– Гордей, – говорю с укоризной.
– Вот именно. Я Гордей. А ты родилась Гордеевой. Разве не так все должно быть?
Все внутри так сладко замирает. Хочу сдержать улыбку, но не могу. Он мне так сильно нравится! Я так быстро влюбилась. Может быть, все и правда должно случиться вот так?
– Ты фаталист? – интересуюсь, пока Наумов придерживает для меня уже знакомую калитку.
Он задумывается серьезнее, чем я рассчитывала. Мы успеваем спуститься к охраннику, который поднимает голову и внимательным взглядом окидывает нас обоих, кажется, приглядываясь в попытке понять, который из Наумовых пришел.
Потом выходит из-за стойки и первым протягивает руку:
– Гордый, приветствую. А твоих-то сегодня нет, только врачи, ты на массаж?
Наумов отвечает на рукопожатие:
– Привет, дядь Лень. Не, мы потренить.
– А, ну давайте. Как барышню зовут?
– Маша, – отвечаю с улыбкой.
– Очень приятно, Маша. А то мне своих запоминать нужно. Ну давайте, бегите.
И добавляет, когда мы уже скрываемся за поворотом:
– Только давайте мне там без всяких! Это самое!..
Я стремительно краснею, а Гордый сначала разражается громким смехом, а потом кричит через плечо:
– Договорились!
Пока я опускаю голову, закрываясь своими рыжими волосами, Наумов сообщает уже мне с отчетливыми хитрыми нотками:
– Но это не точно.
– Дурак, – бью его в плечо и смеюсь.
А Гордей вдруг останавливается посреди коридора и смотрит на меня серьезно, скинув с себя шутовское веселье. Берет прядь моих волос и, переплетая ее между пальцами, говорит:
– Отец был фаталистом.
Замираю. Знаю, что это очень важно, то, чем он сейчас делится. Во все глаза за ним слежу. За мимикой, интонациями.
Наумов закусывает губу, вздыхает как-то мелко, как будто это тяжело ему дается. Потом продолжает:
– Он всегда говорил, что у всех событий есть смысл. Что, если ты однажды каким-то образом поступил, сделал выбор, значит, в тот момент иначе не мог. И что судьба ведет тебя странными дорожками, но всегда в определенные точки.
Чувствую, как мне пережимает горло. Беру Гордого за свободную руку, переплетаю наши пальцы и крепко сжимаю.
Он смотрит мне в глаза и с болью в голосе говорит:
– Иногда мне отчаянно хочется доказать, что он был не прав. Потому что у смерти хорошего человека, который оставляет жену, троих детей и собаку, нет смысла. Это просто тупая абсурдная жестокость. Она не может вести ни в какие точки, о которых папа любил повторять. Но иногда мне все же кажется… что я чувствую эти дорожки.
Судорожно вдохнув, подаюсь вперед и обнимаю его, сцепляя руки на спине под распахнутой курткой. Прижимаюсь изо всех сил. Возможно, так сильно, что начинаю чувствовать не только его крепкое тело, но и хрупкую душу, и невероятной силы стержень, который оброс трещинами, но так и не сломался.
Гордей обнимает в ответ, и мы стоим так целую вечность. Молчим, но как будто продолжаем разговор на каком-то другом уровне. У этой энергии между нами такая удивительная сила и природа, что мне начинает казаться – отец Наумовых во всем был прав.
Потом целуемся, тоже долго и очень нежно. Нам никто не мешает, сегодня тут и правда никого. Кажется, кроме нас, и в целом мире тоже – никого. Я вся обсыпана мурашками, то горю, то чувствую, как холод несется по моей коже. Вцепляюсь пальцами в толстовку Гордея, а он одной рукой касается моей шеи, а второй придерживает за поясницу.
– Я буду тебя очень беречь, – говорит он, когда отрываемся друг от друга.
Улыбаюсь и произношу ласково:
– Непривычно слышать это от бандита.
– Никому не рассказывай, – подмигивает Гордый.
Он ведет меня в маленькую раздевалку, которую обычно используют девушки из администрации. Там пусто, чисто и отдаленно пахнет то ли духами, то ли гелем для душа.
Когда я собиралась на разговор со Славой, то так нервничала, что напрочь забыла о том, что после у меня должна быть тренировка и нужно взять форму. Поэтому Гордей выдает мне баскетбольные шорты и пытается впарить форменную майку.
– Ты у нее проймы видел? – возмущаюсь со смешком.
– Проймы? Что? Это что-то на женском?
– Это на человеческом, Наумов! Вот тут, где руки. Они мне до талии доходят, я как голая буду.
– О боже, вот так неприятность! – восклицает он с наигранным ужасом. – Я потерплю. Голая девушка рядом – это, конечно, кошмар и непотребство, но верю, что справлюсь.
Я смеюсь и кидаю в него майкой.
Качаю головой:
– Справится он. Охотно верю.
– Ладно, не злись, я не подумал. Сейчас футболку найду.
И действительно через пару минут приносит то, что нужно. Говорит, чтобы я переодевалась и что скоро вернется за мной. А потом наклоняется ко мне и сообщает приглушенно:
– Я правда не подумал. Но верю, что когда-нибудь увижу тебя в этой майке. На ней будет моя фамилия, и ты совсем не будешь стесняться того, что ты голая.
