— Эксцентрика, на которого кое-кто в этой комнате запал.
Рид ни разу не называет его по имени — факт проскальзывает где-то на задворках сознания, и Кирихара решает подумать об этом позже.
— И кто же? Шестакофф? — ах-кто-бы-это-мог-быть-голосом предполагает Кирихара.
Шестакофф на заднем плане удивленно вскидывает голову, отрываясь от игры.
— Еще попытка!
— На самом деле я думаю, что, кроме Диего Боргеса, у вас тут больше ни с кем нет шансов.
— Да ладно тебе! Я, между прочим, очень популярен. Бо, подтверди.
— Бо подтвержда…
— Господи, — не выдерживает Салим, — сил нет больше это терпеть!
— Слабак, — хмыкает Рид, мгновенно переключаясь на священника.
— Сила воли в нулину, Сэл, — добавляет Боргес.
Кирихара моргает: эти двое как будто только и ждали, когда же отец Салим не выдержит. Теперь же их лица выглядят удовлетворенными. А маленький священник, кажется, сейчас взорвется и оставит после себя нехилых таких размеров кратер.
— Олигофрены, — шипит он. И отталкивается руками от стола, чтобы подняться и продолжить: — На хер пошли, я курить.
Кирихара тоже с радостью послал бы весь этот цирк в то же место, но он — что удивительно, учитывая специфику работы, — не курит.
— Перерыв? — Арройо поднимает брови и смотрит на Бирч: дескать, ваше «на хер пошли» еще не значит наше «на хер пошли». Та одобрительно кивает, поправляя очки, но потом обводит взглядом противоположную часть стола.
А там творятся страшные вещи: Боргес и Рид обступают Салима, не давая ему подойти к двери, отпускают дурацкие шуточки про лошадь, никотин и маленькие легкие у людей в метр роста. Кирихаре остро не хочется находиться с ними в одной комнате, но он только вздыхает и поднимается с табуретки.
Весь этот богобоязненный кавардак и инспектор Арройо в придачу вываливаются на улицу, чтобы перекурить; пара человек — из тихих — остаются в гостиной, а Кирихара уходит на кухню и делает вид, что не прячется. Тем более в такой духоте пить хочется постоянно, а где-то в холодильнике как раз есть минералка. Если Боргес ее не выпил, конечно.
Он как раз тянет одну из бутылок, когда спиной ощущает, что в кухню зашел кто-то еще. Кирихара оборачивается через плечо.
Да боже праведный, почему.
— Мордашку попроще. — Рид опирается на косяк, всем своим видом показывая, что уходить не собирается. — Я не укушу.
Кирихара выпрямляется и хлопает дверцей холодильника. В голове всплывает разговор с Чопингом.
Ложь. Голову откусит и не заметит.
— Я не сомневаюсь, — просто отвечает Кирихара. Бутылку закрывали с особой злостью: крышку едва удается скрутить. Он наливает в стакан холодную, брызгающую пузырьками воду, забрасывает бутылку обратно на нижнюю полку гудящего холодильника, громко хлопает дверцей и отпивает. — Думаю, вас очень ждут на улице.
— Меня? О да, без меня они никуда. — Рид задумчиво чешет ссадину на подбородке, покрывшуюся корочкой, а потом ухмыляется: — А что, если я предпочту твою компанию этим вечером?
— Удивительно, — равнодушно поражается Кирихара, — но я почему-то не польщен.
— А должен бы. — Рид подмигивает ему и усаживается на один из стоящих под стенкой стульев.
Кухня без стола кажется слишком просторной и еще более грязной: видны все немытые углы и отодранные края грязно-серого линолеума.
— Так как там тебя зовут, говоришь? — Рид широко расставляет ноги и сцепляет руки в замок.
Кирихаре не обидно, но самолюбие неприятно коробит. Из мальчика, которого пытаются цапнуть за больное, он превращается в мальчика, которого пытаются цапнуть за больное мимоходом. Как-то унизительно.
Он старательно прячет лицо в стакане: делает несколько больших глотков, явственно ощущая, как становится прохладнее. По крайней мере, кожу с себя снять ему уже не хочется.
— Я не говорил. — Он отставляет стакан в сторону и опирается руками о столешницу за своей спиной.
— Так скажи.
На первый взгляд звучит довольно безобидно. Но в Кирихаре взрослый рационализм борется с нелепым, детским упрямством. Он несколько секунд смотрит на Рида, не решаясь ответить.
— Кирихара, — говорит наконец. — Эллиот Кирихара.
— Вот ты вроде азиат, — Рид задумчиво наклоняет голову, — а с другой стороны, светленький и не особо похож.
— Моя мать — американка, — признается Кирихара уже гораздо спокойнее. Как ни странно, но, когда Рид не паясничает, с ним даже можно разговаривать.
— Ага. Как и ты сам, прямо до мозга костей. — Это было оскорбление? — Небось Лигу плюща окончил?
— С чего вы взяли? — Едва удерживается, чтобы не сказать: «Как вы догадались?»
Рид пожимает плечами, потом проводит ладонью по шее — Кирихара не сразу осознает, что провожает взглядом движение руки, — и, задумчиво блуждая глазами по кухонным тумбам, отвечает:
— Твоя самооценка, — кивает сам себе и переводит взгляд на Кирихару. — Тебя настолько легко уязвить и ты настолько любишь быть умнее всех, что вряд ли простил бы себе, если бы не поступил в лучший колледж страны. И дураку понятно, что круче выпендриваться дипломом, — он хмыкает, — чем не выпендриваться.
