— Ты действительно хотел, чтобы я солгал ради тебя, да? — спросил он, останавливаясь посреди двора.
Тавис тоже остановился, но ответил не сразу. А когда наконец заговорил, то вид у него был недоуменный.
— Что?
— Там, с герцогом. Ты пытался привлечь меня на свою сторону, хотя таким образом заведомо восстанавливал меня против отца!
Молодой лорд разом поник:
— Неужели и ты туда же!
— Извини, Тавис. Но ты не вправе так обращаться с людьми — по крайней мере со своими друзьями.
— Я не просил тебя лгать, — сказал Тавис. — Но ты же сам все видел. Противник был вооружен и еще не повержен.
Ксавер помотал головой:
— Прекрати. Речь идет не об этом парне и не о нашей тренировке — и ты сам это понимаешь.
Тавис отвел взгляд; он смотрел через плечо Ксавера, в сторону герцогских покоев.
— Тогда о чем, Ксавер? О нас с тобой? Обо мне и моем отце? О тебе и твоем отце? Больше мне ничего на ум не приходит.
— Главным образом о тебе. («Как всегда».) О том, каким герцогом ты станешь. И каким королем.
— Полагаю, это выяснится очень скоро, — сказал Тавис. — Предсказатель-кирси рассеет все твои опасения. И опасения отца.
«Так вон оно что, — подумал Ксавер. — Его Посвящение».
— Все будет хорошо, Тавис. — Он безуспешно попытался улыбнуться.
— Само собой.
Несколько мгновений они стояли молча. Ксавер пристально смотрел на молодого лорда, а Тавис не сводил взгляда с отцовских окон.
— Думаю, нам нужно переодеться.
— Да. — Тавис двинулся в направлении своих комнат. — Давай поскорее.
В палатке было жарко, несмотря на поднятые с двух сторон пологи и ровный океанский бриз, дувший над городом Кергом. Большинство ярмарочных артистов предпочитали месяцы цветения и роста. Им нравилось танцевать или жонглировать на улицах теплыми ночами, когда в воздухе кружились рои светлячков и редкие дожди приносили мгновенное облегчение утомленным жарой людям. Конечно, все они предпочитали путешествовать в теплую и ясную погоду.
Но для Гринсы и других предсказателей-кирси сезон цветения и роста означал не теплые ночи и прохладные бризы, а знойные дни, проведенные в душной палатке. Обряды Приобщения и Посвящения были делом сугубо интимным, и отказаться от палатки не представлялось возможным. Некоторые предсказатели даже считали, что подобные тяготы только усиливают таинственность и торжественность действа, хотя Гринса не относился к числу таковых. Но все они жаловались на неудобства — обычно друг другу, а иногда Ории и Джегору.
Мальчик, сидевший на простом деревянном стуле за столом напротив Гринсы, еще не заговорил. Его звали Малвин Танпол. Он жил здесь, в Керге, с матерью, которая работала в замке белошвейкой, и отцом, колесным мастером. Конечно, он явился пройти обряд Приобщения, но, как очень многие дети, войдя в палатку, оробел. В соответствии с обычаем, Гринса не мог начинать, пока мальчик не произнесет ритуальную формулу обращения к Кирсару. Не имело значения, что Малвин не увидит в Киране ничего страшного: даже если бы подобные успокоительные заверения помогали, Гринса не имел права их давать. Приобщение считалось магическим обрядом. Увидь Малвин список имен и профессий, спрятанный у Гринсы под стулом, он был бы потрясен и, вероятно, глубоко разочарован. Города и села Прибрежных Земель нуждались в рабочей силе. Если бы все мальчики и девочки осуществили свои мечты и стали королевскими гвардейцами или ярмарочными танцовщицами, кто бы тогда подковывал лошадей, вспахивал поля и чинил тележки уличных торговцев? Свою магию кирси приберегали для пророчеств Посвящения. Но в двенадцать лет ребенка было пора отдавать в обучение ремеслу, и зачастую детей требовалось направить по верному пути, на котором они в полной мере раскрыли бы свои способности и нашли свою судьбу.
— Если мы просидим так слишком долго, — мягко сказал Гринса, — наступит день твоих следующих именин, и тогда тебе будет уже поздно смотреть в Киран.
Малвин по-прежнему не поднимал глаз, но по крайней мере улыбнулся.
— Ты помнишь, что тебе нужно сказать? — От страха и волнения многие дети действительно забывали слова, которые повторяли каждый день в течение нескольких месяцев, предшествовавших ярмарке.
Но Малвин кивнул.
— Помню, — еле слышно проговорил он.
— Хорошо. Почему бы тебе не попробовать? По-моему, такому сильному, умному мальчику нечего бояться.
Малвин опять улыбнулся, кинул быстрый взгляд на Гринсу и снова уставился на свои руки. Он судорожно сглотнул. И наконец начал все таким же тихим голосом:
— В этот год, год моего Приобщения, я прошу тебя, Кирсар, возложить руки на камень. Пусть моя будущая жизнь явится моему взору. Пусть мне откроются все тайны в свете Кирана. Покажи мне мою судьбу.
Следовало сказать «пусть мне откроются тайны грядущего», но Гринса не собирался заставлять мальчика повторять все еще раз.
