Смеемся на каждой шутке, аплодируем. Влад хохочет так громко и жестикулирует так ярко, что сбивает на пол бутылку. Матерится, поднимает ее и протирает пол салфетками.
Когда Слава на экране телевизора заканчивает выступление, жюри долго обсуждает, пропускать ли его дальше. А потом говорят, что следующий этап дают ему авансом и ждут от него более жизненных тем. Мол, хочется им послушать об обычной жизни подростка чуть больше.
Возмущаюсь этой неоднозначной реакции вместе со всеми, а Ковалев только посмеивается. Несколько следующих этапов уже отснято, и он, естественно, знает, пройдет ли дальше, но рассказывать нам не может по условиям договора с телеканалом.
Когда он встает и берет меня за руку, я даже не совсем понимаю, что происходит. Просто иду за ним.
Слава ведет меня в какую-то спальню и прикрывает за собой дверь. Я растерянно останавливаюсь посреди комнаты, а он подходит и целует меня. Сразу глубоко, как привык это делать. Механически отвечая ему, отслеживаю движения его рук – одна на шее, вторая на моей правой ягодице. Меня накрывает какой-то апатией. Все кажется серым и беспросветным. Я хочу быть хорошей девушкой, хорошей дочерью, хорошей ученицей. Но какую цену за это надо заплатить?
В следующий раз, когда включаю голову, понимаю, что Ковалев как-то незаметно уложил меня в чужую постель. Руки его на моем теле ничего не разжигают, никаких эмоций, я просто отмечаю их путешествие краем своего сознания. Но, когда он расстегивает пуговицу на моих джинсах, я привычно отстраняюсь.
Шепчу:
– Слав, не надо.
– Малышка, я тебя люблю, ну почему нельзя? Дай хотя бы потрогать.
Отталкиваю его руки, но боюсь показаться грубой, поэтому и он не считывает это как отказ. Пытается расстегнуть ширинку, а я думаю о том, как часто начинает биться мое сердце. Но уже из-за страха.
– Пожалуйста, Слава…
– Маш… – он шепчет мне в ухо, – я тебя так хочу…Давай ты?
– Что?
– Пожалуйста, потрогай хоть немного.
Смотрю на Славу через полуопущенные веки. Я не тупая и не настолько пьяная. Но до меня почему-то чрезвычайно медленно доходит. Замираю, как безвольная кукла, и чувствую только, как он берет мою ладонь и кладет туда, где я касаться бы не хотела.
– Малыш, ну помоги мне, пожалуйста. Знаешь, как это больно? Это ты виновата, возбудила меня.
Горячая волна стыда и вины накрывает с головой. Дышать еле могу. Знаю, что не хочу поддаваться, но не знаю, как отказать, просто не могу сказать «нет», не умею.
И Слава расстегивает свои джинсы, приспускает трусы и снова направляет мою ладонь. Дергаюсь и пугливо отстраняюсь, испытывая лишь отвращение. Но он не позволяет. Держит руку и все нашептывает что-то. Признается в любви, уговаривает, обвиняет и все по кругу. Зажмурившись, я думаю только о том, что мне хочется разрыдаться.
Глава 26
Маша
В себя прихожу только на улице. Понимаю, что навернула уже с десяток кругов вокруг детской площадки, и при том совершенно не понимаю, где она находится. Запускаю руки в волосы, а потом резко отдергиваю их. На моей правой ладони проклятье, как у Дамблдора. Она отсохнет и отвалится, я точно знаю. Ощупываю свою сумочку и бездумно перебираю содержимое. Все на месте. Достаю телефон и проверяю сообщения.
Ковалев Вячеслав
Малышка, мне все очень понравилось.Ковалев Вячеслав
Но я думал, ты останешься, и я потом тебя провожу.Ковалев Вячеслав
Но ты как-то резко сбежала. Точно все в порядке?Гордеева Мария
Да, все хорошо. Я же говорила, мама попросила вернуться пораньше.Ковалев Вячеслав
Маш, ты огонь. Мне с тобой очень хорошо.Ковалев Вячеслав
И тебе больше ни с кем так хорошо не будет, как со мной.Блокирую экран и сдержанно выдыхаю. Конечно, мама мне не писала. Я просто не выдержала этого позора. В сотый раз за последние десять минут обтираю руку об джинсы. Никогда не отмыться. Я навечно отмечена этим вечером.
Я наконец схожу со своей орбиты вокруг детских горок, и устремляюсь к дороге, в проем между домами.
Да хоть бы меня и сбили сейчас! Как бы хотелось, честное слово! Может, руку зажало бы между капотом и стеной, и ее пришлось бы ампутировать. Тогда зараза проклятья не распространилась бы дальше.
Вылетаю на газон у дороги и ошалело оглядываюсь, пытаясь сообразить, как далеко я от дома. Вдруг около меня тормозит битый жигуль с тонированными наглухо окнами. Вся внутренне сжавшись, тем не менее поднимаю подбородок повыше и бросаю на машину пренебрежительный взгляд. Собираюсь двинуть в противоположную сторону, как одно из стекол опускается. Чуть пригнувшись, с удивлением обнаруживаю там знакомые лица.
– Поздно гуляешь, Машу. Покатаемся?
– У вас нет прав, – проговариваю ошарашено.
Гордей тем временем нахально скалится, высовывая в окно татуированную руку:
– Сойдет право на свободу и личную неприкосновенность?
