— Власть Баранова держится лишь на плечах преданной ему банды каторжников, которых он ублажает водкой и ромом.
Они говорили, закрывшись в кают-компании, чтобы их случайно не услышали матросы корабля. Надо было всё же сохранять видимость лояльности местной власти и её верховному представителю. Чтобы они ни думали о Баранове, нельзя было допустить, чтобы содержание крамольных речей просочилось на берег.
Лазарев не мешал высказываться своим горячим сослуживцам, и хотя разделял их взгляды, но считал нужным иногда и осадить:
— Довольно, господа! Не будем всё валить на Баранова.
— Капитан, по-моему, это доктор Шеффер стоял сейчас у двери. Быть нам всем на эшафоте: у доктора, как он любил хвастаться, прекрасные связи с московской полицией.
Лазарев, понимая, что его разыгрывают, отвечал:
— Можете не волноваться, господа. Я осведомил доктора, что он лицо на судне нежелательное, и посоветовал обосноваться на берегу.
— Два дня назад он отвёз на берег свои вещи.
— Для него Баранов сумел выделить вполне приличную квартиру.
— Говорят, он крепко подружился с Барановым и что правитель принимает его в любое время.
— Представляю, какие песни о нас напел он господину Баранову.
Разговоры разговорами, но надо было подчиняться приказу. На корабль были погружены меха для доставки в Охотск, приняты депеши Баранова. Осталось наполнить бочки свежей водой — ив путь.
Утром на «Суворов» неожиданно прибыл известный всему Ново-Архангельску Матвей Огородников. Поднявшись на борт, он голосом, подобным иерихонской трубе, объявил, что господину правителю надобно срочно говорить с капитаном Лазаревым.
Уж если сам Огородников явился за ним, то, решил Лазарев, дело действительно серьёзное: раньше такие поручения исполняли совсем другие люди. Он быстро собрался, надел мундир.
— Не поминайте, братцы, лихом! — шутя сказал он, спускаясь в корабельную шлюпку: не хватало ему досужих домыслов промышленников, будто он следует на берег под конвоем Огородникова.
Баранов, облачённый в давно вышедший из моды шёлковый сюртук, с которым по своим консервативным вкусам, видимо, никак не хотел расставаться, встретил Лазарева внешне приветливо, ласково, если употребить его любимое словечко. Однако за полгода их знакомства Лазарев уже успел понять, что правитель, когда ему необходимо, умеет скрывать настоящие чувства.
— Как ваше житьё-бытьё, Михаил Петрович, как идут сборы в дорогу? — любезно поинтересовался Баранов.
— Собираемся, — суховато ответил Лазарев. — Водой нальёмся и пойдём. Или опять у вас новые планы? Не лучше ли всё же, Александр Андреевич, на Сандвичевы? — чуть ли не угодливо, в последней попытке тронуть чёрствое сердце Баранова, сказал он.
— Нет, Михаил Петрович, на Сандвичевы не лучше, — обрезал Баранов. Правитель помолчал и испытующе взглянул на Лазарева. — Плохие здесь события происходят, не слышали?
— Что же такое, Александр Андреевич?
— Колоши на девок наших, алеуток, нападение устроили. Тех колошей мы взяли. Оружие у них нашли. Допытывались, откуда огнестрельное оружие. И ответ был — от американца Ханта, у него выменяли.
Лазарев невольно побледнел: продажа оружия диким, всем о том было известно, считалась в колониях тягчайшим грехом.
— Я знаком с мистером Хантом и не могу поверить, чтобы он решился на это.
— Как-то вот, Михаил Петрович, решился, — угрюмо сказал Баранов. — Думал я, что применить к нему, чтобы другим впредь неповадно было, и решил: надо за нарушение наших законов арестовать его судно вместе с самим Хантом. — Баранов сделал паузу — и тоном приказа: — И сделать это я прошу вас, Михаил Петрович, опираясь на ваш экипаж и боевую силу вашего корабля.
— Что?! — вскинулся Лазарев. — Мне — арестовать Ханта? Нет, я от этого отказываюсь!
Баранов сузил глаза, встал из-за стола, заложил руки за спину.
— Вы хотите сказать, Михаил Петрович, что отказываетесь выполнить мой приказ? На кого же мне опираться здесь, ежели мне не подчиняются флотские офицеры на службе компании?
— Я имею честь считать мистера Ханта своим другом и потому не могу выполнить этот приказ, — с обретённой твёрдостью ответил Лазарев.
Левое веко у Баранова задёргалось, что предвещало неконтролируемый приступ гнева.
— Хорошо, лейтенант Лазарев. Пользуясь данной мне здесь властью, я отстраняю вас от командования судном. Готовьтесь сдать дела человеку, которого я сочту более для того подходящим. Возвращайтесь на корабль, поставьте его ближе к берегу, под батареи крепости, и немедленно приступайте к разгрузке мехов. Ступайте выполнять приказ!
Лазарев резко повернулся и вышел. Его душила ярость.
Столкнувшись с отказом Лазарева выполнить приказ, Баранов вдруг почувствовал себя старым и беспомощным. Заломило в висках. Он тяжело опустился в кресло и некоторое время сидел совершенно неподвижно. Значит, с ним уже могут и не считаться? Уже можно, ничего не боясь, открыто признаваться в дружбе с людьми, которые причиняют компании злонамеренный вред? Нет, всё с большим ожесточением думал он, рановато списывать Баранова в расход, ещё поборемся.
