– Джип, – коротко говорит брат, кивая в сторону Маши.
Тот молча отпускает меня и идет к подруге. Я как-то сразу слабею. Сопротивляюсь по инерции, но Фим безо всяких усилий подтаскивает меня к ближайшему туалету и заталкивает внутрь. Подпирает снаружи дверь и какое-то время держит. Я дергаю ручку, наваливаюсь плечом, но она не поддается, так что я просто сползаю по деревянной поверхности вниз и сажусь на пол.
– Выйдешь, когда успокоишься, – глухо говорит Ефим, а потом хладнокровно добавляет, – если сможешь.
Может быть, он просто злится на меня, может, хочет переключить, но приемчик не очень чистый.
Упираюсь локтями в согнутые колени и закрываю глаза. Отходняки после вспышек гнева всегда жестокие, если бы мог, уснул прямо здесь. Давлю пальцами на веки до ощущения легкой боли и ярких кругов, похожих на те, что бывают в детских калейдоскопах.
Дышу. Старательно пытаюсь заземлиться. Вспоминаю, как Маша плакала, и понимаю, что должен быть сейчас рядом с ней.
Но потревоженная нервная система снова затевает со мной свои издевательские игры. Я не просто ощущаю тревогу, я и есть тревога.
Но я знаю, что если сейчас подчинюсь, то не выйду из долбаного туалета еще долгое время. Вцепляюсь пальцами в волосы, борюсь с собой. Потом протягиваю руку и вслепую всаживаю кулак в стену рядом. Пытаюсь отвлечься на боль. Стараюсь думать о чем угодно, только не о том, что мне хочется делать – касаться ручки, прочерчивать пальцами швы между плитками, щелкать выключателем. Нет… Нет, нет.
Вспоминаю Машино лицо. Каждую деталь в голове воскрешаю, стараюсь не забыть ни одну веснушку. Дышу ровнее. Думаю о круглом носике и о том, какими потрясающе зелеными становятся ее глаза, если она подкрашивает их чем-то ярким.
И впервые мне приходит в голову мысль, что сейчас все наоборот. Раньше мне казалось: выйду, не совершив определенных действий, и случится что-то по-настоящему страшное. Но теперь я знаю, что катастрофа произойдет, если я не открою дверь сейчас же.
Я практически соскребаю себя с пола, отираю мокрое лицо рукавом худи и опускаю дверную ручку.
Ефим давно уже не держит, и я выхожу в холл. Там пусто, только Джип стоит около стойки охранника и о чем-то с ним хохочет, хлопая ладонью по гладкому дереву.
Видя меня, он радостно кричит:
– О, вот и он! Ну все, мы погнали тогда.
– Сань, ну ты помнишь, да? – уточняет молодой парень, на котором черная форма сидит как будто с чужого плеча.
Фокин нацеливает на него указательный палец и подмигивает:
– У меня диабет, не амнезия.
Потом посмеивается над своей же шуткой, как-то тоненько, как будто хихикает, и рукой показывает мне, чтобы я поторапливался.
Кивнув охраннику, забираю у Джипа свою куртку и выхожу вслед за ним.
Спрашиваю тихо:
– Всем рассказываешь, что у тебя диабет?
– Лайфхак: если первый сообщишь про свое уязвимое место, никто не сможет его найти и тебя этим задеть. Короче, если порвал штаны на очке, лучше ходи и всем рассказывай, как будто это прикол. Это лучше, чем ждать, пока кто-то заметит и посмеется.
Против воли фыркаю и качаю головой:
– Немного прикладной философии Сани Фокина?
– Джипа, – поправляет он меня назидательно, – потом издам книжку, еще в очереди будешь за ней стоять. Кстати, с тебя бутылка коньяка для Денчика.
– Для охранника? Подкуп свидетеля?
– Скажи спасибо, что он единственный и такой сговорчивый. Вон они.
Проследив за рукой Саши, вижу брата и Гордееву. Сидят на лавочке в тени пока еще лысых, но ветвистых деревьев. У Маши в руках бутылка воды и упаковка влажных салфеток, она не плачет, внимательно слушает Ефима. Сердце сжимается от того, насколько маленькой и нежной она смотрится на контрасте с братом. Получается, и со мной рядом она выглядит так же?
Мы подходим, и я сразу протягиваю ей ладони. Пару секунд Лисий хвост медлит. Вскидывает на меня виноватый взгляд. Хуже, чем дисквалифицирующий фол.
Потом наконец откладывает вещи и подает мне руки, чтобы я поднял ее со скамейки и в следующее мгновение крепко прижал к себе.
Спрашиваю:
– Ты в порядке?
– Да, – бормочет еле слышно и совсем не убедительно.
– Я напугал тебя?
– Что? – Гордеева отстраняется и глядит на меня. – Нет. То есть я испугалась, но за тебя.
Все еще обнимая ее за плечи, перевожу взгляд на парней. Ефим смотрит на меня укоризненно, злится, но сечет быстро:
– Оставить вас?
– Да, если можно, – киваю и добавляю тихо, – спасибо, что… помогли.
Прослеживаю, как они уходят. Идут к другой лавке, а потом меняют траекторию и направляются к магазину.
– Маш…
– Да?
Мы садимся рядом, и она отводит взгляд. Прислоняет пальцы к подбородку.
– Я должен спросить. Фотографии были?
