Он засмеялся, словно я сказала это в шутку; потом вроде бы призадумался; а потом, слегка повернувшись ко мне, сказал:
– Хорошо. Помнишь тот день, когда мы случайно встретились в том кафе, что напротив церкви Троицы?
– Да, конечно…
– Так вот: мы встретились не случайно, я тебя выслеживал.
Я шутливо толкнула его в плечо – примерно так сделала бы Фран.
– Да ты что!
– Я понимаю, это отвратительно. Но я действительно тебя выслеживал. Ив как-то упомянула название той фирмы, где ты работаешь, и я еще до перерыва на ланч пришел к зданию вашей фирмы и спрятался напротив за газетным киоском, чтобы сразу тебя увидеть, как только ты выйдешь из дверей. Я ждал, наверное, минут сорок и уже начал замерзать.
Я засмеялась, вспомнив, какими ярко-красными были у него мочки ушей.
– Что это тебя потянуло такие подвиги совершать?
– Просто я никак не мог перестать о тебе думать.
– Не болтай, – сказала я.
– Нет, я серьезно.
Он посмотрел на меня с ласковой улыбкой.
– С самого начала я чувствовал в тебе некий покой – это было то самое внутреннее спокойствие, о котором писатели так часто упоминают в своих романах, но которым почти никто, похоже, на самом деле не обладает. И я все задавал себе вопрос: Как у нее это получается? А в итоге пришел к выводу, что такое возможно только при отсутствия всяческих сожалений – а это уже связано со способностью сделать свой выбор… будучи абсолютно уравновешенным и целеустремленным. Вот тогда-то я и почувствовал, что должен остановиться и задуматься. И просто дождаться не мог, когда же снова увижу все это во плоти.
К тому времени, когда нам обоим пора было идти наверх и ложиться спать, предварительно всюду выключив свет и хорошенько разворошив в камине угли и золу, мы оба явно были готовы уронить голову на подушку и тут же крепко уснуть. Когда мы поднимались по лестнице, наши тени качались взад-вперед в такт покачиванию ламп, которые мы держали в руках. На площадке второго этажа мы, пытаясь каждый пойти в свою сторону, налетели друг на друга, Тинкер извинился, и мы на несколько секунд застыли в неловкой позе. А затем он, дружески поцеловав меня на прощание, пошел по коридору на запад, а я – на восток. Мы закрыли за собой двери своих комнат, разделись, улеглись в коротковатые для нас обоих кроватки и прочитали несколько бессмысленных страниц, прежде чем потушить свет.
Лишь оказавшись в темноте и натянув на себя одеяло, я поняла, какой снаружи бушует ветер. Скатываясь с вершины Пиньон-Пик, он сотрясал деревья и оконные рамы и, казалось, тоже не знал покоя, потому что никак не мог прийти к определенному решению.
В «Уолдене» есть один часто цитируемый пассаж, когда Торо буквально заставляет нас искать свою путеводную звезду и следовать ей, дабы не сбиться с курса, как это сделал бы моряк или беглый раб. Это пронзительное чувство – одно из тех, что искупают любые ожидания. Но даже если у тебя хватает выдержки и дисциплины, чтобы всегда держаться избранного курса, то главная проблема, как это всегда представлялось мне самой, заключается в том, чтобы понять, в какой части небес следует искать именно твою звезду.
И еще один пассаж из «Уолдена» Торо часто приходит мне на память. Там говорится о том, что люди ошибочно считают истину чем-то далеким – она где-то на далекой звезде, или существовала еще до Адама, или станет известна лишь в час последней расплаты. Тогда как на самом деле все, связанное с истиной – все эти времена, места и случаи из жизни, – это сейчас и здесь[158]… В некотором смысле попытка восславить требование «сейчас и здесь», пожалуй, противоречит требованию следовать за своей звездой. Однако первое требование не менее убедительно, чем второе. И куда более осуществимо.
Я снова нырнула в свитер Тинкера, на цыпочках прошла по коридору и остановилась у дверей его комнаты.
Я стояла, слушая, как поскрипывает старый дом, как стучит дождь по крыше; мне казалось, я слышу даже дыхание того, кто находится по ту сторону двери. Стараясь действовать совершенно бесшумно, я коснулась дверной ручки, сознавая, что через шестьдесят секунд окажусь в центральной точке между началом и концом времен. И тогда возникнет возможность стать либо свидетелем, либо участником этого «сейчас и здесь», либо попросту этому подчиниться.
Ровно через шестьдесят секунд.
Через пятьдесят. Через сорок. Через тридцать…
На старт…
Внимание…
Марш…
Днем в воскресенье, когда Тинкер повез меня на вокзал, я понятия не имела, когда снова его увижу и увижу ли. За завтраком он сказал, что собирается побыть в «лагере» еще немного, чтобы как следует во всем разобраться. Он не пояснил, сколько примерно времени ему на это потребуется, а я не стала спрашивать. Я все-таки уже не школьница.
