Как профессиональный продавец, знающий себе цену, миссис О’Мара самое лучшее приберегла напоследок; это было белое платье в мелкий синий горошек с короткими рукавами; к нему прилагалась подходящая шляпка из той же ткани.
– Платьице, конечно, весьма забавное, – прокомментировала миссис О’Мара, – но интеллигентно забавное, элегантно забавное.
– А оно не… чересчур деревенское?
– Как раз наоборот! Это платье задумано для города, для прогулок на свежем воздухе. Оно прекрасно подойдет для Рима, Парижа и Милана. Но только не для штата Коннектикут. Деревенским такое платье не нужно. А вот нам подойдет.
Я выдала себя, склонив голову набок.
– А давайте его примерим, – сказала миссис О’Мара.
Платье сидело практически идеально.
– Потрясающе! – искренне восхитилась она.
– Вы так думаете?
– Уверена. К тому же вы сейчас босиком, без туфель, но если и при этом платье выглядит так элегантно, тогда…
Мы с ней стояли рядом, невозмутимо поглядывая в зеркало. Я чуточку повернулась и приподнялась на цыпочки. Подол слегка колыхнулся над коленями. Я попыталась представить себя босой на Испанской лестнице[100], и мне это почти удалось.
– Замечательно! – призналась я. – Но я вот все думаю: насколько же лучше это платье смотрелось бы на вас. Ведь у вас такой чудесный цвет волос.
– Осмелюсь дать вам маленький совет, мисс Контент: точно такой же цвет волос вы с легкостью обретете у нас на втором этаже.
Через два часа с рыжими, как у ирландки, волосами я вышла из «Бендела» и взяла такси до Вест-Гринвич-Виллидж, где находился ресторан «La Belle Epoque». Еще несколько лет должно было пройти до той поры, когда французские рестораны окажутся на пике моды, но «La Belle Epoque» давно уже стала излюбленным местом для экспатриантов, когда бы они ни вернулись на родину. Это был маленький ресторанчик с обитыми тканью банкетками и развешанными на стенах натюрмортами в духе Шардена[101], на которых были изображены различные предметы сельской кухни.
Спросив мое имя, метрдотель спросил, не желаю ли я, пока буду ждать, выпить бокал шампанского. Было только семь часов, так что занятой оказалась лишь половина столиков.
– Ждать чего? – спросила я.
– Разве у вас здесь не назначена с кем-то встреча?
– Пожалуй, нет. Мне, во всяком случае, об этом ничего не известно.
– Excusez-moi, Mademoiselle[102]. Вот сюда, пожалуйста.
И он стремительно прошел в обеденный зал, на долю секунды задержавшись возле столика, накрытого на двоих, и двинулся дальше. Остановился он возле одной из банкеток, с которой я могла видеть все вокруг. Решив, что устроил меня достаточно удобно, он ненадолго исчез и вскоре появился с обещанным шампанским.
– За то, чтобы выбраться из колеи! – Этот тост я провозгласила для себя самой.
Новые темно-синие туфли были еще немного тесноваты, и я, спрятав ноги под низко свисавшей скатертью, скинула их с ног и с наслаждением размяла пальцы. Затем я вынула из нового синего клатча пачку сигарет, и тут же надо мной склонился невесть откуда взявшийся официант с зажигалкой из нержавеющей стали. Это вполне соответствовало моему настроению, и я неторопливо извлекла сигарету из пачки, а он по-прежнему нависал надо мной, неподвижный как статуя. Лишь когда я затянулась, официант позволил себе выпрямиться, удовлетворенно щелкнул зажигалкой и осведомился:
– Не хотите ли ознакомиться с меню, пока ждете?
– Я никого не жду.
– Pardon, Mademoiselle[103].
Он щелкнул пальцами юнцу, приводившему в порядок соседний столик. Затем снова склонился надо мной и, пристроив меню на согнутую в локте руку, стал указывать мне на названия блюд, сообщая, каковы их достоинства. Все было очень похоже на то представление, которое миссис О’Мара проделала с платьями. Все это лишь придало мне уверенности в себе; раз уж я собралась хорошенько растрясти собственные сбережения, тогда я точно на правильном пути.
Ресторан не спеша оживал. Заняли несколько столиков. Кому-то уже подали коктейли, кое-кто уже закурил. Все здесь делалось спокойно, методично, с полной уверенностью в том, что к девяти часам здесь будет так оживленно, словно это центр вселенной.
Я тоже постепенно приходила в себя. Мне принесли второй бокал шампанского, и я потихоньку пила вино, наслаждалась вкусом канапе. Затем я выкурила еще одну сигарету и заказала вновь подошедшему ко мне официанту бокал белого вина, гратен из спаржи и в качестве entrée[104] фирменное блюдо ресторана – цыпленка-пуссен[105] с начинкой из черных трюфелей.