Гордеева дробно вдыхает, закусывает обе губы. В этот момент знаю уже, что она ответит, и стараюсь не развалиться на куски от эмоций. Это очень сложно, потому что ревность и разочарование грудную клетку просто надвое разламывают.
– Были, – почти шепчет она.
Я молчу. Хочу повести себя правильно, так что даю себе передышку. Горло каким-то нервным спазмом перехвачено, поэтому, когда наконец открываю рот, слова выскальзывают какие-то глухие и неловкие:
– Я могу их увидеть?
– Господи, как стыдно.
Маша горбится, закрывает лицо ладонями и мотает головой. Я говорю:
– Ты можешь… закрыть те места, которые не хочешь показывать. Просто хочу понять, с чем мы имеем дело.
Гордеева убирает руки и запальчиво говорит:
– Там ничего такого! То есть… Боже, как все это мерзко…
Ничего такого? Боюсь радоваться этой маленькой подачке, но все равно облегченно выдыхаю. Перекидываю одну ногу через скамейку и обеими руками обнимаю свою девушку, притягивая к себе. Она поворачивает голову и лицом утыкается мне в шею. Сорвавшись на дрожь, понимаю – похрен. На то, какие были фотки, сколько их было и для кого. Она моя. И я сделаю все, чтобы так и оставалось.
– Рыжик, ты не виновата… – бормочу сбивчиво, – мне не важно, что было до.
– Совсем?
– Совсем, Маш. Я ревную дико, врать не буду, но…
Поднимая ко мне мокрое лицо, она перебивает:
– Гордый, прости. Это глупо, это так ужасно стыдно, я не знаю зачем я это сделала! Он просил, уговаривал, мы ведь встречались, мне показалось, что все так делают, и это нормально. Я просто не думала, что все вот так… Я чувствую себя ужасно, ты, наверное, думаешь, что я последняя…
В свою очередь тоже не даю ей договорить. Закрываю ее рот поцелуем. Не хочу слышать, какими словами она сама себя называет из-за этого ублюдка.
Целую нежно, языком не касаюсь, боюсь обидеть. Хочу, чтобы поняла, что на самом деле испытываю к ней.
Потом веду губами по щеке, целую в скулу.
Шепчу:
– Не говори так про мою девушку.
Со сдавленным смешком Гордеева интересуется, вытирая нос рукавом:
– А то что?
– А то придется драться. Ты видела, я парень без башки.
Она смеется и качает головой. Потом приводит себя в порядок, пьет воду, вытирает лицо влажными салфетками. Даже гадать не нужно, кто именно ей их дал. А затем достает телефон и показывает мне фотографии.
Там действительно «ничего такого» с точки зрения общепринятой морали, но знать, что мразотный Ковалев эти изображения своим друзьям слил – это почти физически больно.
Лица Маши не видно. Она снимала себя в ванной, где из пены кокетливо выглядывает голая ножка. Потом лежа на диване, держа в кадре голый живот, простые хлопковые трусики и ноги. И еще в зеркало в белье, повернувшись боком, где и видно тонкий шрам под ягодицей. Не соврал Влад.
Каждое фото – просто нокаут. Однажды на игре мне с локтя в лицо прилетело, и нос оказался сломан. Было и в половину не так болезненно, как сейчас.
Глядя на меня, Гордеева спрашивает упавшим голосом:
– Ты меня ненавидишь?
Отрицательно качаю головой:
– Нет, дурочка. Я в тебя влюблен так сильно, как только может влюбиться бандит Джонни Диллинджер.
– Или пират Уилл Тернер?
– Или оборотень Люпин.
Маша серьезно кивает, как будто действительно получила понятную ей градацию и целует меня.
Прерывает нас звон бутылок. Это Джип, приподняв пакет, трясет им в воздухе. Ефим рядом держит в одной руке такую же ношу, а второй вытаскивает изо рта чупа-чупс и говорит:
– Как насчет спонтанной тусовки? Телек посмотрим.
– Говорят, – докидывает Саша, – сегодня один долбач выступает.
– А предупрежден, значит вооружен.
Глава 35
Маша
Когда в коридор квартиры Наумовых выходит ротвейлер, я вся как-то подбираюсь. Перед этим псом я почему-то робею, хоть и уверена в том, что он не укусит.
Босс щурится на свет и усаживается, внимательно разглядывая нашу компанию.
– Спал на моей постели, засранец? – весело интересуется Гордей.
Ефим хмыкает, разуваясь:
– Или на моей.
Гордый жестом подзывает пса, и тот слушается беспрекословно. Подходит и занимает, как я понимаю, определенное место около его левой ноги.
Спрашиваю, глядя как Наумов чешет ему шею:
– Ему можно спать на кровати?
– Босс воспитан идеально, но валяться на постели – его guilty pleasure.
И вдруг звучит женский голос:
– Как папа умер, и мои братья, и собака лишились понимания о том, что такое «воспитание».
От неожиданности я вздрагиваю и застываю со шнурками кроссовок в руках. Привалившись плечом к стене и скрестив на груди руки, в коридоре стоит девушка. Высокая, темненькая и очень симпатичная. Она в серых спортивных штанах и коротком топе, а на плоском животе блестит камушек пирсинга. Разглядываю ее во все глаза.
Джип за моей спиной откашливается и говорит:
– Здрасьте.
– Привет, – отвечает она, – ко мне можно на ты, не такая уж я и старая. Алиса.
– Это Маша и Джип, – говорит Ефим и протягивает руку за моей курткой, открывая шкаф, – ты разве сегодня не работаешь?