– Это? – Арт швырнул сверток на стол – тот распался на джинсы и водолазку – и похлопал по предмету в чехле. – Гитара. Ты петь или танцевать умеешь? Хотя бы как-нибудь. Сильно хорошо не нужно.
– Могу… петь.
– Ну и ок. А это я тебе принес сеструхины шмотки, она из них давно выросла. Меряй, погода не для шортиков.
Штаны были жутко драные. Вернее, их словно нарочно кто-то разрезал в нескольких местах, по краям дырок свисала бахрома.
– Ой…
– Да это специально, ты не думай. Ньютка любила выпендриться.
Водолазка была белой, а спереди намалеван рисунок: перевернутая башня, в которой, как в рожке, болтались три розовых шарика мороженого. Сама бы я ни за что такое не надела. Но по необходимости сойдут любые вещи.
– Спасибо тебе… – искренне поблагодарила я Арта. – Я тогда… наверх…
– Я отвернусь, не беспокойся. Времени жалко.
Арт повернулся спиной к столу, а я, не раздумывая долго, начала переодеваться.
– Блин! – воскликнул он вдруг.
– Что?
– Кроссовки забыл. Хотел же взять! Шлепанцы твои – просто песня.
– Ничего, я с ними сроднилась, – вздохнула я, натягивая водолазку.
– Вообще… надо тебя привести к нам. У сестры еще всякое барахло осталось, тебе пригодится, – заявил Арт, слегка запнувшись.
Да уж. Я бы не отказалась от еще кое-какого «барахла». И неважно, что ношеного.
Медальон спрятать под водолазку не получилось – она же в обтяг, это не свободная футболка. Хотела снять и сунуть в карман, но меня ждал сюрприз: карманы джинсов оказались «обманками». Пришлось оставить медальон сверху. Булавку с остатками ниток пришпилила к штанине изнутри.
– Готово! – объявила я.
Арт обернулся.
– О, в самый раз, отлично!
Честно говоря, джинсы были мне длинноваты, но я их подвернула. Толстовку вернула Арту, и он поскорее натянул ее.
– А это что у тебя, можно глянуть?
Не дожидаясь разрешения, Арт взял медальон в руки, чтоб удобнее было рассматривать.
– Просто балерина, – как можно спокойнее ответила я.
Арт повертел медальон в руках.
– Он играет? Можно?
Трогать ключик он не спешил – дождался ответа.
– Промок, к сожалению. Где бы тут у вас починить, а?..
Арт отпустил медальон.
– Смотря что внутри – микросхема или механика.
– Э?..
– Ясно, – усмехнулся он. – Что за музыка была?
– «Шутка» Баха. Не знаешь, случайно?
– Не смешно. Ок, разберемся. Свою одежду оставь тут. Я потом заберу, в стиралку кину.
– В стиральную машину? – догадалась я. – У вас есть стиральная машина!
– И что такого? Думаешь, мы совсем лохи? Не настолько же! – Кажется, он слегка рассердился. Не знаю уж: из-за машины или почему-то из-за «Шутки».
– Нет, что ты, – пробормотала я, скорее угадав значение последнего слова.
Мы вышли из маяка. Я обернулась. Он оказался белым, только грязным. Море до самого горизонта простиралось спокойное, ни бурунчика. Чайки шныряли то там, то здесь, норовя выхватить рыбу из воды и то и дело крича, как будто скандалили друг с другом. А на берегу, на песке, какой-то мужчина в одних плавках делал приседания. И не холодно ему! Утро выдалось довольно зябким.
– Пойдем. Чаек не видела, что ли? – позвал Арт. Кажется, он уже успокоился.
– Видела. – Я пожала плечами. – Просто соскучилась.
Мы зашагали вдоль дороги – в ту сторону, откуда я накануне прибежала. Дома, которыми была утыкана улица по ту сторону, выглядели одинаковыми: серыми, прямоугольными, перемежались редкими деревцами. Некоторые здания походили на длинную высоченную стену с арками-подворотнями. Я насчитала девять этажей – похоже, высота у всех была одинаковой.
– Чайки – птицы наглые, – говорил в это время Арт. – Один раз у Елки прямо из рук кулек с печеньем выхватили, представляешь? Я бы не стал по ним скучать, уж точно.
– А где мы будем петь?
– У метро.
В утреннем воздухе смешивались запахи дороги и запахи моря: поднялся ветерок, и как-то очень быстро окреп. Сейчас он гнал по набережной обрывки картонной коробки.
Арт вдруг негромко запел:
The long and windy road that leads to your door,
Will never disappear,
I’ve seen that road before. It always leads me here,
Leads me to your door…
До чего у него красивый голос, с ума сойти! Никогда не слышала, чтобы так пели. Да и песня – чудо, хотя слов я толком не понимаю, кроме «дороги» и «двери». Но мне кажется, она о чем-то очень важном…
Машины мчались по своим делам, но людей навстречу не попадалось. Только фонари почему-то еще горели, несмотря на светлое время.
Арт пел, ветер развевал мои волосы – я и так не причесалась с утра, а буду вообще чучело чучелом. Но вскоре меня перестало беспокоить, как я выгляжу, – так хорошо и спокойно было идти вдоль моря под эту песню.
Наконец она закончилась.
