— Это вскрывается река, — прошептала Лорна.
В ту ночь Мелони и Лорна стали любовницами.
— Одно условие, — сказала Лорна. — Перестань искать этого парня, Гомера. С кем ты хочешь быть — с ним или со мной?
— С тобой, — ответила Мелони. — Только никогда меня не бросай.
Союз на всю жизнь — обычная мечта сирот; на кого же теперь обрушится ее злость, думала Мелони. Неужели она стала забывать Гомера?
Снегу в тот год выпало очень много; короткая оттепель не добралась до замерзшей земли; скоро температура опять упала, пошел снег, и реки снова замерзли. Старый мельничный пруд за приютом стал западней для диких гусей. Обманутые оттепелью, они приняли лужи на льду за половодье и расположились на ночевку. Ночью лужи замерзли и намертво схватили широкие гусиные лапы. Когда Гомер увидел гусей, это были ледяные изваяния, припорошенные снегом, караул, охраняющий пруд. Ничего не оставалось, как вырубить их из ледяного плена, ошпарить кипятком и ощипать, что оказалось совсем не трудно. Миссис Гроган жарила их, протыкая вилкой, чтобы выпустить кровь с жиром. У нее было странное чувство, что гуси вот-вот отогреются, взмахнут крыльями и продолжат опасный перелет.
Река очистилась ото льда в Порогах-на-третьей-миле только в апреле, и вода в Сент-Облаке вышла из берегов, затопив нижний этаж бывшего борделя; напор был так силен, что балки не выдержали и стойка бара вместе с бронзовыми перекладинами, разрушив нижние перекрытия, упала в воду и ее унесло течением. Свидетелем этого был начальник станции, а так как он во всем видел дурные предзнаменования, то две ночи подряд ночевал на станции, готовый защищать свое хозяйство от грозных стихий.
Живот у Кенди был такой большой, что она ночами не могла спать. В то утро, когда склон холма совсем очистился от снега и льда, Гомер взял лопату и пошел посмотреть, оттаяла ли земля. На глубине фута грунт все еще был мерзлый. Яблони можно сажать, когда земля оттает еще на полфута. Но за саженцами все равно надо ехать. Дальше ждать нельзя, он хотел быть рядом, когда у Кенди начнутся роды.
Олив очень удивилась, увидев Гомера и услыхав его просьбу дать ему вместо «кадиллака» один из фургонов — в «кадиллаке» саженцы не увезешь.
— Я хочу посадить сад стандартных размеров — сорок на сорок, — сказал он. — Половина — маки, десять процентов — красные сладкие и еще десять — пятнадцать процентов — кортленды и болдуины.
Олив подсказала ему посадить несколько нозернспаев и грейвенстинов — лучшие сорта для яблочного пирога. Спросила, как Кенди, почему не приехала с ним.
Гомер ответил, что Кенди очень занята. Все ее полюбили, детишки так и виснут на ней. Трудно будет уезжать, поделился Гомер будущей заботой; они там очень нужны. Столько дел, что даже один день нелегко урвать.
— Значит, ты не останешься ночевать? — спросила Олив.
— Очень много забот, но мы обязательно вернемся. Когда надо будет выставлять улья.
— Ко Дню матери, — уточнила Олив.
— Точно, — сказал Гомер и поцеловал Олив; щека у нее была прохладная и пахла пеплом.
Саженцы помогали грузить Злюка Хайд и Эрб Фаулер.
— Ты хочешь один посадить сад сорок на сорок? — спросил Злюка. — Смотри, чтобы земля хорошо оттаяла.
— Смотри пуп не надорви, — сказал Эрб.
— Как Кенди? — спросила Толстуха Дот. «Стала почти такая же огромная», — подумал Гомер. И ответил:
— Прекрасно. Только очень занята.
— Догадываюсь чем, — сказала Дебра Петтигрю.
В котельной под омаровым садком Рей Кендел сооружал собственную торпеду.
— Для чего? — спросил Гомер.
— Просто хочу узнать, могу ли я сам ее собрать.
— А в кого будете стрелять? И из чего? — допытывался Гомер.
— Самое главное для этого — гироскоп, — сказал Рей. — Выпустить торпеду нетрудно. Труднее поразить цель.
— Этого я не могу понять, — признался Гомер.
— А я вас. Вот вы хотите посадить сад для приюта. Похвально. Но вас здесь не было пять месяцев, а моя дочь не могла вырваться на день повидаться с отцом, очень занята. Я этого тоже не понимаю.
— Мы приедем, когда зацветут сады, — опустив глаза, сказал Гомер.
— Самое прекрасное время года, — только и ответил Рей.
По дороге в Сент-Облако Гомер спрашивал себя, что прячется за уклончивостью и даже холодностью Рея Кендела. Он как бы хотел сказать ему: «Вы от меня таитесь, так знайте: я ни о чем вас расспрашивать не буду».
— Делает торпеду! — воскликнула Кенди, встретив Гомера. — Зачем?
— Поживем — увидим, — ответил Гомер.
Доктор Кедр помог им разгрузить саженцы.
— Какие-то они хилые, — сказал он.
— Им еще расти и расти. Они будут плодоносить через восемь — десять лет, — объяснил Гомер.
— Ну, этих яблочек мне не дождаться.
— Яблони сами по себе очень украсят холм.
— Но уж очень они хилые.