Сев в поезд, я специально прошла еще через несколько вагонов и села с той стороны, где к путям подступал лес. Отсюда перрон не был виден, и не нужно было мучительно долго махать рукой на прощание. Как только поезд тронулся, я закурила и извлекла из сумки роман Агаты Кристи. Поскольку я почти не продвинулась дальше седьмого абзаца восьмой главы, то намеревалась в пути несколько увеличить скорость чтения. И тут я увидела, что между страницами что-то торчит. Это была игральная карта, разорванная пополам – туз червей. На ее лицевой стороне было написано: Мата… встретимся в клубе «Сторк»[159] в понедельник 26-го в 9 вечера. И приходи одна.
Заучив наизусть содержание этой записки, я аккуратно подожгла ее, держа над пепельницей.
Глава девятнадцатаяПо дороге в Кент
В понедельник 26-го сентября я позвонила на работу и сказалась больной.
Предыдущая неделя была какой-то совсем уж безжалостной. Двадцатого сентября наброски четырех очерков, соперничавших друг с другом за место на первой обложке, были переданы Мэйсону Тейту, а он все их с отвращением отверг и вышвырнул за порог своего кабинета. Страницы их разлетелись в разные стороны, и я подумала, что, наверное, так русские раньше выстреливали телами шпионов из кремлевских пушек в сторону того государства, из которого эти шпионы явились. А потом, желая как можно отчетливей выразить, что он совершенно не удовлетворен нашей работой, Тейт в следующие четыре дня заставил всех торчать в офисе до десяти вечера. А мы с Элли и вовсе половину шаббата посвятили работе.
В общем, позвонив на работу и сказавшись больной, любая разумная молодая женщина тут же снова завалилась бы спать. Но небо было таким ясным, солнышко так сияло, а воздух был таким прозрачным и хрустким, что я решила не спать, а насладиться каждой минутой этого чудесного сентябрьского дня, обещавшего быть долгим.
Я приняла душ, оделась, а затем пошла в кафе в Гринвич-Виллидж и выпила три чашки итальянского кофе с горячим молоком и шоколадной крошкой. Кроме того я подвергла пыткам и четвертованию тортик, постепенно съела весь, да еще и газету от корки до корки прочитала и даже полностью разгадала помещенный в ней кроссворд, заполнив каждую его клеточку.
Каким все же трансцендентным развлечением может оказаться кроссворд! Например: найдите слово из четырех букв, имеющее значение «исполнение соло», начинающееся на «А» и кончающееся на «Я». Или найдите синоним слова «меч», но в два раза длиннее, начинающийся и кончающийся одинаковыми слогами. Совокупность разносортного из семи букв. И не имеет значения, сколь жизнеспособны слова «ария», «рапира», «попурри», сколь часто они встречаются в повседневном языке. Когда ты видишь, как идеально они подходят, как успешно заполняют собой нужные клетки, то испытываешь примерно такое же удовлетворение, какое, должно быть, испытывает палеонтолог, когда, собирая скелет какого-нибудь давно вымершего животного, обнаруживает, что данный обломок кости точно ложится в гнездо тазобедренного сустава, и это, безусловно, подтверждает существование определенного вселенского порядка, а может, и Божьего промысла.
Последние квадратики, которые нужно было заполнить, требовали перевода французского слова ECLAT, и уложиться нужно было в пять букв. Вписав в клеточки подходящее слово «успех», я решила, что для меня это некое благоприятное знамение, и, выйдя из кафе, направилась прямиком в парикмахерскую «Изабелла», находившуюся за углом.
– Как вас причесать? – спросила новенькая молоденькая парикмахерша по имени Луэлла.
– Как кинозвезду.
– Тернер или Гарбо?
– Все равно. Вам кто из них больше нравится? Но волосы должны быть рыжими.
Исторически так сложилось, что я, стоило мне оказаться в руках парикмахера, делала все, лишь бы не вести глупую беседу ни о чем: я морщилась, делала вид, что уснула, тупо смотрела в зеркало, а однажды даже притворилась, что не говорю по-английски. Я терпеть не могла бессмысленную болтовню, но сегодня, когда Луэлла принялась трещать, выкладывая мне ложные сведения о романах голливудских звезд, мне вдруг захотелось ее поправить. Кэрол Ломбард вовсе не вернулась к Уильяму Пауэллу, а по-прежнему живет с Кларком Гейблом. И Марлен Дитрих вовсе не называла Глорию Свенсон видавшей виды; все было как раз наоборот. Я не только бедную Луэллу, но и себя удивила столь глубокими познаниями. Должно быть, бедная девочка решила, что я уже много лет слежу за каждой публикацией в газетах, посвященной знаменитостям. Однако это были всего лишь крохи того, что я бессознательно впитывала в течение рабочего дня. Когда вычитываешь текст, то отнюдь не испытываешь приятного возбуждения, видя все эти винтики и гаечки голливудского конвейера. Но Луэлла от этих подробностей просто в восторг приходила. Она даже улучила момент и подозвала ко мне еще парочку девушек, чтобы и они могли послушать мои байки о Кэтрин Хэпберн и Говарде Хьюзе – они бы никогда такому не поверили, если бы не узнали об этом непосредственно из уст представительницы прессы. Впервые в жизни меня назвали представительницей прессы, и, как оказалось, это было не так уж неприятно. Я даже вдруг подумала, а что, если и я тоже все-таки болтушка? Ну да, бродяга и болтушка! Прямо сезон личных открытий!