Передней Азии рухнула, просуществовав лишь несколько месяцев. Казалось, наступила пора отбросить Птолемеев, захвативших ряд опорных пунктов в Малой Азии и Фракии, обратно к их границам. Морской победой у Андроса Антигон Гонат добился столь же значительного успеха, как и возвращением Коринфа. Если подумать, что Антигону в 245 г. было уже 74 года, можно удивиться энергии и силе его духа и тела. Он, очевидно, оставался гибким и решительным до самой глубокой старости.
Уже к концу 50-х годов III в. до н. э. в Греции наметилось изменение политического климата. Если раньше Эллада была игрушкой в руках эллинистических великих держав и в первую очередь яблоком раздора между Лагидами и Антигонидами, то теперь в политическую игру включались новые силы. Это были греческие союзные государства этолийцев и ахейцев, подчинившие своему влиянию обширные части Средней Греции и Пелопоннеса. Они особенно соперничали & Македонией. Этолийцы со времени их победы над кельтами (279 г.) пользовались в Элладе большими симпатиями, хотя этолийский народ, обосновавшийся на окраинах греческого мира, лишь в малой степени был причастен к достижениям греческой культуры.
В свою очередь, ахейцы нашли в Арате Сикионском замечательного государственного деятеля и руководителя, которому Ахейский союз обязан своим политическим возвышением. Кто же был этот Арат? Сын Клиния, родившийся в Сикионе в 271/270 г., выросший в семье, оппозиционно настроенной к тирании (Клиний стал жертвой тирании, когда Арат был еще ребенком), Арат всегда чувствовал себя поборником идеалов гpаждaнcкoй свободы. К тому же он смотрел далеко за пределы степ своего родного города. Чтобы освободить его от тиранов, он установил связь с Птолемеем и и Антигоном Гонатом. Первый даже предоставил ему значительную сумму денег, с помощью которой можно было удовлетворить требования сикионских изгнанников. Решающим переломом явилось присоединение в 251 г. Сикиона к Ахейскому союзу после освобождения его от тирании. Тогда союз еще отнюдь не был мощной организацией, он охватывал лишь несколько маленьких городов Северного Пелопоннеса. Но взоры союзного собрания были устремлены на Арата, поскольку он не только импозантной внешностью, но и своим подкупающим нравом и дипломатическими способностями выделялся среди всех других политиков. Поэтому его непрерывно избирали стратегом, т. е. «президентом» Ахейского союза: сначала в 245 г., затем в 243-м, а в общем не меньше 16 раз, причем последний раз — в 213 г., в год его смерти.
Па протяжении многих лет Арат стоял во главе этого объединения и вместе с ним пережил и его политические взлеты, и падения. Так как Ахейский союз не мог отстаивать себя как самостоятельная величина в политической игре великих держав, то оставалось лишь примкнуть к одной из них — к государству Птолемеев или к Македонии. И действительно, в проводимой им политике Арат в основном руководствовался этим принципом, применяя его с большой виртуозностью.
Но интересы Ахейского союза и Антигона Гоната были в основе своей несовместимы, ибо там, где властвовали поддерживаемые Македонией тираны, нельзя было найти и следа гражданской свободы, как ее себе представляли Арат и его приверженцы. Занимая во второй раз должность стратега, Арат в 243 г. нанес тяжелый удар македонскому господству в Элладе: в мирное время, без объявления войны, в сопровождении небольшой группы решительных приверженцев он овладел Коринфом и крепостью Акрокоринфом. Это была дерзкая операция, вызвавшая во всем греческом мире сенсацию и даже восхищение. Вместе с гаванью Лехеем Коринф был включен в Ахейский союз, за ним вскоре последовали другие общины — Могары, Эпидавр и Трезен. Ахейский союз получил теперь новый центр; из имевшего тишь локальное значение объединения он вырос в силу, которую никто более не мог игнорировать.
Не удивительно, что авторитет Арата необычайно возрос, тогда как в Македонии царили разочарование и замешательство. О том, чтобы отвоевать Коринф, пока нечего было и думать. Коринф — город и крепость — был занят мощным ахейским гарнизоном, а этот последний, чтобы обезопасить себя от неожиданных нападений, помимо всего прочего использовал сторожевых собак.
