е, перешагнула через порожки и чуть не наступила на письмо, явно подсунутое под дверь. Я быстро поставила пакет на стол и подняла письмо.
Конверт был цвета слоновой кости, и на нем выдавлен рисунок: раковина гребешка, но марки никакой не было. Зато адрес был написан идеальным, прямо-таки каллиграфическим почерком. Вряд ли мне когда-либо доводилось видеть свое имя в столь изящном исполнении. Каждая буква «K» была высотой в дюйм, и ее завитки элегантно спускались со строки, как бы простираясь под остальными буквами и загибаясь кверху, точно носки арабских бабушей.
Внутри была визитная карточка с золотым обрезом, такая толстая, что пришлось надорвать конверт, чтобы ее вытащить. В ее верхнем углу было то же изображение раковины, а внизу красиво написаны число и время, а также – просьба «оказать честь своим присутствием». Холлингзуорты приглашали меня на очередную вечеринку на свежем воздухе – в данном случае на празднование Дня труда. Находясь в океане, за несколько сотен миль от берега, Уоллес Уолкотт в очередной раз и весьма тонко ухитрился проявить ко мне милосердие, при этом ничуть меня не обидев.
Глава шестнадцатаяПревратности войны
На этот раз, когда я приехала в Вайлэвей, мне не пришлось пробираться кружным путем через сад и колючие изгороди – я, как и все остальные, подъехала прямо к главному входу. Но чувствовала себя немного не в своей тарелке, поскольку Фран сумела-таки убедить меня приобрести новое платье на распродаже в «Мейс» – на ней это платье смотрелось гораздо лучше, чем на мне, – и теперь я никак не могла отделаться от надоедливого ощущения, что мне все же следовало пройти через сад и продираться сквозь зеленую изгородь. И тут, как бы дополнительно подчеркивая мою неуверенность, мимо меня пронеслись два юнца, явно студенты колледжа, которые еще в дверях скинули на руки лакея пальто и тут же прихватили с подноса услужливого официанта по бокалу шампанского – проделав все это, они ни разу даже не посмотрели ни на кого из слуг. Не имея на собственном счету абсолютно никаких достижений, эти юнцы уже выглядели не менее самоуверенными, чем американские «флайбойз»[147] под конец Второй мировой войны.
У входа в огромную гостиную и точно в том месте, где их никак нельзя было обойти, представители семейства Холлингзуорт образовали некий импровизированный заслон, здороваясь с гостями: там выстроились в ряд мистер и миссис Холлингзуорт, двое их сыновей и одна из невесток. Когда я назвала свое имя, мистер Холлингзуорт приветствовал меня вежливой улыбкой человека, давным-давно переставшего следить за чередой бесконечных знакомых своих сыновей. Но тут к нему наклонился один из старших сыновей и шепнул:
– Это подруга Уоллеса, пап.
– Ах, так это та самая молодая дама, о которой он говорил во время последнего телефонного разговора? Как же, как же! – И мистер Холлингзуорт прибавил якобы исключительно для меня: – Тот его звонок наделал много шума, юная леди.
– Девлин, – одернула его миссис Холлингзуорт.
– Да, да. Я же знаю Уоллеса практически с рождения. Так что, если вам, юная леди, захочется что-то о нем узнать, а сам он рассказывать об этом откажется, вы просто приходите ко мне и спрашивайте сколько угодно. Ну а пока что чувствуйте себя здесь как дома.
Снаружи на террасе было довольно ветрено. Хотя солнце еще не зашло, дом был освещен целиком и полностью, словно заверяя гостей, что, если погода переменится к худшему, все они могут остаться на ночь. Мужчины в смокингах вели легкую беседу с дамами в изысканных украшениях из рубинов и сапфиров, а также в пресловутых sautoir de perles. Эта была та самая, уже знакомая мне элегантность, которую я имела возможность наблюдать в июле, только теперь элегантными выглядели целых три поколения: рядом с седовласыми титанами, целующими в щечку своих очаровательных крестниц, болтались молодые повесы, то и дело выводившие из себя тетушек всякими двусмысленными комментариями, сделанными sotto voce[148]. Несколько человек и вовсе явились прямо с пляжа и с полотенцами на плечах направились прямо к дому, пышущие здоровьем, дружелюбные, и явно не испытывали ни капли смущения оттого, что припозднились. Их тени тянулись перед ними по лужайке длинными тонкими полосами.
Стол на краю террасы служил основанием для одной из тех пирамид, где льющееся через край шампанское из самого верхнего бокала каскадом стекает по ножкам вниз, пока все бокалы не оказываются наполнены. А потому, чтобы не испортить впечатление от этого дешевого трюка для светских гостиных, его создатель извлек из-под стола чистый бокал, наполнил его шампанским и подал мне.
Как бы мистер Холлингзуорт ни пытался меня подбодрить, я вряд ли способна была почувствовать себя здесь «как дома». Но раз уж Уоллес приложил столько усилий, я все же решила остаться, но предварительно пойти в туалетную комнату и плеснуть себе в лицо холодной водой, а потом, сменив шампанское на джин, потихоньку начать смешивать напитки.
