эти витрины. Для человека, имеющего достаточное представление о подобных вещах, витрина с оружием могла, правда, представлять интерес, ибо там были выставлены довольно редкие образцы. Но на взгляд обычного обывателя, она казалась довольно убогой и неряшливой. Стрелковое оружие – в основном револьверы и пистолеты – выглядело так, словно его выкопали на берегах Миссисипи, а патроны, лежавшие горкой на дне витрины, походили на олений помет.
Витрина с бабочками визуально производила несколько лучшее впечатление, но и эта коллекция свидетельствовала о том, что ее собирал любитель-дилетант. Насекомые были наколоты на фетровую подложку так, что видна была только верхняя сторона их крылышек. Хотя, если вы хоть что-то понимаете в бабочках, то должны знать, что верхняя и нижняя стороны крыльев у них могут весьма сильно отличаться друг от друга. Например, если верхняя бело-голубая, то нижняя вполне может быть коричневато-серой с охряными пятнышками. Столь яркий контраст обеспечивает такую бабочку вполне материальным эволюционным преимуществом: когда ее крылышки раскрыты, она с легкостью привлекает партнера, а когда закрыты, ее практически незаметно на стволе дерева, ибо она сливается по цвету с его корой.
Это в какой-то степени клише – называть хамелеонами людей, способных менять свою окраску в зависимости от окружения. На самом деле даже один из миллиона на такое не способен. Зато среди людей существуют десятки тысяч «бабочек» с двойной окраской крыльев – это и мужчины, и женщины вроде Ив, у которых одна сторона «крылышек» служит, чтобы привлекать к себе представителей противоположного пола, а другая используется как некий камуфляж, и достаточно одного взмаха крылышками, чтобы привести этот механизм в действие.
Когда мне наконец принесли счет, меня начало «догонять» выпитое шампанское.
Взяв сумочку, я устремила свой взор на дверь и стала примериваться, как бы добраться до нее, ничего не задев.
Брюнетка в брючном костюме проследовала мимо моего столика в туалет, обдав меня холодным недружелюбным взглядом старого врага, вынужденного на время заключить со мной нежелательное перемирие. Ну до чего же все это просто! – думала я. Как мало воображения и смелости мы проявляем, демонстрируя свою ненависть. Зарабатывая пятьдесят центов в час, мы восхищаемся богатыми и жалеем бедных, но всю силу своего яда приберегаем для тех, кто зарабатывает на пенни больше или на пенни меньше, чем мы сами. Именно поэтому революции и не случаются каждые десять лет. Я показала брюнетке язык и, слегка пошатываясь, двинулась к двери, надеясь, что сзади выгляжу как кинозвезда в движущемся поезде.
Когда я вышла на лестницу, она вдруг показалась мне какой-то чересчур узкой и крутой. Я словно стояла на вершине огромной приливной волны. Ощущение было жутковатое, и мне даже пришлось снять туфли и покрепче вцепиться в перила.
Спускалась я медленно, то и дело касаясь плечом стены, и только теперь поняла, что на фотографиях, вывешенных здесь, запечатлено знаменитое судно «Эндьюранс»[90], замерзающее в Антарктике. Я даже остановилась, чтобы повнимательней рассмотреть один из снимков. Паруса на корабле были уже убраны, а продовольствие и другие необходимые вещи выгружены прямо на лед. Я погрозила пальцем руководителю экспедиции Шеклтону[91], словно напоминая ему, что это, черт побери, была его собственная ошибка.
Когда я наконец вышла из кафе и уже собиралась перейти на ту сторону Шестьдесят девятой улицы и двинуться в сторону Третьей авеню, я заметила у обочины тот же коричневый «Бентли». Дверца открылась, и шофер окликнул меня:
– Мисс Контент!
Я смутилась. И не только из-за того, что выпила слишком много.
– Вас ведь Майкл зовут, верно?
– Да.
Мне вдруг показалось, что этот Майкл очень похож на дядю Роско, старшего брата моего отца. У Роско были такие же крупные руки. И похожие на цветную капусту уши.
– Вы Ив видели? – спросила я.
– Да. Она попросила, чтобы я отвез вас домой.
– Она специально послала вас за мной?
– Нет, мисс. Она сказала, что просто хочет немного пройтись.
Майкл открыл заднюю дверцу. Теперь мне показалось, что внутри темно и как-то одиноко. Хотя, поскольку стоял июнь, даже вечером было все еще совсем светло, да и ночной прохлады в воздухе не чувствовалось.