И от этого Кирихаре сразу становится рядом с ним еще более некомфортно, чем когда он пошло шутит и придуривается.
— Еще какие-то гадания на ободранном линолеуме будут? — он очень старается звучать так, будто бы разговор идет именно так, как он загадывал.
— Если ты так просишь, — задумчиво произносит Рид.
Кирихара готовится его затыкать, но понимает: а нечего затыкать. Рид молчит, лениво его разглядывая. И молчит довольно долго, прежде чем заговорить:
— Тебе кажется, что ты настолько сдержанный и обстоятельный, что окружающим должно быть трудно тебя прочесть или понять. На самом деле, — он ухмыляется, но эта ухмылка не обещает клоунских шуток; от нее Кирихаре хочется сбежать из кухни, — на самом деле ты раздражительный. И вспыльчивый. И задеть тебя проще простого, потому что твои мозоли — это не какие-то уникальные мозоли, а точно такие же болячки, как и у абсолютного большинства людей вокруг тебя. Самолюбие, — загибает пальцы он, — гордость, чувство собственной важности, парочка детских комплексов… Классическая смесь, банальнее только «Кровавая Мэри» на занудной готической вечеринке. И, поверь, я бывал на таких вечеринках, — он вздыхает, — и пил «Кровавую Мэри».
На кухне, кажется, повисает звенящая тишина, несмотря на разговоры и шум под окнами. Пальцы, впившиеся в края пластиковой столешницы и уже побелевшие, ноют.
— Вы думаете, что хорошо меня знаете, — поправляет очки Кирихара, выигрывая себе пару мгновений без контакта глаза в глаза.
Он цепляется именно за него, потому что прекрасно понимает, как на нем играть, — не то чтобы это новая мысль, Кирихара уже думал об этом. И все же.
— Ты не уловил метафору? — Рид с досадой цыкает. — Я…
— На таких, как я, собаку съели, — перебивает его Кирихара и кривит губы. Ему не нравится обсуждать себя с незнакомыми людьми. А с Ридом и подавно. — Ну так и почему тогда вам нравится водить хороводы именно вокруг меня?
— Ну, — Рид задумчиво чешет щетину, — я бы не сказал, что я каждому такому парню с проблемной самооценкой уделяю столько внимания, не расстраивайся, иди на хер. Хотя бы потому, что большая их часть и вполовину не такая симпатичная, как ты.
Кирихара теряется. Разговор у них вполне серьезный: Рид не ерничает и не паясничает, как обычно, а, кажется, настроен на разумный диалог, и — вот, пожалуйста. Опять.
Кирихара до сих пор уверен, что его выставленные на всеобщее обозрение подкаты и неуемный флирт призваны лишь отвлекать внимание и забавлять окружающих. Кирихара даже не уверен, гей ли Рид: такие люди, люди-подстрекатели, люди-клоуны, склонны устраивать шоу из самых провокационных вещей.
— Вы со мной заигрываете? — напрямую спрашивает Кирихара, слегка наклоняя голову. — Я имею в виду: все эти попытки просто действовать всем на нервы, используя флирт со мной как рычаг, довольно очевидны. Но вот сейчас… Сейчас-то вы что делаете?
Не то чтобы ответ на что-то повлияет, но Кирихара старается понять. Вопрос собственной привлекательности его никогда особо не волновал, но вопрос его привлекательности в глазах Рида внезапно интригующе заскреб по эго.
Рид долго смотрит на него, прежде чем ответить. Обводит взглядом лицо, шею, руки, выглядывающие из коротких рукавов рубашки, и грудь, ползет ниже, к бедрам и ногам. Он не ухмыляется и даже не улыбается, когда возвращается глазами к его лицу и говорит:
— Ага. Заигрываю. Почему бы и нет?
Кирихара сглатывает.
У Эйдана Рида тяжелый взгляд — особенно когда не подернут глумливой пеленой, — но ничего такого, чего нельзя было бы выдержать. А потом Эйдан Рид улыбается. А потом проводит языком по верхней губе.
А в следующую секунду начинает хохотать, запрокидывая голову:
— Ох, ты бы видел свое лицо. Бесценно!
Кирихара променяет его на что угодно — даже приплатит сверху, только заберите этого мудака и увезите подальше.
Время, до того, казалось, замедлившееся, снова разгоняется до своей привычной скорости.
Отправляясь сюда, он был готов к любым рабочим трудностям, даже к перестрелкам с бандитами — теоретически. Но не к тому, что придется постоянно контактировать с кем-то, чья цель — всеми возможными способами вывести его из равновесия.
— Мне кажется, меня зовет инспектор. — Кирихара ведет бровью — мол, как хотите, так и понимайте, — допивает воду, ставит стакан в раковину с ржавым потеком от основания крана к стоку и разворачивается к двери.
— Невежливо так сбегать. — Рид смотрит на него своим взглядом валяющегося на солнце царя зверей, а осознав, что реплика действия не возымела, надувает губу. — Обижусь и не буду с тобой разговаривать.
— Это было бы крайне полезно для нашей сегодняшней встречи. — Кирихара растягивает губы в самой вежливой из своих улыбок, поправляет мокрой ладонью очки и добавляет: — Так что обижайтесь.
— Оу. — Рид коротко смеется, склоняя голову набок и подставляя под желтый свет гудящей лампы блестящую от пота шею. — Ты со всеми такой сердитый? Или я просто тебе не нравлюсь?