Когда я спросила, где туалетная комната, меня направили по главной лестнице на второй этаж, и я прошла мимо портрета лошади, а затем по обшитому деревянными панелями коридору в самый конец восточного крыла. Дамская комната являла собой просторный зал с окнами, выходившими на розарий. На стенах там были бледно-желтые обои, и в тон им подобраны бледно-желтые кресла и бледно-желтая кушетка.
Заметив, что там уже есть две дамы, я пристроилась перед зеркалом, делая вид, будто поправляю сережки, а на самом деле наблюдая за дамами. Одну из них, высокую брюнетку с короткой стрижкой и холодным выражением лица, я раньше видела среди тех, что опоздали, потому что ходили купаться. Мокрый купальный костюм валялся у брюнетки под ногами, а сама она старательно сушила волосы, ничуть не стесняясь своей наготы. Вторая, в нарядном платье из бирюзовой тафты, сидела под ярким светом над раскрытой сумочкой и пыталась подправить тушь на ресницах, потекшую из-за пролитых слез, все еще продолжая равномерно, примерно каждые тридцать секунд, всхлипывать. Пловчиха особого сочувствия к ней не проявляла. Я тоже постаралась его не проявлять.
Не получив ни от одной из нас утешения, девица еще раз шмыгнула носом и удалилась.
– Ушла? Ну и слава богу, – сухо заметила пловчиха.
Она в последний раз вытерла волосы полотенцем и слегка их взбила. У нее была атлетическая фигура, и платье с открытой спиной, которое она надела, весьма ей шло. Когда она двигала руками, было заметно, как возле лопаток вздуваются мускулы. Она не стала садиться, чтобы надеть туфли, а просто сунула в них ноги и слегка покачалась на каблуках, чтобы поудобней устроить ступню. Затем, ловко закинув длинную тонкую руку за плечо, сама застегнула молнию на спине.
Глядя в зеркало, я заметила на ковре под кушеткой, примерно там, где раньше стояли туфли брюнетки, что-то блестящее. Я подошла, опустилась на колени и… это оказалась бриллиантовая сережка!
Брюнетка молча наблюдала за мной.
– Это ваша? – спросила я, отлично зная, что нет.
Она взяла сережку в руки и покачала головой.
– Нет, не моя. Но вещь просто замечательная.
Она с полным равнодушием огляделась и заметила:
– Хотя такие вещи обычно путешествуют парами.
Пока я ползала под кушеткой, она встряхнула и развесила мокрые полотенца, а потом мы вместе еще раз все вокруг осмотрели, и она вернула мне сережку со словами:
– Пусть это будет вашим военным трофеем.
Пловчиха и не подозревала, насколько она права. Ибо я-то была совершенно уверена: это серьга – с характерным продолговатой формы бриллиантом и застежкой из белого золота – из той самой пары, которую Ив когда-то нашла на прикроватном столике в спальне Тинкера.
Когда я спускалась по изогнутой парадной лестнице, у меня вдруг резко закружилась голова, хотя выпила я всего-навсего один бокал шампанского. Но шампанское было ни при чем: я просто совершенно не готова была слушать здесь, на этом приеме, рассказы Ив и Тинкера о жизни в Париже. Я почти остановилась и потихоньку подвинулась к тому краю лестницы, где ступеньки были наибольшей ширины, да еще и за перила ухватилась.
Внизу был настоящий парад только что прибывших гостей – толпа «флайбойз» и гибких спортивных брюнеток, способных самостоятельно застегнуть молнию на спине. Весело здороваясь друг с другом, они совершенно блокировали проход, явившись с изрядным опозданием, зато в полном соответствии с модой. Впрочем, если бы Тинкер и Ив были сейчас в Вайлэвей, они не стали бы торчать в дверях, а давно уже дружески беседовали бы с еще какой-нибудь парой, забавляя своих собеседников парижскими новостями. Добравшись наконец до нижней ступеньки, я прикинула, что до двери мне еще надо преодолеть минимум шагов двадцать, а до поезда – и вовсе полмили.
– Кейти!
Какая-то молодая женщина вдруг устремилась ко мне со стороны гостиной. Надо сказать, застала она меня врасплох, иначе я бы сразу узнала ее по решительной походке.
– Битси…
– Мы с Джеком прямо стухли, когда узнали, что наш Уолли в Испанию рванул.
В каждой руке у нее было по бокалу шампанского, и один из них она сунула мне.
– Он, конечно, уже несколько месяцев твердил, что собирается присоединиться к республиканцам, но никому и в голову не приходило, что он и впрямь туда отправится. Особенно после знакомства с тобой. Тебе что, нехорошо?
– Нет-нет, все нормально.
– Ну да! Ты письма от него уже получала?
– Пока нет.
– Значит, и никто не получал. А теперь давай-ка прикинем, когда и где бы нам встретиться за ланчем. Мы с тобой этой осенью крепко подружимся. Это я тебе обещаю. Но пойдем, ты хотя бы поздороваешься с моим Джеком.
Джек стоял в дверях, ведущих в гостиную, и весело смеялся, заигрывая с девицей по имени Дженерос[149], которая, судя по ее виду, ни капли своему имени не соответствовала. С десяти шагов было видно, что она из тех, что прядут пряжу за счет богатого дружка. Мы с Джеком поздоровались, он представил меня этой особе, и я тут же с тоской подумала, сколько мне придется болтать с ними ни о чем, прежде чем можно будет под каким-нибудь вежливым предлогом отсюда убраться.