— Образцовая туалетная инвалида, — говорил Уолли. — Мечта обезьян, есть на чем повисеть.
Однажды тем летом, возвращаясь с пляжа, они остановились на спортплощадке начальной школы Сердечной Бухты. Уолли с Анджелом захотелось поупражняться на трапециях. Анджел очень ловко на них работал, а руки у Уолли были такие сильные, что он качался с обезьяньей силой и грацией. Они совершали головокружительные полеты и вскрикивали, как мартышки, приближаясь к машине, где их ждали Кенди с Гомером.
— Два наших ребенка, — сказал Гомер единственной женщине в его жизни.
— Да, наша семья, — улыбнулась Кенди, следя, как Уолли с Анджелом взмывают вверх и падают вниз.
— Полезнее, чем торчать у телевизора, — сказал Гомер; он всегда думал об Анджеле и Уолли как о больших детях.
Кенди тоже считала, что Уолли слишком пристрастился к телевизору. Это дурно влияло на Анджела, который охотно подсаживался к нему.
Уолли был без памяти от телевизора, даже подарил один Сент-Облаку. Гомер отвез его туда, но там телевизор принимал плохо, что, наверное, смягчало впечатление от слушаний комиссии Маккарти — первый сюжет, увиденный доктором Кедром на телевизионном экране.
«Слава богу, что было почти ничего не видно», — написал он Гомеру.
Сестра Каролина в этом году часто бывала в плохом настроении. Если американская армия и правда заигрывает с коммунистами, как утверждал сенатор Маккарти, ей сам Бог велит пойти служить в армию, говорила она.
Силясь разглядеть сенатора сквозь прыгающие строки и другие помехи, доктор Кедр пришел к заключению:
— По-моему, он выпивает. Держу пари, этот парень долго не проживет.
— Чем меньше, тем лучше, — припечатала сестра Каролина.
В конце концов было решено от телевизора отказаться, хотя сестра Эдна и миссис Гроган успели к нему пристраститься. Доктор Кедр заявил, что телевизор для детей хуже, чем религия. «Но, Уилбур, — протестовала сестра Эдна, — это не так вредно, как ваш эфир». Уилбур Кедр был, как всегда, непреклонен. И подарил телевизор начальнику станции: это изобретение как раз для таких придурков, будет чем забивать голову в перерывах между мельтешением вагонов. Уилбур Кедр был первым человеком в Мэне, давшим телевизору меткое определение «ящик для идиотов». в Мэн, а тем более в Сент-Облако, достижения цивилизации приходили с большим опозданием.
А Уолли вечерами не отрывался от телевизора, и Анджел подсаживался к нему, если Кенди с Гомером не протестовали. Уолли уверял, что передачи вроде слушаний комиссии Маккарти весьма поучительны. «Пусть Анджел знает, — сказал он, — что в стране существует угроза со стороны сбесившихся правых».
И хотя сенатор Маккарти после этих слушаний потерял поддержку миллионов людей, хотя сенат осудил его за неуважение к комиссии, разбиравшей его финансовые махинации, и оскорбительные выпады в адрес комитета, требующего вынести ему порицание, совет попечителей Сент-Облака был очарован сенатором. Миссис Гудхолл и доктор Гингрич взыграли духом: теперь есть куда жаловаться на сестру Каролину. Ее социалистические взгляды опасны, да и где гарантия, что она не принимает участия в движении красных? Того и гляди розовая зараза распространится на весь приют.
Появление в Сент-Облаке сестры Каролины на первых порах успокоило попечительский совет. Миссис Гудхолл была счастлива, что в приют влились-таки молодые силы. Можно вообразить себе ее гнев, когда выяснилось, что сестра Каролина заодно с доктором Кедром. Это подвигло ее поближе познакомиться с прошлым сестры Каролины. Послужной список безупречен, придраться не к чему, а вот политические взгляды медсестры вселяли надежду.
Сколько раз миссис Гудхолл напоминала совету: доктору Кедру за девяносто, он потенциальный гомосексуалист; и вот вам новая серьезная провинность: доктор Кедр взял работать в приют «красную» медсестру.
— Там одни старухи, им можно внушить что угодно, — пугала совет миссис Гудхолл.
Доктора Гингрича давно восхищали немыслимые виражи фантазии миссис Гудхолл. Его все еще волновал труднопостижимый образ потенциального гомосексуалиста; какой потрясающий ярлык для человека, отличающегося (сильно или не очень) от всех прочих, — ни доказать, ни опровергнуть! И какая пища для слухов! Доктор Гингрич очень жалел, что в бытность практикующим психоаналитиком ни разу не прибегнул к этому диагнозу, ведь лучшей провокации для пациента не придумаешь.
И вот вам новое завихрение — доктор Кедр не только дряхлый старик и потенциальный гомосексуалист, ему грозит стать «красным» под влиянием социалистки. Доктор Кедр так бурно защищал взгляды сестры Каролины, что доктору Гингричу до смерти захотелось увидеть реакцию старика на обвинение в потенциальном гомосексуализме.
— Она не коммунистка, она социалистка! — кричал доктор Кедр на заседании совета.
«Что в лоб, что по лбу» — была реакция совета. Как говорят у нас в Мэне.
— Боюсь, они скоро попросят нас кое-что осудить, — сказал доктор Кедр сестрам.
— Что же мы должны осудить? — забеспокоилась сестра Эдна.