– Кстати, – сказал Арт, как будто продолжал прерванный разговор. – Тебе надо ник придумать. Имя с фамилией не годятся. И заодно бы попытались сделать тебе карту. Тебе ведь четырнадцать есть?
– Мне еще тринадцати нет.
– Серьезно?
Арт даже остановился. Мне кажется или он неприятно удивлен?
– Был уверен, что ты старше, а просто выглядишь так…
– Сопливо? – подсказала я, усмехаясь.
– Молодо. По поведению не скажешь, что ты маленькая.
– Я и не маленькая, – пожала я плечами.
– Да. Конечно, – мрачно отозвался Арт.
Опять я что-то не то ляпнула? Дохлый гоблин! Совсем я его не понимаю. Вот с Сережей было просто!
– Просто в четырнадцать лет ты можешь поменять ник – тот, который дали родители, – на новый. И заодно обновить карту. Но раз нет, то…
– А что, можно любой-любой придумать?
– Да, но лучше, чтоб тебе как-то подходил. Кликуха есть какая-нибудь? Как тебя в интернате звали?
– А! Так – Насекомое.
– Насекомое… – Арт поморщился и придирчиво оглядел меня с ног до головы. – Насекомое… Ты, конечно, то еще насекомое, но ник не сильно правильный. Лучше уж Пчелка, от фамилии. Нравится?
– В общем, да, – улыбнулась я.
– Решено. Будешь Пчелкой.
Он опять нахмурился и произнес это почти грубо! Если бы не ласковое прозвище… Ну что с ним творится! Нервный какой-то.
Наконец мы вышли к станции метро, остановились у входа, и Арт принялся расчехлять гитару. На стене аккуратными желтыми буквами была выведена надпись: «Станция «Западный берег»».
– Красиво… – Я разглядывала надпись.
Арт повернул голову.
– Каллиграффити? Да так себе. Можно лучше.
– Это и есть – оно? – воскликнула я.
– Угу. У вас правда, что ли, нет?
– Нету. Да как-то… Никому не придет в голову писать на стенах. Рисовать – другое дело, но нам и рисовать обычно нечем…
Но Арт уже не слушал. Он сосредоточился на деле: повесил гитару за прицепленный ремень на шею и сейчас подкручивал штучки, которые назвал колками – настраивал.
– Конечно, тут не то что в центре. Мало людей. Но там сейчас стало невозможно, а на Северо-Восточном – тем более. Искины шныряют: «Почему не в школе?» – противным голосом изобразил Арт.
– А… почему, кстати? И ты же говорил: там кормят, – припомнила я.
Арт фыркнул:
– Я не могу есть эту дрянь. А учиться там уже нечем у.
На этом рассказ про школу он закончил. Положил полураскрытый чехол прямо на землю и приготовился играть.
– Слушай, а… ту песню я не смогу петь, – забеспокоилась я.
– На английском? Ладно, ту я сам. А ты слушай другие и подтягивай, угу? У меня простые мелодии, слова тоже сообразишь по ходу, ты смышленая.
Все это он произнес таким тоном, как будто ругался на меня! Чудной какой-то.
Арт ударил по струнам и запел:
Мир, как мышеловка,
Где мечутся души,
Да – здесь остановка,
Я мир свой разрушил.
Мне очень нравилась эта песня. Мелодия действительно была несложной, и я быстро ее запомнила. А слова дальше пошли еще интереснее: про лабиринт, про море и пламя костра, которое рассыпается тысячей нитей… И про человека, который ищет свой путь. Волшебная какая-то история.
Люди спешили мимо. Многие просто не обращали внимания на нас – не понимаю, как можно не замечать такой чудесный голос, как у Арта! Но некоторые все-таки кидали в чехол для гитары монетки – в основном женщины.
Потом Арт затянул уже знакомую мне песню про дорогу и дверь. Я хоть и не знала слов, но подвывала мотив – и монеток посыпалось даже больше.
Настала очередь третьей песни – про любовь и птицу феникс, и я очень заинтересовалась, стараясь запомнить слова, как вдруг увидела шагах в десяти напротив нас вчерашнюю девушку с коротко стриженными «медными» волосами. Рил, вспомнила я. Значит, она тоже не в школе. Кажется, Линкка была права насчет детей Трущоб – учиться они не очень любят. Сегодня вместо огромных колец в ушах у Рил было что-то мелкое, отсюда не разглядеть. Рил стояла, скрестив на груди руки, и как-то недобро пялилась на нас.
Я дернула Арта за рукав и указала на нее. Не прекращая петь, он проследил взглядом, кивнул ей, и тогда Рил подошла, не переставая пялиться. Она была точь-в-точь в такой же синей толстовке с капюшоном, как у Арта, а сережки в ушах оказались ящерками. Она и сама похожа на ящерицу, пожалуй. Так и простояла со скрещенными руками до конца песни.
Арт закончил, сказал ей «привет» и «хватит, на завтрак заработали» и снял с шеи гитару. Потом попросил меня выгрести все деньги из чехла и заодно посчитать.
– Что она тут делает? – спросила Рил тоном, от которого море за нашей спиной неминуемо должно было замерзнуть метра на полтора в глубину.
– Работает, – невозмутимо ответил Арт. – Она мне очень помогла.
Рил ничего не ответила, только зло зыркнула на меня глазами. Пересыпав