— Очень хорошо, Малвин, — сказал он. — Теперь смотри в камень.
Мальчик подался вперед и широко раскрытыми глазами уставился на Киран. Камень светился своим обычным светом, и теперь Гринса слил свою магическую силу с чудодейственной силой Кирана.
Магический дар кирси был вещью обоюдоострой, как уулранский клинок. Каждое магическое действо — будь то язычок пламени или образ, вызванные из глубины кристалла, — отнимало у волшебника частицу жизни. Пророчество являлось самым простым видом магии; необходимые для него усилия не шли ни в какое сравнение с усилиями, необходимыми для того, чтобы вызвать туман и ветер или расколоть меч. Но в отличие от других кирси, которые пользовались своей магической силой лишь изредка, предсказатель возлагал руки на камень десятки раз ежедневно. «Заниматься предсказанием будущего, — говорили странствовавшие с ярмаркой кирси, — все равно что медленно умирать от потери крови, истекающей из тысячи крохотных ранок». Вероятно, так оно и было. Соплеменники Гринсы и без того жили гораздо меньше, чем инди, а ярмарочные предсказатели умирали раньше других.
И все же Гринса любил предсказывать будущее. Да и какой кирси не любил? Его соплеменники от природы обладали магической силой. Тот самый дар, за который они платили годами жизни, позволял беловолосым делать вещи, о которых инди могли только мечтать. Если арфа отнимает годы жизни у музыканта, разве он откажется играть на ней? Разве опасность смерти остановит воина, идущего в бой? Гринсе казалось, что кирси ничем не отличаются от других людей. Магия была ремеслом беловолосых. Каждый раз, когда Гринса чувствовал, как пробегают по телу токи магической силы — прохладные и стремительные, словно талые воды, стекающие с гор в Сирисскую степь в самом начале посевного сезона, — он снова и снова сознавал, сколь острое наслаждение доставляет даже самое простое магическое действо.
Теперь, призвав на помощь свою магическую силу, он вызвал из глубины Кирана образ высокого мускулистого мужчины с покрытым испариной лбом. У него были прямые каштановые волосы и серые глаза, как у Малвина; и он изготавливал обод большого тележного колеса. Мужчина работал быстро и сноровисто — как человек, занимающийся этим делом всю жизнь. Он запросто мог быть искусным фехтовальщиком или опытным наездником, скачущим на своем коне, — такая сила и непринужденность чувствовались в каждом его движении.
Гринса давно понял, что детям недостаточно только показать будущее, но даже самое нехитрое ремесло надо представить делом героическим. Пусть Малвин видел себя простым колесным мастером, а не солдатом, — он также видел себя взрослым мужчиной, мускулистым, красивым и искусным в своем ремесле. Этот образ запечатлеется в сердце мальчика и, возможно, позволит легче перенести разочарование, которое он испытает, узнав, что никогда не станет королевским гвардейцем. Будет ли Малвин действительно похож на человека в магическом кристалле? Неизвестно. Но Гринса верил, что до конца жизни мальчик будет видеть себя именно таким. Разве это плохо?
Предсказатель задержал образ в камне еще на несколько мгновений, с улыбкой глядя на зачарованное лицо мальчика. Потом он позволил изображению медленно померкнуть. Пока оно тускнело, таяло в мягком сером свете Кирана, словно отплывающий корабль в утреннем тумане, Малвин не сводил взгляда с кристалла. И только когда видение исчезло окончательно, он моргнул и поднял глаза на Гринсу.
— Это вправду был я? — спросил он, задыхаясь от волнения.
Кирси улыбнулся:
— А ты как думаешь?
— Понятное дело, я. — Мальчик вскочил с места, едва не опрокинув стул. — Мне нужно срочно рассказать все маме и папе.
— Конечно. До свидания, Малвин. Да хранят тебя боги!
— Спасибо, сэр, — сказал он, резко разворачиваясь и устремляясь к выходу. — И вам того же! — крикнул он через плечо.
Коротко улыбнувшись, Гринса откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Уже девятое по счету Приобщение сегодня, и он провел также два Посвящения. Это забрало много магической силы — много даже для него. У него онемели ноги и спина, и он чувствовал тупую боль в висках.
— Милосердная Морна, ну и жара здесь! — раздался голос перед ним.
Гринса открыл глаза и увидел входившую в палатку Кресенну, тоже предсказательницу.
— Я и не заметил, — сказал он.
— Лжец.
Он ухмыльнулся. Кресенна была моложе его и совсем недавно странствовала с ярмаркой. Она была чрезвычайно привлекательна: длинные белые волосы, светлые, как огонь свечи, глаза и мягкая улыбка.
— Ты выглядишь усталым, — заметила она. — Хочешь, я подменю тебя на время?
— Много там еще народу?
Она бросила взгляд через плечо, словно могла отсюда видеть очередь:
— Человек пятьдесят. Большинство пришло за Приобщением.
Само собой. Дети помладше всегда шли в первых рядах. Старшие старательно изображали безразличие и обычно являлись к предсказателю на второй-третий день ярмарки. Но насколько Гринса понимал, они нервничали не меньше двенадцатилетних, когда входили в палатку.
— С другой стороны, — добавила Кресенна, — прибыл сын герцога со своим вассалом. Похоже, они оба достигли возраста Посвящения.