– Александр Репа, мастер спорта, наш новый тренер, – представил его Шевцов. – А это Михаил Петрович, глава спортивного комитета.
Репа и несколько ошарашенный Михаил Петрович кивнули друг другу с натянутыми улыбками.
– Вы мастер спорта… – медленно произнес Михаил Петрович, обращаясь к Репе.
Репа молчал.
– Советского Союза, – вставил Шевцов.
– Это хорошо, да, – рассеянно сказал Михаил Петрович.
Он наклонился и протянул Репе руку. Тот, не вставая, пожал ее.
Падре и мафиози
В тот день с утра было жарко, а Шевцов ходил с каким-то странным темно-синим шарфом на шее. Шарф был не шерстяной, а хлопковый и смахивал на кухонное полотенце, но все равно – кто же ходит в жару с такой шалью? Тем более у нас. И тем более мужчина. Вид у Шевцова был совершенно нездешний. Я вспомнил, как Митрофан говорил, что Шевцов несколько лет работал в Италии тренером. Наверное, там так ходят. И когда мы потом ехали с Тохой в электричке, я в какой-то момент отвлекся и стал представлять себе Шевцова идущим по набережной в каком-нибудь итальянском городе. Сам я в Италии не был и видел ее только в фильмах и в рекламе. Мимо Шевцова едут девушки на таких старомодных смешных мопедах, на горе стоят маленькие домики, звонят колокола, итальянский священник пылит по набережной своей сутаной, мафиози жует зубочистку за столиком кафе на улице, а перед ним бокал с мартини и большая порция мороженого. Шевцов – загорелый, в солнечных очках и с темно-синей шалью на шее – ловко прыгает в пришвартованную у пирса яхту, отдает швартовы, а девушки останавливают свои мопеды и с восхищением глядят на него. Тогда, оставив один кормовой, Шевцов поднимает очки, подмигивает девушкам, и те, побросав мопеды, бегут к нему на яхту. Кормовой отдан, они отчаливают.
– Спорим, я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – пихнула меня ногой Тоха.
Ну уж нет, больше она меня не заставит краснеть. Я показал ей правила гонок, раскрытые на странице с правилом 69, и для верности ткнул в текст пальцем. Вот о чем я думаю. Тоха расхохоталась.
Труды доктора Кольчугина
В дверь кабинета стучала медсестра. Мы с доктором сидели на полу друг напротив друга, закрыв глаза, сложив ноги по-турецки – сесть в позу лотоса никто из нас был не способен, – и рассматривали свой ум изнутри. За время, проведенное на полу, мы так глубоко забрались в свои черепные коробки, что даже громкий стук в дверь и призывы медсестры не могли нас побеспокоить.
– Федор! – звала медсестра. – У Деревятки из восьмой… – она сделала паузу, подчеркивая важность сообщения, – понос!
Кольчугин глубоко вдохнул воздух, зашевелился и встал.
– Продолжай, – тихо сказал он мне.
Я слышал его шаги, звук открываемой двери, нетерпеливые слова медсестры, но все это было далеко от меня и никакого отношения ко мне не имело. Я был камышом, чьи корни уходят под воду, а стебли колышет ветер. Все вокруг перестало меня волновать и мучить. И все вокруг было мне радостно и дорого. Я был настоящим, и при этом меня не было. Или так – меня больше не было, и я стал настоящим.
Шаги, шелест халата – Кольчугин опустился на свое место и негромко произнес:
– А теперь скажи внутри себя: я есть.
«Я есть», – сказал я мысленно.
– А теперь, – тихо продолжил Кольчугин, – скажи вслух.
Я смогу – сейчас я это точно знал. Ничто мне не помешает – ничто внутри меня. Я буду говорить.
– Я… – глухо, не узнавая своего голоса, сказал я. – Я й…й…
– Шшш, – успокаивающе протянул Кольчугин.
Я снова оказался в дураках. Жуткое разочарование. Глаза открылись, и я увидел вытертый линолеум и кеды Кольчугина.
– Это только первый раз, – мягко сказал Кольчугин. – Надо практиковать медитацию день за днем – это на самом деле действует. Ты ведь почувствовал?
Я неуверенно кивнул. Щеки мои заливал огонь, мне отчего-то было стыдно.
– Наверное, не надо было начинать с «я» и «е», – почесал за ухом Кольчугин. – Наверное, надо было попробовать согласные.
Я оставил Кольчугину подписанный дедом отказ от медицинской помощи. Кольчугин взял с меня слово повторять медитацию каждый день и дал мне свой телефон, чтобы я ему написал завтра смс и рассказал, как идет дело. Он был уверен, что медитация победит заикание. «Медитация побеждает все», – сказал Кольчугин, пожимая мне на прощание руку. «Даже понос у Деревятки?» – хотел я спросить, но не спросил, конечно. Иногда я рад, что не могу нормально говорить, – по крайней мере, так у меня меньше шансов ляпнуть глупость и кого-нибудь обидеть.
1 ночь до чемпионата
Остановка и дохлый номер
Был час ночи. «Фольксваген» с прицепом стоял на парковке у заправочной станции. На прицепе лежали вверх дном четыре корыта – наши «оптимисты». Внутри «фольксвагена» на водительском месте спал Репа. Тоха, Тимур, Митрофан и я стояли в трех метрах от машины возле кустов. Митрофана тошнило в кусты. Тоха дымила трубкой. Тимур пил колу из банки. Я дрожал, засунув руки глубоко в карманы и ссутулившись. Наверное, было холодно. До Питера оставалось пять часов пути.