– Цитируешь конституцию?
– Бандиты знают законы лучше остальных, рыжик.
Тщательно скрывая робость, я закатываю глаза:
– Гордый, ты школьник, а не Джонни Диллинджер.
– Тогда бояться нечего. Садись.
Оглядываюсь с непонятной целью. Я знаю, что это мое спасение. Смотрю на свою ладонь, и мне чудится, что уродливое пятно со шрамом дергаются, как опухоль, которая не хочет, чтобы ее удалили.
И я открываю дверь и сажусь на заднее сиденье.
В машине трое – братья Наумовы и блондин за рулем. Он оборачивается ко мне и задорно улыбается.
Говорит:
– Привет. Я Кирилл.
– Маша.
– Очень приятно, Маша.
– Кирич, – с кривой улыбкой тянет Гордей, – повернись к себе, сделай одолжение.
– А, это та самая? – смеется блондин. – Понял.
Отворачивается и наклоняется к рулю, через лобовое стекло изучая улицу.
Я бросаю взгляд на Гордого, который сидит рядом со мной. Ощущения ужасные. Перед ним мне гораздо более стыдно, чем перед Славой. Тру ладонь о джинсовую ткань на бедре и, откашлявшись, спрашиваю:
– У вас есть влажные салфетки?
– Испачкалась? – спрашивает Ефим с пассажирского и роется в поясной сумке.
Чтобы не разрыдаться, закусываю губу и пальцами тру подбородок. Потом киваю и отвечаю тихо:
– Испачкалась.
Фим заводит руку за подголовник и передает мне упаковку. Кирилл смеется, и я почему-то тоже улыбаюсь. Как-то задорно у него выходит, хочется сразу поддержать.
Он говорит:
– Конечно, как это наш чистюля и без салфеток.
– Заткнись.
– Педант, – улыбается Гордей, – ты сиденье антисептиком обработал перед тем, как садиться?
– Стебать друга за чистоту – очень по-взрослому, парни, – преувеличенно обиженно восклицает Ефим.
Я фыркаю и отворачиваюсь, чтобы никто не увидел, какими влажными стали мои глаза. Головой можно думать что угодно, но сердцем я сейчас все понимаю отчетливо. В той компании, откуда я сбежала, мне места нет. Потому что мое место тут, в этих жигулях. Со странными татуированными парнями и незнакомым блондином, который сидит за рулем, хотя, очевидно, что никаких водительских прав у него нет и это противозаконно. Тем временем беру уже третью салфетку и тщательно натираю ладонь, вытираю каждый палец. Потом достаю еще одну и заворачиваю в нее те, что использовала. Оглядываюсь вокруг себя, думаю, куда можно их положить, и замечаю, как внимательно смотрит на меня Гордый. Застываю, принимая его взгляд, хоть и боюсь, что он доберется до моей головы и подсмотрит все, что я сегодня делала. Господи, почему я не отказалась? Я же могла?
Он забирает салфетки из моих рук и спрашивает:
– Все в порядке?
– Да. Просто… неудачный день, – отвечаю, гипнотизируя взглядом белый сверток в его руке.
Тогда Наумов открывает окно и выкидывает мусор прямо на улицу.
Сглотнув, смотрю ему в глаза и улыбаюсь:
– Так делать нельзя.
Он закатывает глаза, открывает дверь и выбирается из тачки. Подбирает салфетки и, повертев головой, идет к урне.
– Откуда у вас машина? – спрашиваю я, чувствуя, как грудная клетка потихоньку освобождается от давления.
– Купили.
– Вы не можете покупать машины, – замечаю серьезно, – вам семнадцать. Или сколько вам?
– Ты в очках? – спрашивает Кирилл, глядя на меня в зеркало заднего вида.
– Что? Нет.
– Говоришь так, как будто на тебе очки, – прыснув, сообщает он.
Не выдержав, смеюсь вместе с парнями.
– Над чем веселитесь? – спрашивает Гордей, усаживаясь на свое место.
– Да вот твоя Маша говорит, что мы не можем тачки покупать.
– Надо сказать это тому чуваку, который нам ее продал.
– Да-а, Рыжик… – растягивая буквы, произносит Гордый задумчиво, – выходит, что все-таки можем.
Оторопело смотрю на их беспечные улыбчивые лица, переводя взгляд с одного на другого.
Уточняю:
– А если полиция вас остановит?
– Ты быстро бегаешь? – весело спрашивает Фим.
Гордей хлопает себя ладонью по колену и громко смеется:
– Не, парни, тогда мне придется ее нести.
– Бег с утяжелителями?
– Дед будет доволен.
– Эй! – возмущаюсь притворно. – Откуда вы знаете, может, на адреналине я как рвану!
– Ага, Усейн Болт.
– Тогда ты Гордого понесешь, Маш.
Я снова смеюсь, откидывая волосы на спину. Смотрю на свою ладонь. Черная метка все еще там, но дышится мне уже легче.
– Ну че, покатаемся? – спрашивает Кирилл.
– Газуй, Кирич.
Ефим включает музыку и выкручивает звук на максимум. И мы резко трогаемся с места. Сначала я судорожно вцепляюсь в ручку над дверью, но Гордей берет меня за руку и наклоняется, чтобы перекричать музыку:
– Не бойся, Маш, Овчинникова дед за руль в шесть лет посадил. Права он еще не получил, но водит правда хорошо.