все мы получим именно то, чего хотим.
Как бы желая подчеркнуть свою готовность к сотрудничеству, Анна снова наклонилась ко мне и взяла у меня из бокала еще одну оливку. Тогда я запустила в свое питье три пальца, выудила оттуда половину оливок и перегрузила их в ее бокал.
– Я не уверена, что столь же хорошо, как вы, умею использовать людей, – сказала я.
– А вы думаете, я именно этим занимаюсь?
Анна взяла из вазы с фруктами яблоко и подняла его, держа осторожно, словно магический хрустальный шар.
– Видите это яблоко? Сладкое. Хрустящее. С ярко-красной кожурой. А ведь так было не всегда, знаете ли. Первые яблоки в Америке были просто отвратительными – все в пятнах и такие кислые, что просто есть невозможно. Но сменилось несколько поколений, и забота о яблонях принесла свои плоды: теперь у нас почти все яблоки такие же, как это. Люди в своем подавляющем большинстве считают это победой человека над природой. Однако они не правы. В рамках эволюции это победа самого яблока.
Она пренебрежительно указала на другие, куда более экзотические фрукты, лежавшие в вазе.
– Это победа яблока над сотнями других видов, соревнующихся друг с другом за средства к существованию – за солнечный свет, за воду, за плодородную почву. Взывая к чувствам и физическим потребностям человеческих существ – а мы ведь тоже животные, просто нам удалось стать хозяевами топоров и рабочей скотины, – яблоко распространялось по всему земному шару с такой невероятной скоростью, которая в плане эволюции считается головокружительной.
Анна снова наклонилась над столом и положила яблоко обратно.
– Я не использую Тинкера, Кэтрин. Тинкер – это яблоко. Он сумел обеспечить собственное выживание, когда другие молодые люди учились тому, как с томным видом просить помощи у таких, как вы и я. А может, и у тех, что были до нас.
Одни зовут меня Кейти, другие Кейт, третьи Кэтрин. Анна называла меня то так, то этак, как бы создавая некие циклы, словно ей было удобно пользоваться любой из моих возможных инкарнаций. Она откинулась на спинку кресла, приняв некую важную, почти академическую позу.
– Я все это говорю, отнюдь не имея намерения дискредитировать Тинкера, как вы наверняка понимаете. Тинкер – личность весьма незаурядная. Может быть, даже куда более незаурядная, чем это показалось вам. И я ни капли на него не сержусь. Я вполне допускаю, что вы с ним уже занимались любовью, а может, даже и влюблены друг в друга. И это не пробуждает во мне ни ревности, ни злобы. Я не воспринимаю вас как соперницу. Я с самого начала знала, что он в итоге найдет для себя кого-то. Разумеется, я не имею в виду такого светлячка, как ваша подруга. Я предполагала, что это будет некая типичная горожанка со столь же резким характером, как у меня, но несколько более современная. Так что вы оба должны бы понять: я в данном случае отнюдь не придерживаюсь принципа «все или ничего». Меня вполне удовлетворяют приятные на слух «кое-кто» или «кое-что». Единственное, о чем я прошу, чтобы он все делал вовремя.
Пока Анна разглагольствовала, до меня наконец-то дошло, зачем она меня сюда вызвала: она думала, что Тинкер со мной. Он тогда, должно быть, ушел от нее, не простившись, и она поспешила с выводом, решив, что я окончательно прибрала его к рукам. На какое-то мгновение мне захотелось продолжать игру в том же духе – просто для того, чтобы окончательно испортить ей день.
– Я не знаю, где Тинкер, – сказала я. – И если он вдруг перестал отзываться на ваш свисток, то ко мне это не имеет ни малейшего отношения.
Анна внимательно на меня посмотрела.
– Понятно, – сказала она.
Пытаясь выиграть время, она как ни в чем не бывало подошла к бару, налила в шейкер джина, но в отличие от Брайса не стала морочить себе голову серебряными щипцами, а попросту сунула руку в ведерко со льдом, набрала полную пригоршню, бросила в шейкер и, слегка потряхивая его одной рукой, вернулась ко мне и присела на краешек кресла. Она, казалось, была погружена в тяжкие раздумья: взвешивала потенциальные возможности, занималась перекалибровкой, но при этом чувствовала себя несколько неуверенно, что было, в общем-то, совершенно для нее нехарактерно.
– Хотите еще выпить? – спросила она.
– Нет, мне достаточно.
Она стала наполнять свой бокал, но на полпути вдруг остановилась и как-то разочарованно посмотрела на струйку джина, как если бы он показался ей недостаточно прозрачным.
– Каждый раз, когда я начинаю пить раньше пяти часов, – сказала она, – я вспоминаю, почему обычно я этого не делаю.
Я встала.
– Спасибо за мартини, Анна.
Она не стала меня удерживать и даже проводила до двери. Но на пороге, пожимая мне руку на прощание, она несколько задержала ее в своей ладони – всего на мгновение дольше, чем того требовали приличия.
– Не забывайте того, что я сегодня сказала вам, Кейти. Насчет понимания, которого мы с вами могли бы достичь.