Антигон находился в затруднительном положении. Он должен был примириться с потерей города, сколь болезненной она для него ни была. Антигон Гонат и Арат были на редкость неравной парой: царь — старец, которому исполнилось 75 лет, между тем как Арату было только 27. Никто не знал, каких неожиданностей можно было ожидать от Арата в будущем. Так или иначе, Антигон, сознававший опасность дальнейшего расширения Ахейского союза, оказался вынужденным искать союзников. Он нашел их в лице этолийцев и Этолийского союза. Правда, этот последний доставлял монарху в Средней Греции много хлопот, однако этолийцы враждовали с ахейцами, и это было основным побуждением, заставившим их перейти на сторону Македонии. Казалось, что дело снова дойдет до конфронтации с империей Птолемеев, ибо ахейцы назначили царя Птолемея III (246–221 гг.) почетным главнокомандующим их сухопутных и морских сил. Правительство в Александрии решилось поддержать ахейцев — оно было против усиления Антигона в Греции. Когда в 241 г. этолийцы появились на Пелопоннесском полуострове, Арат отказался встретиться с ними в открытом бою. Он предпочел отступить, хотя это и вызвало неудовольствие его соотечественников, горевших желанием помериться силами с этолийцами. Арата обвинили даже в трусости. Но он лишь выжидал удобного момента и дождался его: неожиданно напав на этолийцев у местечка Пеллены, — он нанес им весьма чувствительный урон. Правда, этолийцы разграбили Пеллену. В целом, однако, ни этолийцы, ни македонский царь не добились в борьбе с ахейцами решающего успеха, и потому мир, заключенный в 241 г. всеми тремя воевавшими государствами, не был неожиданностью. Антигон не мог тогда рассчитывать на быстрое решение спора, он должен был примириться с развитием событий, а оно не было для него благоприятным. Быть может, как полагает В. В. Тарн{48}, у него хватило бы сил нанести ахейцам поражение, но таким путем он не заполучил бы обратно Коринфа, в чем и заключалась главная задача, и даже при длительной осаде города исход нельзя было предусмотреть.
Но без Коринфа македонская система господства в Греции была лишена настоящего центра, хотя города Аргос и Мегалополь по-прежнему сохраняли верность Антигону. Эта ситуация привела к политическому равновесию в Пелопоннесе, ни одна из двух партий не могла добиться полной победы над другой. При таком положении дел можно, пожалуй, упрекнуть Антигона Гоната в отсутствии последовательности его политического курса: он остановился на полпути и предоставил будущему решать затянувшийся спор. Но, возможно, он был занят другими, еще более важными заботами? У Македонии была на севере растянутая, открытая граница, которую неоднократно нарушали являвшиеся с севера кочевые племена. Не слышно было, однако, чтобы Антигон проявил особое рвение в борьбе с этой опасностью, — напротив, для него важнее всего была греческая политика.
240 год был годом мира в средиземноморском регионе. На востоке, как и на западе, приступили к залечиванию ран, нанесенных большими воинами. На западе подошла к концу 24-летняя борьба римлян и карфагенян в 1-й Пунической войне за обладание Сицилией, на востоке помирились друг с другом Птолемеи и Селевкиды, и лишь в Элладе царило обманчивое спокойствие, которое в любой момент могло снова превратиться в открытую войну. Ключ к этому находился в руках Арата, он все же стремился, не считаясь с соседями, расширить влияние руководимого им Ахейского союза. Он даже не отступил перед нападением на Афины (первое вторжение в Аттику было в 242 г., а второе — в 240 г.).
Антигон не ввязывался в войны бездумно, ибо по природе не был великим полководцем и стратегом; он любил науку и охотно предавался бы беседам с друзьями-единомышленниками, если бы не стечение обстоятельств того времени. Он не забывал, какое глубокое удовлетворение приносило ему некогда занятие философскими и этическими проблемами в Эретрии и Афинах под руководством Зенона из Кития. Мы не знаем, думал ли Антигон когда-нибудь превратить город македонских царей Пеллу в столицу муз, как это сделали с Александрией первые Птолемеи. Так или иначе, ему было кому подражать. Ведь уже царь Архелай (413–399 гг.) пригласил поэта Эврипида к своему дворцу в Македонию, где тот и написал своих «Вакханок». При Филиппе II греческие ученые были воспитателями Александра — сначала Апаксимен из Лампсака, а затем Аристотель, которому суждено было позднее стать звездой первой величины в мире науки. Правда, когда он был при дворе в Пелле, этого никто еще не мог знать, но все же слава приглашения греческого ученого в Македонию принадлежит царю Филиппу II, хотя Демосфен в своих речах и заклеймил его как величайшего врага греческой культуры. Разумеется, Аргеады были не слишком высокого мнения о философии, и если Аристотель и пытался приобщить своего питомца Александра к философии, то от этого было мало толку — разве только общее глубокое уважение к духовной жизни греков, особенно к поэмам Гомера, которые произвели на Александра сильнейшее впечатление и пробудили в нем желание сравняться с великими героями греческой старины. У Гомера, с которым он познакомился благодаря Аристотелю, Александр нашел то, что искал: восторг перед великими воинами, в первую очередь перед Ахиллом и Патроклом, которым он пытался подражать. При этом не следует упускать из виду, что в античности не существовало четкой границы между мифом и историей. То, что рассказывалось в новеллах о богах и героях, считалось исторически достоверным, и, если кто из смертных совершал что-либо сверхчеловеческое, его приравнивали к богам.
Ничего подобного не происходило с Антигоном! Конечно, у него были свои боги-покровители. На одной монете (серебряной тетрадрахме) имеется изображение Антигона с рогами — атрибутами бога Пана, наводившего ужас на своих врагов. Эта монета с Паном имеет большое историческое значение, ибо возможно, что на ней сохранился портрет (он был бы тогда единственным) царя Антигона. Но в целом это было — в сравнении, скажем, с обожествлением Птолемеев при их жизни — весьма скромной претензией. Она никого не могла шокировать, и если македонский царь распорядился изобра