Когда официант поспешил прочь, я в очередной раз заметила, что пожилая пара, сидевшая напротив, то и дело с одобрительной улыбкой на меня поглядывает. Он был невысоким, коренастым, с изрядно поредевшими волосами и молочно-белыми глазами, которые, казалось, готовы были пустить слезу при малейшем проявлении чувств. На нем был дорогой двубортный костюм и галстук-бабочка. Она – на добрых три дюйма выше мужа ростом – была одета в элегантное летнее платье. Волосы у нее были кудрявые, а улыбка удивительно милая. Мне показалось, что она из тех, кто на переломе века за обедом развлекал приятной беседой епископа, а потом выходил на улицы, чтобы возглавить марш суфражисток. Она подмигнула мне и даже, кажется, слегка помахала рукой; я тоже ей подмигнула и тоже вроде бы помахала в ответ.
Чуть ли не с фанфарами прибыла моя спаржа; ее приготовили прямо при мне на небольшой медной сковороде с подогревом. Побеги были выложены в идеальном порядке – все одинаковой длины, друг рядом с другом. Спаржа была слегка посыпана крошками поджаренного на масле хлеба и сыром фонтина, поджаренным до хрустящей золотисто-коричневой корочки. Метрдотель собственноручно подал мне спаржу с серебряной вилкой и ложкой и сверху слегка посыпал ее тертой цедрой лимона.
– Bon appétit[106].
Да уж, действительно.
Даже если б мой отец сумел заработать миллион долларов, он все равно не стал бы есть в «La Belle Epoque». Он вообще считал рестораны абсолютным выражением богомерзкой бессмысленной траты денег. Из всех роскошеств, которые вы могли приобрести за собственные деньги, ресторан предоставлял меньше всего возможностей продемонстрировать ваше богатство. Меховую шубу, по крайней мере, можно было носить зимой, спасаясь от холода; серебряную ложку можно было расплавить и продать ювелиру. Но бифштекс из вырезки? Режешь его на кусочки, жуешь, глотаешь, вытираешь рот и бросаешь салфетку на тарелку. Вот и все. А эта спаржа? Да мой отец скорее забрал бы двадцатидолларовую банкноту с собой в могилу, чем потратил бы ее на какое-то пижонское кушанье из травы, посыпанной тертым сыром!
Но для меня обед в хорошем ресторане, безусловно, был огромным удовольствием. Самой высшей точкой цивилизации. Для чего же еще нужна цивилизация, если не для того, чтобы продемонстрировать власть интеллекта над тяготами жизни (связанными с необходимостью обеспечить убежище, добыть пропитание и, наконец, просто выжить) и его способность насладиться чем-то изысканным, утонченным (например, поэзией, новой сумочкой и высокой кухней)? Столь далеким от будничной жизни оказывался подобный эксперимент в мире, где все уже прогнило до основания, что человеку для поднятия духа было вполне достаточно такого вот замечательного обеда. Так что если у меня когда и бывало на карточке двадцать свободных долларов, то я тратила их именно на такие вещи – на те несколько часов, которые провела в элегантной, изысканной обстановке, на те мгновения, которые никак нельзя заложить в ломбарде.
Когда официант унес оставшуюся спаржу, я поняла, что пить второй бокал шампанского мне явно не следовало, и решила посетить дамскую комнату, чтобы освежить лоб холодной водой. Отыскав под столом левую туфлю, я сунула в нее ногу, но, сколько ни шарила правой ногой, второй туфельки найти так и не сумела. Я заволновалась и попыталась действовать обеими ногами, но и это беспорядочное исследование пространства под столом результата не дало. Испуганно поглядывая по сторонам, я принялась пальцами правой ноги описывать некие концентрические круги, стараясь дотянуться как можно дальше, но при этом сохранить нормальную позу. Однако у меня по-прежнему ничего не получалось, и я уже начала сползать со стула, когда кто-то спросил:
– Вы мне позволите?
Это был тот пожилой джентльмен в галстуке-бабочке, что сидел за столом напротив.
И, прежде чем я успела что-то ему ответить, он с легкостью присел на корточки и тут же выпрямился, держа на раскрытой ладони мою туфельку. Затем поклонился с церемонностью королевского регента, подающего Золушке хрустальный башмачок, и незаметным движением спрятал туфлю за корзинкой с хлебом. Я моментально убрала ее со стола и бросила на пол.
– Спасибо вам большое! С моей стороны это было ужасно неприлично!
– Вот уж ничуть, – возразил он и, указывая на свой столик, сказал: – Вы уж нас с женой извините, мы, наверное, слишком пристально на вас смотрели, но вы показались нам совершенно очаровательной. И они тоже.
– Кто «они», простите?
– Ваши горошки.
В этот момент принесли мое entrée, и пожилой джентльмен с добрыми слезящимися глазами сразу же ретировался, а я принялась методично кромсать свою добычу. Но, съев всего несколько кусочков, поняла, что одолеть это кушанье я не в силах. Над тарелкой витал пьянящий аромат трюфелей, еще более путая мои мысли и чувства, и я уже была почти уверена, что если проглочу еще хотя бы кусочек этого проклятого цыпленка, то съеденное наверняка вернется обратно. Когда же по моему настоянию половину цыпленка унесли прочь, я по-прежнему не сомневалась, что «возвращения» съеденного мне не избежать.