Я еще не привыкла к птицам в доме. Вообще говоря, к этому дому своих сыновей я тоже не привыкла. Все комнаты в два этажа выходят в открытый небу центральный дворик. Над двориком находится что-то вроде невидимого щита, который я не понимаю. Он не пропускает холод и насекомых, но его можно наладить так, что он может пропускать или не пропускать дождь. Щит не выпускает птиц, которые живут здесь. Таким образом, у Лема есть миниатюрный, с кондиционированным климатом, с тщательно спроектированными ландшафтами, домашний Эдем. Птица, следящая за мной, была ярко-красной с экстравагантным золотым хвостом, несомненно генетически измененная для долгой и здоровой жизни. Другие птицы светятся в темноте. На одной что-то вроде голубого меха.
— Кыш, — говорю я ей. Я люблю свежий воздух, но геномодифицированные птицы приводят меня в содрогание.
Когда Люси возвращается, кто-то входит вместе с ней. Я откладываю свою работу, наклеиваю на лицо улыбку и готовлюсь быть цивилизованной. Визитерша пользуется палочкой, передвигаясь очень медленно. У нее редкие седые волосы. Я испускаю легкий крик.
Я даже не знала, что Кира еще жива.
— Мама, догадайся, кто это! Твоя кузина Кира!
— Привет, Эми, — говорит Кира, и ее голос не изменился, все такой же низкий и хрипловатый.
— Где… как ты…
— Ну, тебя-то всегда легко найти, помнишь? Это меня трудно обнаружить.
Люси спросила:
— Тебя сейчас ищут, Кира?
Кира. Люси слишком скоро привыкла к новой гражданской формальности. Дети Лема и Робина должны бы называть ее мисс Ланден или мэм.
— О, наверное, — отвечает Кира. — Но если они покажется, я просто скажу им, что мой слуховой имплант снова испортился.
Она опустилась в кресло, которое любезно изогнуло себя под ней. Он такого у меня тоже до сих пор мурашки, но Кира, похоже, не против.
Мы уставились друг на друга, две древние леди в комфортабельных мешковатых одеждах, а я вдруг увидела ее двадцатишестилетней кричаще одетой любовницей вражеского генерала. Каждая деталь в зимнем воздухе резко выделялась: синий спортивный костюм с двойным рядом крошечных зеркал, нашитых спереди, асимметричная прическа цвета золотых листьев. Это случалось со мной все чаще и чаще. Прошлое гораздо яснее настоящего.
Люси сказала:
— Я приготовлю чай, хорошо?
— Да, дорогая, пожалуйста, — ответила я.
Кира улыбнулась.
— Она кажется добрым человеком.
— Слишком добрым, — сказала я без объяснения. — Кира, почему то здесь? Тебе снова надо прятаться? Наверное, это не самое лучшее место.
— Нет, я не прячусь. Они либо ищут меня, либо не ищут, но мне кажется, что уже нет. У них и так руки заняты «Селадоном».
«Селадон» — это вызывающе новая международная космическая станция. Когда я впервые услышала это название, я подумала, почему так странно назвали космическую станцию? Но оказалось, что это фамилия какого-то инженера, который изобрел такие дешевые ядерные устройства, что можно легко перемещать грузы на орбиту с Земли и обратно. И переместили прорву всего. Станция все еще растет, но является домом ста семидесяти ученых, техников и администраторов. Плюс, теперь, и двух пришельцев.
Они появились в солнечной системе два месяца назад. Вспыхнули обычные тревоги, но бунтов не было, по крайней мере в Соединенных Штатах. Люди пристальнее следили за своими детьми. Но теперь у нас уже была космическая станция, место для контакта с пришельцами без того, чтобы им надо было приземляться. И, возможно, Новая Цивилизованность (именно так, с заглавных букв, писали о ней журналисты) тоже внесла свое. Я не могу судить. Но пришельцы провели примерно месяц, переговариваясь с «Селадоном», а потом высадились на борт, а несколько отобранных людей перешли на борт их родного судна, и все стало напоминать вечеринку с чаепитием, подкрепленную службой безопасности сокровищницы транснационального банка.
Кира смотрела на меня.
— Ты не много времени уделяешь возвратившимся пришельцам, не так ли, Эми?
— Фактически, совсем не уделяю.
Я подобрала свою вышивку и принялась за работу.
— Ты переключилась, правда? Ведь обычно ты интересовалась политикой, а я нет.
Казалось странным так говорить, имея в виду ее карьеру, но я не стала спорить.
— Как ты, Кира?
— Старею.
— О, да. Я знаю, каково это.
— А твои дети?
Я заставила себя вышивать.
— Робин погиб. Попал в перестрелку. Его прах погребен здесь, под тем лиловым деревом. Люси ты видела. У Лема с женой все прекрасно, у их двоих детей и троих моих правнуков.
Кира кивнула без удивления.
— У меня трое приемных детей, двое внуков. Чудесные дети.
— Ты снова замужем?
— Поздний брак. Мне было шестьдесят пять, Билли — шестьдесят семь. Парочка сгорбленных седых новобрачных с артритом. Но у нас было десять хороших лет, и я благодарна за них.