– Давайте мы его свяжем, а рот скотчем заклеим, – сказал Тимур.
Позади была долгая дорога по забитому фурами шоссе. Репа гнал по трассе и обгонял фуры как полоумный. На третий или четвертый раз мы даже закричали от ужаса – в лоб нам несся автобус. Ну, не совсем закричали – сдавленно запищали. Митрофана стошнило Тимуру на кроссовки. Потом мы стояли у обочины и ждали, пока Тимур очистит комками туалетной бумаги свои кроссовки, а Митрофан ототрет пол в «фольксвагене». Когда мы поехали дальше, Репа сунул Митрофану полиэтиленовый пакет. С тех пор на Митрофана ушло уже три пакета, а сейчас его еще и в кустах крутило.
– Это нервное, – со знанием дела сказал Тимур.
– А кто поведет? – спросила Тоха, выбивая трубку о свою пятку.
– В смысле?
– Когда мы Репу свяжем, кто за руль сядет?
– Я, – не очень уверенно сказал Тимур.
Повисло молчание. Всем было ясно, что это дохлый номер, – Тимур никак не выглядел на 18 лет. А если его остановят, пиши пропало – документов нет, в багажнике лежит связанный тренер.
– Вот что, – сказала Тоха. – Подождем час, дадим ему поспать. Потом мы с ним поговорим… я поговорю. Объясню, что нам надо попасть на чемпионат живыми. И поедем.
– Почему именно ты поговоришь? – проворчал Тимур.
– А кто еще? – спросила Тоха, обводя нас всех зажатой в руке трубкой.
Я думал, что Тимур тут же скажет «я!», но он промолчал. И был прав – когда он так злился, как сейчас, у него не получалось разговаривать с людьми убедительно.
Тимур принес из машины туристические пенки, расстелил их на асфальте, и мы сели. Скоро к нам присоединился Митрофан – его вроде бы отпустило. Тимур, не глядя на него, протянул ему свою банку колы, и Митрофан сделал несколько осторожных глотков. Тихо икнув, он сказал «спасибо» и вернул банку Тимуру.
Мы молчали, каждый думал о своем. Митрофан начал засыпать, склонившись головой на плечо Тимуру, и тот не оттолкнул его, а сидел, сонно моргая и глядя на проносящиеся по шоссе фуры. Тоха снова набила трубку и закурила. Я подпер голову руками, чтобы не падала, и стал вспоминать последние безумные дни.
Пропажа
Он запинался, и заикался,
И на других с кулаками кидался,
Когда те улыбкой встречали его
Попытки выразить неизвестно что.
В полиции я был два раза – не за решеткой, конечно, а в детской комнате. В первом классе и в пятом. Оба раза – за то, что укусил учительницу. Классную руководительницу, если быть точным. В первом классе – Аллу Вячеславовну, потому что она жутко переживала, что я заикаюсь, и временами срывалась на крик. «Беккер, четче!» – и ладонью по парте бац! Меня это приводило в ужас, и я от ужаса в конце концов укусил ее в руку, которой она лупила по моей парте. По-настоящему, до крови, два раза подряд. Завуч начальной школы решила, что я сделал это нарочно и обдуманно, и вызвала полицию. В пятом классе мы перешли из начальной школы в среднюю, у нас сменилась классная руководительница – теперь это была Елена Игоревна. Я укусил ее, когда она в тридцать пятый раз обозвала меня «кретином». Завуч средней школы тоже расценила мой поступок как нарочный и обдуманный и вызвала полицию. Оба раза я просидел в детской комнате пару часов – кормил семечками попугая, который там живет в клетке, – пока не приехала мама и не забрала меня домой. Ничего криминального. Зато я хорошо знаю, как выглядит укус человеческими зубами через пару дней, когда начнет заживать.
И точно такой укус я увидел на шее у Шевцова, когда после тренировки помогал ему в офисе прикрутить отвалившуюся дверцу шкафа. Шевцов тогда уже избавился от синего шарфа и ходил в свитере с высоким горлом, потому что погода испортилась, похолодало. Но, пока мы возились с дверцей, ему стало жарко, он снял свитер – и когда он нагнулся за винтами, я увидел на его шее отчетливый след человеческих зубов. Шевцов, конечно, заметил, на что я таращусь, но не подал вида. После того как дверца была прикручена на место, он снова надел свитер, поднял ворот повыше и пошел в кафе. Вернулся с двумя чашками чая и двумя бутербродами с сыром. Мы сели за стол, и я показал на кубки, расставленные на полке. Полка висела на той стене, которая была завешана старыми фотографиями, и начищенные до блеска кубки словно венчали эту прошедшую историю.
– Да, это Александра Николаевича награды, – кивнул Шевцов.
Когда-то был спортсмен на свете,
Победу одержал сто раз,
А после сгинул в один час
И превратился в мужика
С опухшим глазом, вот тоска.
Так я думал, глядя на кубки, и ел бутерброд, а когда доел, встал и подошел к стене, чтобы рассмотреть кубки поближе. Поднявшись на цыпочки, я оперся одной рукой о стену с фотографиями, рука у меня соскользнула, и один из снимков сорвался со стены. На нем смеялась компания людей в ярких комбинезонах, рядом буера, а вокруг – снег.