Он взял в руки погремушку туземной работы, которой пользовался вместо звонка, и встряхнул, вызывая конторщика Григория Терентьева. Когда крепкий темнокожий креол вошёл и молча взглянул на него своими узкими глазами, Баранов сказал:
— Найди Огородникова. Пусть соберёт людей, с оружием. Передай: поедем на «Педлер» арестовывать Ханта.
Дурные вести в небольшом поселении разносятся быстро, и, когда в байдары стала садиться «гвардия Баранова», как называли в Русской Америке возглавляемый Огородниковым охранный отряд крепости, уже было ясно, что надвинулись тучи и скоро грянет гром.
Диковинную картину представлял со стороны этот отряд: как на подбор дюжие, мрачного вида бородатые мужики от тридцати пяти до пятидесяти лет, среди которых были и отошедшие от промысловых дел за возрастом старовояжные, и бывшие матросы, и ссыльные посельщики, одетые кто во что горазд, — одни в потёртых камлейках, другие в толстых шерстяных свитерах, третьи — в плотных, подбитых мехом брезентовых куртках. Всех их объединяла преданность Баранову и готовность идти за него хоть в огонь, хоть в воду, за что и поощрял их правитель некоторыми благами и привилегиями. Им было не привыкать участвовать и в стычках с туземцами, и в усмирении бунтовщиков, которым не нравились заведённые Барановым порядки. Но вооружённая акция против американского корабля была им в новинку, и некоторые с неуверенностью в себе поглядывали на Баранова, словно безмолвно спрашивали: а всё ли правильно, нет ли какой ошибки? Как-никак дружба Баранова с капитанами-«бостонцами» всем известна, и не тронулся ли умом старый правитель, если решил объявить им войну?
Баранов сидел на корме шедшей впереди байдары насупившийся, явно не в духе. В той же лодке плыл и его переводчик, служивший в компании американский матрос Абрахам Джонс.
Баранов, когда пристали к «Педлеру», поднялся по трапу на борт. Войско Огородникова, осмелев, полезло на палубу с разных сторон, используя и трап, и канаты, словно брало судно на абордаж. Встревоженный капитан «Педлера» Самуэль Нортроп стоял на шканцах в окружении группы матросов, ожидая объяснений Баранова. Тот, никак не приветствуя капитана, сразу резко спросил:
— Где Хант?
— Он на борту «О'Кейна». А в чём дело, господин Баранов?
Баранов на мгновение замешкался. Он предпочёл бы выложить свои обвинения лично Ханту. Однако, если уж поднялись сюда, надо было довести дело до конца.
— Ваш хозяин, Уилсон Хант, — жёстко заговорил Баранов, — допустил недружественные действия по отношению к вверенной мне российской колонии, поставляя оружие и порох диким туземцам. Он нарушил наш договор с господином Астором о запрете на подобную деятельность. Я вынужден отдать приказ обыскать корабль.
Абрахам Джонс, более поднаторевший в переводе бесед на коммерческие темы, говорил чуть сбиваясь, явно чувствуя двусмысленность своего положения.
Едва он закончил, как Баранов обернулся к стоявшему рядом Огородникову:
— Выполняй, Матвей, приказ!
Огородников, легко отстранив попытавшегося встать на его пути матроса, пошёл в сопровождении угрожающе зашумевших соратников обыскивать корабль. Вскоре они вернулись, катя по палубе два бочонка пороха. Один из помощников Огородникова держал в руках пару конфискованных ружей.
Ткнув пальцем в бочонки и ружья, словно видя перед собой неопровержимое свидетельство вины Ханта и капитана «Педлера», Баранов жёстко сказал:
— За нарушение законов, принятых на этой русской территории, я объявляю ваше судно арестованным. Приказываю вам спустить флаг, разоружить команду. Отказ выполнить этот приказ буду расценивать как объявление нам военных действий... Матвей, помоги матросам спустить флаг.
Капитан Нортроп стоял как парализованный, видимо, не совсем понимая, что всё это значит и может ли он выразить протест в отсутствие хозяина судна.
Флаг «Педлера» медленно пополз вниз.
— Пошли на «О'Кейн», — решительно сказал Баранов.
Ободрённые лёгкой победой бородачи-«гвардейцы» дружно зашумели:
— Покажем Ханту кузькину мать!
— За борт его — и все дела!
Людям Баранова не чинили препятствий, пока они поднимались на палубу «О'Кейна», но там их встретила толпа матросов, стоявших с ружьями на изготовку вокруг капитана судна Роберта Макнейла и Уилсона Ханта.
Тут Баранов избрал другую тактику, предпочтя вначале поговорить со своими «гвардейцами».
— Гляньте на них, — с недоброй усмешкой кивнул он на ощетинившийся ружьями экипаж. — Вот этот наш гость, мистер Хант, нагадил в приютившем его доме, вооружая колошей, а потом спрятался под защиту сородичей и воображает из себя невинную овечку. Так-то плюют они на наши законы, так-то благодарят нас за гостеприимство! — И приказал Джонсу: — Переведи!