Провожу языком по разбитой губе и отворачиваюсь к окну. Хочу Машу скорее обнять. Вечер выдался малоприятным, мне хочется почувствовать себя живым и нужным. Целым.
Глава 48
Гордей
Когда поднимаюсь на этаж, Гордеева уже ждет меня. Стоит босиком на темной плитке. Заплаканная, но какая-то очень сосредоточенная. Едва двери лифта открываются, она кидается ко мне, но тут же резко тормозит, прижимая ко рту ладони.
Я улыбаюсь и развожу руками. Говорю:
– Если ты полюбила меня за неземную красоту, то…
– Замолчи, пожалуйста, – одергивает серьезно.
Маша берет меня за руку, ведет в квартиру. Там темно и тихо, мелкие уже спят. Пока разуваюсь, Рыжик стягивает с меня грязную куртку, сворачивает подкладкой наружу и кладет у порога. Снова тянет за собой, и мы заходим в ванную. Гордеева сажает меня на опущенную крышку унитаза, включает воду в раковине. Достает аптечку и ватные диски.
Я усмехаюсь и прошу:
– Маш… Обними сначала. Побудь сначала моей девушкой, а потом уже медсестрой.
Она вздыхает и послушно подходит, останавливается между моих коленей. Аккуратно кладет руки мне на плечи, разглядывает лицо.
Спрашивает:
– Больно?
– Нет, – вру.
– Наумов, ну что ты за дурак такой?
– Поцелуешь? – задаю свой любимый вопрос.
Рыжик наклоняется и очень аккуратно прижимается к моим губам своими. Конечно, мне больно. Но это уже неважно. Этот поцелуй меня собирает заново. Я наконец расслабляюсь и чувствую себя живым. Не избитым придурком. Просто парнем – любимым, желанным.
Целуемся нежно, я кладу руки ей на бедра, чуть сжимаю пальцы и ловлю горячий выдох.
Улыбаюсь. Моя девочка. Обхватываю ее под ягодицами и крепко прижимаю к себе. Маша гладит меня по голове, по шее пальчиками водит. Счастье мое.
– Давай приведем тебя в порядок, а то смотреть больно.
– Да, – я морщусь, – так себе у меня видок. Прости, не подумал.
Гордеева обтирает мое лицо и говорит строго:
– Перестань. Я очень за тебя испугалась и рада, что ты приехал, мне неважно, в каком виде. Главное, живой.
– Ты Леле адрес травмы слила? – спрашиваю, прикрыв глаза и наслаждаясь ее касаниями.
– Она тоже испугалась.
– Какие пугливые у нас девочки.
– А они с Ефимом вместе?
– Нет, – говорю и добавляю через паузу, – но будут.
Маша фыркает:
– Да, братья Наумовы умеют быть настойчивыми.
Сняв с меня свитшот, как будто я маленький и не могу сделать это самостоятельно, смывает грязь с рук, обрабатывает те места, которыми я чиркнул об асфальт и сбил кожу. Заставляет сменить грязные джинсы на баскетбольные шорты, которые очень кстати лежат в спортивной сумке. Мы с ними должны были сегодня в баскет играть, но не срослось что-то. Потом Гордеева несет мою одежду в стирку, а меня перемещает на кухню.
Ворчу недовольно:
– Я не хрустальный.
– Я знаю, – она деловито хлопает дверцами кухонных шкафов, – голодный? Суп будешь?
– Буду.
Я все еще хмурюсь, потому что мне не нравится чувствовать себя слабым, но в то же время от этой заботы хочется урчать, как сытому коту. У Маши все получается как-то очень естественно, она не выделывается передо мной, она действительно просто сварила суп и хочет меня накормить. Наверное, это такая профдеформация из-за ее роли старшей сестры. Но мне все нравится.
Пока я ем, Гордеева внимательно изучает бумагу, которую мне выдали в травме.
Спрашивает:
– Не тошнит?
– Нет.
– Врешь?
– Маш, блин, – смеюсь и тут же машинально прикладываю руку к ребрам.
Она замечает и хмурится, говорит:
– Сейчас дам обезбол, папе из-за границы привезли. У нас они запрещены, но ты, вроде бы, любишь нарушать закон.
– Подкол засчитан, Лисий хвост.
– Училась у лучших.
Гордеева дает мне таблетку, прибирается на кухне и, вытерев мокрые руки, замирает около стола. Смотрит как-то задумчиво.
Спрашивает:
– Хочешь в душ? Я принесу полотенце.
– Давай.
Я быстро моюсь и смотрю на себя в зеркало. Да, тот еще принц. Все тело в гематомах. Губы разбиты и припухли. На скуле ссадина. Да и весь я какой-то… помятый. Домой, что ли, нужно было ехать. На хрен я такой тут сдался?
Надеваю боксеры и шорты, остальные вещи беру в руки и иду к Маше в спальню. В коридоре горит торшер, поэтому дорогу нахожу легко, ступаю осторожно, чтобы не разбудить мелких.
Захожу в комнату и собираюсь выдать какую-нибудь шутку по поводу своего внешнего вида, но по факту просто открываю рот и останавливаюсь на пороге с совершенно идиотским выражением лица.
Гордеева сидит на кровати, поджав под себя ноги. Волосы распущены и лежат на одном плече. На ней моя баскетбольная майка. Вытащила из сумки, провокаторша мелкая.
Смотрит на меня так, что у меня за грудиной горячие фейерверки начинают взрываться. Медленно поворачивается, демонстрируя надпись на спине – Наумов Г.
– Ты что творишь? – спрашиваю хрипло.
– Не нравится?
– Маш… охренеть как нравится. Не боишься?