В интонации не слышу пошлости, но там сквозит такая глубокая интимность, что я заливаюсь краской и закрываю лицо руками. Но там, под ладонями, я улыбаюсь.
Глава 32
Маша
Гордей проводит мне тренировку в тренажерном зале их команды, который поначалу кажется мне пугающим. Спорт все еще меня отторгает, а в этой баскетбольной форме я кажусь себе очень нелепой.
– Не зажимайся, Машу, – говорит Наумов, – нет цели тебя замучить, просто хочу объяснить.
И он действительно большое внимание уделяет именно технике. Вес ставит маленький и подробно объясняет, как нужно выполнять упражнение и какие группы мышц должны работать. Должно быть, мне как отличнице именно этого и не хватало. Гораздо проще решать уравнение, когда знаешь формулу, верно?
Но потом он подводит меня к тренажеру, который имитирует подтягивания, и я решаю, что именно этот железный монстр – мой новый враг номер один. С трудом залезаю на него, становясь коленями на движущуюся платформу.
– Все не так страшно, она будет подниматься вместе с тобой. Возьмись нормально, – Гордый указывает на перекладину, за которую я держусь.
Пытаюсь пристроить руки удобнее и ворчу:
– Это вообще все противоестественно.
– А что естественно? Тесты бесконечные по истории? – он смеется и коротко добавляет, – Пресс, Маш.
Наумов дает короткие указания, которым я очень стараюсь следовать, но на третьем подходе уже пытаюсь просто не умереть на этой тупой машине смерти.
Когда заканчиваем, и я наконец слезаю на устойчивую землю, которая никуда не движется, я говорю, отдуваясь:
– Скажу тебе так, это куда хуже истории и всего остального. Почему за стольким надо следить?! Руки туда, это напряги, то поднимай!
Гордый подходит, кладет ладонь мне на шею и, наклонившись, коротко целует в губы.
Говорит с улыбкой:
– У тебя хорошо получается.
– Это значит, что тренировка окончена? До этого ты меня не целовал.
– Не хотел отвлекать. Пойдем в кольцо побросаем.
– Хочешь вырастить из меня баскетболиста? – спрашиваю, пока мы забираем полотенца, воду и выходим в коридор.
– Не, ты чего, нафиг мне такие мощные конкуренты!
– Дурак, – качаю головой.
– Тогда и ты дурочка, что со мной связалась.
Мы смеемся, но именно эта его фраза в очередной раз напоминает мне о том, что остался все-таки один вопрос, который мне стоит задать. Наверное, нужно было раньше, но все уже случилось именно таким образом.
Откладываю этот разговор, пока Наумов водит меня по пустой баскетбольной арене, показывает детально, кто где сидит на игре и тот самый куб, который отсчитывает двадцать четыре секунды.
Гордей дает мне баскетбольный мяч, показывает, как правильно его вести.
– Тяжелый, – отзываюсь удивленно.
– Все кажется тяжелым поначалу, Рыжик. Потом привыкаешь.
Мы хохочем вместе над тем, как я путаюсь в длинных баскетбольных шортах, пока бегу к кольцу. Один раз все-таки попадаю, и Гордый подкидывает меня на руках и так восторженно кричит, как будто я выиграла финал НБА.
Потом мы еще раз проходимся по залу, который все еще поражает меня масштабом. Я задаю миллион дурацких вопросов, и он на все терпеливо отвечает, а я держу в голове тот самый, который никак не может найти нужный момент, чтобы сорваться с моего языка.
И мне уже кажется, что я никогда не решусь. Пока моюсь в душе, переодеваюсь и жду Наумова, все пытаюсь придумать такую формулировку, которая была бы не обидной. И бесконечно сомневаюсь, нужно ли вообще сегодня поднимать тему прошлого Гордея. Этот день и без того начался паршиво, а мы так хорошо проводили время вместе.
Зачем мне вообще просить его об откровенности, когда сама ничего ему не рассказываю. Еще и веду себя ровно так, как Слава меня и назвал, прощаясь. Не успела расстаться с одним парнем, как целовалась с другим.
Роняю лицо в ладони, сидя на скамейке у шкафчиков. Иногда мне кажется, что моя голова работает против меня.
А когда Гордей коротко стучит и открывает дверь, я поднимаю на него взгляд и наконец решаюсь.
Говорю:
– Это правда?
– Что, прости? – интересуется он, округлив глаза.
Морщусь и обеими руками провожу по волосам, которые собрала в высокий пучок. Класс, начало просто потрясающее.
– Извини, я что-то себя накрутила. По-дурацки начала. Я могу спросить тебя о том… ну, что о вас говорят. О вас с Ефимом.
Наумов поджимает губы и отводит взгляд. Потом указывает себе за плечо:
– Давай пройдемся.
С готовностью подскакиваю на ноги и забираю вещи. Мы молча идем по коридору, прощаемся с дядей Леней на выходе, поднимаемся по лестнице. Тишина между нами кажется мне тяжелой, но Гордый все это время держит меня за руку, и я ощущаю это хорошим знаком и даже какой-то точкой опоры.
Уже на улице, когда мы идем по огромной, прилегающей к центру, территории, которая сейчас безлюдна, Наумов говорит:
– Спрашивай, Машу.
– Я слышала, – сбиваюсь, понимая, как это по-дурацки звучит, – м-м-м, да… Слышала, что вы порезали человека. В автобусе. Это правда?