– Вы не против, если я сяду на переднее сиденье? – спросила я.
– Это не полагается, мисс.
– Да, наверное.
– Вас на Одиннадцатую улицу отвезти?
– Да, именно туда.
– Как вы предпочитаете ехать?
– Что вы имеете в виду?
– Ну, можно поехать по Второй авеню, а можно вокруг Центрального парка и только потом свернуть в деловую часть города. Возможно, это могло бы несколько компенсировать вам то, что ехать на переднем сиденье я вам не разрешил.
Я рассмеялась.
– Ну что вы, Майкл! Поехать вокруг Центрального парка – предложение дьявольски заманчивое. Давайте так и поступим.
Мы въехали в парк на Семьдесят второй улице и двинулись на север в сторону Гарлема. Я опустила стекла в обоих окнах, и теплый июньский ветерок ласково и ненавязчиво обдувал мне лицо. Сбросив с усталых ног туфли, я поджала ноги и смотрела на проплывавшие мимо деревья.
Я не слишком часто брала такси, но уж если брала, то всегда выбирала наикратчайшее расстояние между двумя точками. Мысль о том, чтобы поехать домой длинным кружным путем, мне даже в голову никогда не приходила, ни разу за все мои двадцать шесть лет. Так что эта поездка произвела на меня просто сказочное впечатление.
На следующий день мне позвонила Ив и сказала, что нашу встречу двадцать четвертого придется отменить. Похоже, Тинкер решил застать Ив «врасплох» и появился в «Рейнбоу Рум» с билетами на пароход, идущий в Европу. Самому Тинкеру нужно было повидаться с лондонскими клиентами, после чего они с Ив собирались «заглянуть» к Баки и Висс, на весь июль снявшим дом на Ривьере.
Примерно через неделю, когда я встретилась с Фран и Граббом, чтобы съесть по гамбургеру, которые в рекламе именовались роскошными бифштексами, Фран сунула мне страницу, выдранную из «Дейли миррор». Там в колонке «Общественная жизнь» была весьма пикантная заметка:
Новости из центральной Атлантики: поразительно, но, по результатам охоты за сокровищами, ежегодно проводимой К. Вандербильтом-младшим на судне «Королева Виктория», безоговорочно победили новички – Т. Грей, завидный жених, банкир из Нью-Йорка, и его совершенно очаровательная спутница И. Росс. Обитатели верхних палуб от изумления буквально утратили дар речи, когда Грей и Росс удалось раздобыть среди прочих пятидесяти сокровищ ятаган, сито и деревянную ногу. Хотя молодые охотники за сокровищами не пожелали открыть тайну своего успеха, у них, по словам наблюдателей, был абсолютно новый подход к этому делу, и опрашивали они команду, а не пассажиров. Каков приз? Пятидневное проживание в «Кларидже»[92] и частная экскурсия по Национальной галерее. Сообщите охране музея, чтобы эту ловкую парочку досмотрели на выходе.
Глава десятаяСамое высокое здание в городе
Полдень 22 июня я провела на Шестьдесят второй улице, принимая банковские вклады в обществе юного Томаса Харпера, эсквайра, в комнате без окон и вентиляции, принадлежавшей соперничающей с нами фирме. Субъект, делавший вклады – линейный менеджер одного угасающего сталелитейного предприятия, – потел, как прачка, и все время повторял собственные слова, причем зачастую абсолютно бессмысленно. Относительно нормально говорить его могли заставить только те вопросы, которые, так или иначе, касались скорбного положения дел как в его личной жизни, так и повсюду вокруг. А вы знаете, спрашивал он Харпера, что это такое – трудиться в поте лица двадцать лет, мучительно преодолевая подъем на каждую следующую ступеньку карьеры, вставать каждое утро, когда твои дети еще спят, поминутно следить на линии за каждой мелочью, а в один прекрасный день, проснувшись, обнаружить, что все это вдруг исчезло?
– Нет, – отвечал Харпер ровным тоном. – Но не могли бы вы сейчас обратить внимание на события, имевшие место в январе 1937 года?
Когда мы наконец закончили, мне пришлось пойти в Центральный парк и хоть немного глотнуть свежего воздуха. На углу в магазинчике, торгующем всякими вкусностями, я купила себе сэндвич, отыскала симпатичное местечко под большой магнолией и устроилась там, чтобы перекусить в обществе моего старого друга, Чарлза Диккенса.