– У тебя ребра сломаны, – отвечает с улыбкой, – ты ничего мне не сделаешь.
– Трещина, – поправляю машинально, пока сам жадно ее разглядываю.
– Трещина – это перелом.
– Забыл, что ты медик.
Гордеева протягивает ко мне руки и говорит:
– Иди сюда. Я пожалею.
Я заживо сгораю. Какие синяки, какие переломы, вот моя смерть. Ее ключицы над воротом майки, очертания груди под черной тканью, тонкие руки с веснушками на плечах.
Роняю свои вещи прямо на пол и иду к ней. Упираюсь ладонями в кровать, нависаю над Машей, прислоняюсь своим лбом к ее. Шепчу:
– Лучшее, что я видел в жизни.
Она скользит руками мне на шею, отвечает тихо:
– Рада, что тебе нравится. Мой бандит.
– Меня сегодня отделали как сопляка, я точно не Джонни Диллинджер.
– Ты Гордей Наумов, это намного лучше. Поцелуй меня, я соскучилась.
Дважды меня просить не нужно, я и так затянул. Прихватываю ее губы своими разбитыми, и теперь мне вообще плевать, больно это или нет. Целуемся долго, горим оба, гладим друг друга нетерпеливо, но нежно. Я с ума от нее схожу, но держусь изо всех сил, не обидеть бы. Дышим тяжело, воруем друг у друга кислород.
На Гордеевой только белье и моя майка. Мне как предлагается выжить в этой ситуации? Ножки гладкие, кожа нежная, она пахнет так, что я сдохнуть готов, только бы она оставалась рядом. Трогала так же, целовала, дышала мной.
– Я тебя люблю, Гордый, – шепчет моя Джинни спустя вечность, когда мы прекращаем целоваться и лежим в обнимку.
– А я тебя.
– Ты бы меня все равно забрал, да?
Вопрос сформулирован странно, но я понимаю, что она хочет узнать. Обхватываю Машу крепче, игнорируя боль в теле и отвечаю:
– Конечно. Ты родилась Гордеевой, помнишь?
Она закидывает на меня ногу, и я задерживаю дыхание. Все успеется. Вся жизнь впереди. Нужно все сделать правильно.
Шумно выдыхаю, и Маша смеется. Спрашивает:
– Тяжело тебе со мной?
– Шутишь?
– Нет. Я дурочка такая, прости. Ты весь в синяках, наверняка все болит, а я глупости всякие придумываю, провоцирую.
– Рыжик, – говорю, прикрывая глаза, – я ненавижу быть больным. Я офигенно рад твоей провокации.
– Расскажешь, что случилось?
– Меня рубит, Лисий хвост. Давай завтра?
Гордеева целует меня в плечо, а потом еще несколько раз касается губами моей груди. Улыбаюсь, хочу сказать что-то, но вдруг выключаюсь. И это самый прекрасный блэкаут, который только со мной случался.
Глава 49
Гордей
Утром просыпаюсь от будильника. Открываю глаза и вижу картинку, которую так ясно представлял себе вчера. Рыжие волосы на подушке, веснушки на плечах. Кажется, ночью я Машу придавил – обнимаю рукой и ногу закинул на ее гладкое бедро. Маша все еще в моей майке. Сощурившись, изучаю ее лопатку, которую больше не пересекают лямки бюстгальтера. Сняла? Черт, самое резкое пробуждение в моей жизни.
Подгребаю ее еще ближе к себе, и Гордеева смеется. Говорит чуть охрипшим ото сна голосом:
– Пусти, дикарь. Мне пора детей собирать.
– Я помогу.
– Лежи пока. Ты в школу пойдешь?
– Не. Дед вчера сказал к нашим врачам съездить, лучше этим займусь.
– Боже, о чем я спрашиваю? Ты же избитый весь…Конечно, никуда не нужно идти.
Прижимаю Машу к груди и глубоко дышу, уткнувшись носом ей в волосы. Идеально. Я вот так жить хочу. Чтобы каждое утро видеть ее в своей постели. В нашей.
– Я люблю тебя, – говорит Гордеева и кончиками пальцев ведет по моей руке.
– Сейчас увидишь меня при свете дня и заберешь слова обратно.
– Ну что ты за дурак!
Она возится в постели и наконец оборачивается. Внимательно оглядывает мое лицо, затем, видимо, гематомы на теле. Сжимает зубы. А потом вздергивает подбородок и сообщает:
– Ты идиот, Наумов, если считаешь, что синяки делают тебя хуже. Честно говоря, выглядишь еще привлекательнее, чем обычно.
Хмыкаю:
– Завелась?
– Конченый, – резюмирует Маша и пытается выбраться из моих объятий, но я не позволяю.
Смеюсь, и она мне вторит. Роняет голову на подушку и бормочет:
– Угораздило же влюбиться в хулигана.
– Хулиганы любят сильнее остальных, Маш. Им терять нечего.
– Тебе тоже?
– Мне теперь есть. Только об этом и думал, пока меня били.
Гордеева прерывисто вдыхает и вцепляется в мою руку. Говорит тихо:
– Каждый раз умираю, когда об этом думаю.
– Воскресить?
– Вчера ты таким смешным не был.
– Очухался, – пожимаю плечами, завороженно разглядывая ее спину.
– Расскажи, что случилось.
Тяжело вздыхаю. Не очень хочется, но я начинаю:
– Шел вчера на тренировку, а там есть такое место, переулок безлюдный…
Коротко пересказываю события вечера, но опускаю самое важное – звонок Аверина и то, чьи лица были под балаклавами. Конечно, я ей расскажу. Наверное. Почти в этом уверен. Но не сейчас. Не хочу, чтобы винила себя в произошедшем.