— А давайте составим свой черный список, — предложил доктор Кедр.
— Законы против абортов, — недолго думая, выпалила сестра Анджела.
— У нас это будет первый пункт, — поддержал доктор Кедр.
— Господи! — воскликнула сестра Эдна.
— Затем — республиканцы, — сказал доктор Кедр. — И совет попечителей, — подумав, добавил он.
— Боже мой! — опять воскликнула сестра Эдна.
— Капитализм, — сказала сестра Каролина.
— Ну, капиталами у нас и не пахнет.
— Паутинный клещик и плодожорка! — внесла свою лепту сестра Эдна; все с недоумением посмотрели на нее. — Это такие вредители садов. Из-за них мне приходится все опрыскивать и опрыскивать. Их много, а я одна.
И в результате доктор Кедр извлек из шкафа свой старый кожаный саквояж, который ему служил еще в Бостоне, когда он был врачом-ординатором в родильном доме; отвез его сапожнику в Порогах-на-третьей миле, который попутно чинил дамские сумочки и приделывал к седлам золотые монограммы. Доктор Кедр попросил сапожника выгравировать на его старом черном саквояже золотые буквы «Ф. Б.» — Фаззи Бук.
И в августе 195… года, за несколько дней до появления в «Океанских далях» сезонников, он послал саквояж Гомеру. Как раз в августе Мелони брала на работе ежегодный отпуск.
Большинство рабочих верфи, даже электрики, уходили в отпуск дважды в год: две недели летом, две недели зимой, на Рождество. Мелони же отдыхала один раз, в яблочный сезон, прощалась с Портлендом и шла собирать яблоки: она любила эту работу, возвращавшую ее в молодость. В этом году Мелони решила наняться в «Океанские дали».
Она, как и раньше, путешествовала на попутных. По-прежнему носила мужскую рубаху и джинсы, и по-прежнему ее принимали за бродягу; никто не признал бы в ней квалифицированного электрика с верфи, у которого в банке достаточно денег, чтобы купить приличный дом и две машины.
в «Океанских далях» первой ее увидела Толстуха Дот. Они с Флоренс убирали витрину в яблочном павильоне, хотя в их распоряжении был пока единственный сорт — грейвенстины. Расставляли на полках банки с желе, вареньем и медом, Айрин Титком хлопотала у плиты, где пеклись яблочные пироги. В конторе был один Уолли, говорил по телефону и не видел Мелони; она тоже его не увидела.
Кенди у себя дома на кухне пререкалась по телефону с братом Олив, когда-то простым грубым парнем Баки Бином. Он купил то, что осталось от пирса Рея Кендела, и построил на клочке земли маленький дешевый ресторанчик «Дары моря», один из первых в Мэне, где можно перекусить, не выходя из машины; молоденькие девушки в довольно легкомысленной одежде приносили вам что-то жареное и не очень горячее, и вы, опустив стекло, утоляли голод прямо в машине. Пицца подавалась на подносе, который крепился к дверце машины. Гомеру очень хотелось свозить доктора Кедра в эту закусочную, послушать, что он о ней скажет. Наверняка отнесется к ней как к телевизору и сенатору Маккарти.
У Баки Бина родилась новая идея. Теперь он хотел купить кусок сада Петушиный Гребень, разбить его на участки размером в акр и продать под дачи с видом на океан.
В ту минуту, когда Мелони появилась в «Океанских далях», Кенди как раз ответила Баки Бину отказом. По ее мнению, дачный участок в один акр — слишком мал; кроме того, будущим владельцам вряд ли понравится, что у них под боком все лето опрыскивают сады и им придется дышать химикалиями. Конечно же, их будут соблазнять яблоки, висящие совсем рядом, только перемахни забор. И они будут считать себя вправе сорвать любое, какое глянется.
— Ты вся в Олив, — вздохнул Баки Бин. — У тебя нет воображения.
Как раз в этот миг Мелони подошла к Толстухе Дот. Она выбрала ее не только потому, что Дот Тафт была здесь явно старшей, но Мелони с бо́льшим доверием относилась к дородным женщинам. Толстуха Дот приветливо улыбнулась, ей тоже пришлась по вкусу незнакомая великанша.
Двух женщин явно потянуло друг к другу, Мелони заговорила, и голос ее, отдавшийся эхом в пустых помещениях павильона, возбудил внимание Злюки Хайда и Вернона Линча, которые заливали воду в радиатор трактора.
Мелони говорила обычно поразительно низким голосом, но иногда старалась его завысить, и тогда казалось, что она кричит.
— У вас на ферме работает парень по имени Гомер Бур? — спросила она у Толстухи Дот.
— Где же ему еще работать? — на шутливой ноте ответила Дот. — Он твой приятель?
— Был когда-то, — сказала Мелони. — Мы очень давно не виделись, — прибавила она, вдруг смутившись, насколько Мелони могла смутиться. Пожив с Лорной, она иногда смущалась в присутствии женщин, а с мужчинами по-прежнему была груба и самоуверенна.
— Где Гомер? — спросила Флоренс Злюку, уставившегося на Мелони.
— Разгружает ящики в Жаровне, — ответил Злюка Хайд и почему-то внутренне содрогнулся.
— Ты пришла повидать его? — спросила Толстуха Дот, заметив, что Мелони машинально сжимает и разжимает кулаки.
— Я, вообще-то, пришла, чтобы наняться на работу. Я умею обрывать яблоки.