Ближе к верхушке холма земля еще плохо оттаяла. Хорошие ямы не получались. На дне собиралась вода, натекавшая сверху, — в лесу кое-где лежал снег. Надо бы подождать с посадками, но корни саженцев могут загнить, и от мышей жди пакости. Его раздражало, что он не может согласовать сроки событий: яблони сажать рановато, а Кенди вот-вот родит. Но управиться с садом до появления младенца просто необходимо.
— Как это я умудрился воспитать в тебе такую скрупулезность? — диву давался доктор Кедр.
— Хирург должен быть скрупулезным.
К середине апреля все ямы были готовы и сад посажен. Гомер работал не разгибаясь три дня; ночью спина так ныла, что он не мог спать, ворочаясь с боку на бок, как Кенди. Наступили теплые весенние ночи, под толстым одеялом было жарко; и когда у Кенди стали отходить воды, они сначала подумали, что это она вспотела.
Гомер отвел Кенди в больничное отделение. Сестра Эдна занялась обычным приготовлением роженицы, а Гомер отправился за доктором Кедром, ожидавшим в кабинете сестры Анджелы, когда его позовут.
— Этого буду принимать я, — сказал он. — Родному человеку всегда труднее. А отцы в родильной только мешают. Если хочешь, можешь, конечно, быть рядом, только ни во что не вмешивайся.
— Хорошо, — кивнул Гомер, явно нервничая.
Это с ним было так редко, что доктор Кедр улыбнулся.
Сестра Эдна возилась с Кенди, а сестра Анджела скребла и мыла, готовя родильную. Гомер уже надел маску, но, услыхав в спальне мальчиков шум, пошел взглянуть, что там приключилось. Один из Джонов Кедров или Уилбуров Уолшей вышел во двор пописать к мусорному баку и вспугнул копающегося в нем большого енота; енот бросился наутек, а мальчишка от страха надул в трусы. Гомер поменял трусы, хотя ему не терпелось вернуться в родильную.
— Ночью пи́сать лучше в доме, — объяснял он всей спальне. — А Кенди сейчас рожает младенца, — добавил он неожиданно для себя.
— Кого? — спросил кто-то.
— Или мальчика, или девочку.
— А как вы его назовете?
— Меня назвала сестра Анджела.
— И меня! — откликнулось несколько голосов.
— Девочку назовем Анджела, — сказал Гомер.
— А мальчика?
— Мальчика — Анджел. Это все равно что Анджела, только без «а» на конце.
— Анджел? — переспросил кто-то.
— Точно, — ответил Гомер Бур и поцеловал одного за другим всех сирот.
— А вы его оставите здесь? — Вопрос догнал Гомера уже на пороге.
— Нет, — ответил он невнятно, натягивая маску.
— Что? Что? — закричали сироты.
— Нет, — приспустив маску, громко произнес Гомер.
В родильной было жарко. Никто не ожидал такого резкого потепления, сетки в окнах были еще не вставлены, и доктор Кедр не разрешил их открыть.
Услыхав, что младенца, мальчика или девочку, назовут ее именем, сестра Анджела разрыдалась, потоки слез так и хлынули из глаз, и доктор Кедр велел ей сменить маску. Коротышка сестра Эдна с трудом дотягивалась до лба доктора Кедра, по которому лил пот. И когда появилась головка, одна капля упала на крошечный висок. Так Уилбур Кедр буквально своим потом окрестил еще не совсем родившегося младенца. А Давид Копперфильд родился в рубашке, вдруг почему-то вспомнилось Гомеру.{30}
Плечики, по мнению доктора Кедра, немного задерживались. Он взял в обе руки подбородок с затылком и слегка потянул младенца вниз, пока не показалось одно плечико. Тут же появилось второе, и весь младенец вывалился наружу.
Гомер, прикусив губу, одобрительно кивнул.
— Анджел! — возгласила сестра Эдна, обращаясь к Кенди, все еще улыбавшейся под действием наркоза.
Сестра Анджела отвернулась, промочив насквозь вторую маску.
И только когда вышел наружу послед, доктор Кедр сказал: «Превосходно», как всегда говорил в таких случаях. Затем нагнулся и поцеловал Кенди, неуклюже, сквозь маску — куда-то между широко открытыми, уже ясными глазами. Этого он никогда не делал.
Назавтра повалил снег и шел весь день — сердитый апрельский снег, не желающий сдавать позиций. Гомер озабоченно поглядывал на посаженные деревца; тщедушные, присыпанные снегом, они напомнили ему несчастных гусей, которые так неосмотрительно сели отдыхать на подтаявший лед мельничного пруда.
— Перестань волноваться из-за деревьев, — сказал ему доктор Кедр. — У них уже началась своя жизнь.
Так же как у Анджела Бура, младенца десяти с лишним фунтов, который не был ни сиротой, ни жертвой аборта.
За неделю до мая в Сент-Облаке еще лежал снег, потому что в этих местах сезон весенней слякоти еще не кончился. Гомер отряхивал от снега каждую ветку на деревцах, около одного, особенно хрупкого на вид, он заметил мышиные следы и разбросал по саду отравленные зерна — кукурузу и овес. Тонкие стволы саженцев заключили в металлические сетки. Олени уже успели погрызть верхушки ближайшего к лесу ряда. И еще Гомер поставил в лесу подальше от сада плошки с солью, — может, хоть это удержит оленей от набегов на новорожденный сад.
Кенди кормила Анджела грудью, пуповина у него подсохла и отпала, писанька зажила. Обрезание Гомер сделал сам.
— Тебе в этом нужно практиковаться, — сказал ему доктор Кедр.