– Анна…
– Я уже поняла. Вы не знаете, где он. Но что-то мне подсказывает, что вы получите от него известия раньше, чем я.
Она отпустила меня, и я повернула к лифту. Дверцы кабины были уже открыты, и лифтер на мгновение перехватил мой взгляд. Это был тот же дружелюбный парнишка, который еще в июне поднимал сюда на лифте меня, а также тех «не совсем новобрачных».
– Кейт.
– Да? – спросила я, оборачиваясь.
– У большинства людей потребностей больше, чем желаний. Именно поэтому они и живут той жизнью, какой живут. Но мир крутится благодаря тем, у кого количество желаний превосходит количество потребностей.
Я некоторое время переваривала эту премудрость. И пришла к единственному заключению:
– Вы очень умело подводите итоги, Анна.
– Да, – подтвердила она. – Это одно из моих особых умений.
И она тихо закрыла дверь в свой номер.
Когда я выходила из «Плазы», швейцар опять кивнул мне, но такси не подозвал. И, в общем, правильно поступил: я двинулась по Шестой авеню пешком. Домой мне совершенно не хотелось, и я решила пойти в кинотеатр «Амбассадор» на картину с Марлен Дитрих. К началу я опоздала, фильм начался уже час назад, но я с удовольствием посмотрела вторую часть, а затем осталась и посмотрела первую. Как и в большей части кинокартин, к середине обстоятельства складывались просто ужасно, однако к концу все счастливым образом разрешалось. Кстати, если смотреть фильм так, как только что сделала я, он кажется чуть более близким к реальной жизни.
Выйдя из кинотеатра, я взяла такси – просто чтобы проучить того противного швейцара, пусть даже и постфактум. Пока мы ехали в нижний город, я пыталась решить, чем лучше залить свои душевные раны, когда приеду домой. Красным вином? Белым? Виски? Джином? Как и те люди, что заполняли мир Мэйсона Тейта, каждый из перечисленных напитков имел свои достоинства и недостатки. Ну что ж, пусть решает случай, а я завяжу себе глаза, потом хорошенько покручусь вокруг собственной оси и прицеплю хвост к бутылке[168]. Одна лишь мысль о подобной игре, и настроение у меня сразу начало улучшаться. Но когда такси остановилось возле моего дома на Одиннадцатой улице, передо мной, естественно, тут же возник не кто иной, как Теодор Грей. Он появился из дверного проема, где, видимо, прятался все это время, и вид у него был затравленный, как у дезертира. Вот только в отличие от дезертиров на нем была чистая белая рубашка и новенький бушлат, который моря никогда и в глаза не видел.
В порядке краткого отступления позвольте мне заметить: если в момент сильного волнения – вызвано ли это волнение гневом, ревностью, унижением, презрением или чем-то еще – вы собираетесь незамедлительно выпалить то, что даст вам возможность почувствовать себя чуточку лучше, то, скорее всего, этих слов произносить не стоит. Это одна из лучших максим, которые я открыла для себя в жизни. Можете взять ее себе, поскольку мне она совершенно не пригодилась.
– Привет, Тедди.
– Кейти, мне нужно с тобой поговорить.
– Я опаздываю на свидание.
Он поморщился.
– Неужели ты не можешь уделить мне пять минут?
– Хорошо. Говори.
Он огляделся.
– А нет ли здесь поблизости какого-нибудь местечка, где мы могли бы сесть и спокойно поговорить?
Я отвела его в кофейню на углу Двенадцатой и Второй улиц. Это было очень узкое помещение: футов сто в длину и десять в ширину. У стойки сидел какой-то полицейский и складывал из кубиков сахара Эмпайр-стейт-билдинг; у дальней стены устроились два итальянца, поедавшие бифштекс с яичницей. Мы уселись в передней части кафе. Когда официантка спросила, готовы ли мы что-то заказать, Тинкер посмотрел на нее так, словно не понял вопроса.
– Принесите нам пока, пожалуйста, кофе, – попросила я.
Официантка удивленно округлила глаза, но ничего не сказала.
Некоторое время Тинкер смотрел ей вслед, потом все же заставил себя перевести взгляд на меня. Похоже, лишь за счет дикого усилия воли. Я с тайным злорадством отметила, что лицо у него сероватого оттенка, а под глазами круги, словно он давно уже плохо спит и совсем лишился аппетита. В результате и одежда болталась на нем так, словно была с чужого плеча, хотя в определенном смысле, полагаю, она действительно была с чужого плеча.
– Я хочу объясниться, – сказал он наконец.
– Что уж тут объяснять.
– Ты имеешь полное право на меня сердиться.
– Я вовсе не сержусь.
– Но я никогда не искал общества Анны и не думал, что ситуация сложится именно так…
Так. Сперва Анна хотела объяснить мне некую сложившуюся ситуацию. А теперь того же хочет Тинкер. Я, конечно, догадывалась, что каждый из них смотрит на пресловутую «сложившуюся ситуацию» со своей колокольни. И, разумеется, у каждого имеется свой набор извинений.
– У меня припасен для тебя потрясающий маленький анекдот, – сказала я, прерывая его исповедь. – Тебе он наверняка покажется смешным. Но сперва позволь спросить у тебя кое-что.