Я поняла, что она имеет в виду. Под конец становишься благодарным за все добрые годы, независимо от того, что было потом. Я сказала:
— Кира, я все еще не понимаю, зачем ты здесь. Конечно, мы тебе рады, но все-таки — почему сейчас?
— Я скажу. Я хочу знать, что ты думаешь о пришельцах, высадившихся на «Селадоне»?
— Ты могла бы связаться по комлинку.
На это она ничего не ответила. Я продолжала шить. Люси принесла чай, разлила, и снова ушла.
— Эми, я действительно хочу знать, что ты думаешь.
Она говорила серьезно. Это было важно для нее. Я поставила чашку.
— Хорошо. По понедельникам я думаю, что они совсем не на «Селадоне» и все это придумало правительство. По вторникам я думаю, что они здесь, чтобы сделать именно то, что кажется на первый взгляд: установить контакт с людьми, и впервые они считают, что это для них безопасно. Другие три раза мы встречали их солдатами и бомбами, со страхом того, что они высадятся на нашей планете. Теперь есть место для взаимодействия, не подходя чересчур близко, и мы не визжим на них в панике, а они ждут установления торговых и/или дипломатических отношений. По средам я думаю, что они как черви прогрызают дорогу к нашему доверию, собирают знания о нашей технологии, чтобы потом нас поработить или уничтожить. По четвергам я думаю, что они пришельцы, они чужие, и как мы можем хотя бы надеяться понять их резоны? Они не люди. По пятницам я надеюсь, по субботам впадаю в отчаянье, а по воскресеньям я беру выходной.
Кира не улыбнулась. И я вспомнила в ней это: у нее не слишком развито чувство юмора. Она сказала:
— А зачем они брали меня и мальчика-кикуйю в свои корабли, как ты думаешь?
— По понедельникам…
— Я серьезно, Эми!
— Как всегда. Ну, хорошо, я предполагаю, они просто хотели узнать нас, поэтому выбрали двух растущих представителей и забрали к себе, чтобы вытащить все секреты наших физических тел для будущего использования. Они могли даже взять пробы твоей ДНК, ты же понимаешь. Ты никогда не промахивалась. На какой-нибудь далекой планете могут бегать маленькие, выращенные в культуре клеток Киры. Или, сейчас, не такие уж и маленькие.
Но Киру не интересовали возможности генетической инженерии.
— Мне кажется, я понимаю, почему они явились.
— Понимаешь? — Однажды она сказала мне, что пришельцы прибыли только для того, чтобы разрушить ее жизнь. Но такого рода заблуждения только для молодых.
— Да, — ответила Кира. — Я думаю, они явились сюда, не сознавая причины. Они просто явились. Кроме всего прочего, Эми, когда я об этом думаю, я не могу реально объяснить, почему я делала половину всего в своей жизни. В то время это казалось доступным курсом действия, поэтому я так и поступала. Почему пришельцы должны быть иными? Можешь ты сказать, что по-настоящему понимаешь, почему поступала так, а не иначе, всю свою жизнь?
Могу ли я? Я задумалась.
— Да, Кира. Я думаю, что могу так сказать, очень даже могу. Я не говорю, что мои резоны были хороши. Но они были постигаемы.
Она пожала плечами.
— Значит, ты отличаешься от меня. Но я скажу тебе вот что: любой план правительства для обращения с пришельцами не сработает. И знаешь, почему? Потому что это будет один план, один набор подходов и процедур, и очень скоро что-то изменится на Земле, на «Селадоне» или у пришельцев, и тогда план перестанет срабатывать, а все отчаянно будут пытаться заставить его работать. Они будут пытаться остаться в состоянии контроля, но по-серьезному никто ничего не может контролировать.
Она произнесла последние слова с таким нажимом, что я оторвалась от своего шитья. Она действительно имеет это в виду, это банальное и очевидное прозрение, которое вдвигает, как последний край познания?
И все-таки, это был последний край познания, потому что каждому надо добыть его в муках, своим собственным путем, путем потерь, ошибок, рождений и чумы, войны и побед, а иногда жизнью, оформленным одним единственным часом, проведенным в космическом корабле пришельцев. Все — только фураж для той же банальности, для раздирающего сердце вывода. Все старое и новое одновременно.
И все же…
Внезапная нежность к Кире нахлынула на меня. Мы провели большую часть наших жизней, сцепившись в бессмысленной битве. Я осторожно потянулась к ней, чтобы не растревожить свои скрипучие суставы, и взяла ее за руку.
— Кира, если ты веришь, что не можешь ничего контролировать, тогда и не пытайся это делать, иначе с гарантией этот курс приведет туда, где не контролируешь ничего.
— Никогда за всю свою жизнь я не могла понять разницу… а это что еще за чертовщина?
Меховая голубая птица приземлилась ей на голову, запустив лапами в волосы.
— Это одна из геномодовых птичек Лема, — ответила я. — В их конструкции нет страха перед людьми.
— Фу, какая глупая идея! — сказала Кира, хлопая птицу с завидной силой. Птичка улетела прочь. — Если эта тварь сядет на меня снова, я ее задушу!
— Да, — сказала я, засмеялась, и не стала объяснять, над чем же смеюсь.
Эй-эс
Ах, вернись, вернись, мой Джесс, поскорей домой,