современников, Антигон был женат только один раз — на дочери Селевка I Филе. К моменту свадьбы Антигону было 43 года, а его супруга, наверное, была моложе лет на 20. От этого брака родился наследник престола Деметрий. Другой сын, Галкиопей (или Алкионой), должен был быть намного старше Деметрия, он родился от связи Антигона с афинянкой по имени Демо. Современный Антигону историк (Птолемей из Мегалополя) называет Демо гетерой. Соответствовало ли это действительности или нет, но Галкионей был особенно мил и дорог своему отцу; с 273 г. он занимал ряд важных постов. Его жизнь, однако, была коротка. Галкионей родился, вероятно, около 290 г. и еще в расцвете лет пал в бою, сражаясь рядом с отцом, возможно, во время Хремонидовой войны (согласно Белоху). Если это верно, то он даже не достиг тридцатилетнего возраста. По поводу престолонаследия не было никаких споров, поскольку остался лишь один наследник — Деметрий. Мог ли Галкионей вообще в этом отношении идти в расчет — на этот вопрос трудно ответить.
Античная традиция сохранила об Антигоне довольно много анекдотов. Насколько они, однако, достоверны, является спорным. К тому же некоторые из этих анекдотов, возможно, относятся к деду Антигона — Антигону Одноглазому. Для Антигона Гоната, во всяком случае, характерны слова, с которыми он будто бы обратился к какому-то рифмоплету, именовавшему его богом: «Раб, которому приходится заботиться о ночном горшке царя, держится на этот счет другого мнения». Это была грубая отповедь, которой лояльно настроенный поэт вовсе не заслужил, поскольку божественность эллинистических царей в других местах, как, например, в Египте, стояла вне сомнений, но Антигон и знать ничего не желал об этом.
Столь же примечательна другая история. Во время осады Антигоном какого-то города к нему явился философ с предложением прочесть ему трактат о справедливости. Это совершенно вывело из равновесия обычно столь снисходительного царя. В негодовании он ответил философу: «Как могло тебе прийти в голову желание читать мне проповедь о справедливости и благе моих ближних, когда ты застаешь меня как раз в момент осады города, принадлежащего этим ближним?»{51}. Можно предположить, что здесь идет речь об эпизоде из осады города Кассандрии, но это, естественно, не доказано. Был ли Антигон циником? В. В. Тарн полагал, что подобное суждение было бы поверхностным, и он, безусловно, прав. Однако практика и теория были для Антигона двумя различными вещами, и он не мог простить философу столь неуместного вмешательства в ведение военных действий. Война была войной, а философия— философией, — никто не знал этого лучше, чем сам Антигон.
Возникает вопрос, а как Антигон судил о своей царской власти? Писатель II в. н. э. Элиан рассказывает, что своему сыну, притеснявшему своих подданных и проявившему к ним заносчивость, Антигон сказал: «Разве ты не знаешь, что наша царская власть есть славное служение»? Греческое слово douleia следует истолковать здесь как «служение», а не как «повинность» — последнее не подошло бы в данной связи. Речь идет о «служении», приносящем славу, и таким образом слово это трактуется в смысле философии стоиков. Отец и сын олицетворяют здесь два различных мнения: сын — что все подданные должны служить правителю, а отец — что царь обязан оказывать услуги своим подданным. Между тем как другие эллинистические правители рассматривали свою страну как свою собственность, по примеру, поданному когда-то великими сицилийскими тиранами. Антигон подчеркивает не права царей, а их обязанности, учение же об обязанностях и было зерном стоической философии. Благодаря таким представлениям Антигон неизмеримо возвышается над остальными эллинистическими монархами, жизнь которых не всегда соответствовала этическим принципам античной концепции правителя.
За свою восьмидесятилетнюю жизнь Антигон Гонат знал взлеты и падения невиданных масштабов. Царская власть в Македонии далась ему непросто, и, когда он ее наконец добился, проблемы внутренней политики потребовали всего его внимания. На политическом поприще он не всегда был удачлив, успехи чередовались с неудачами, особенно многочисленные трудности создало для Антигона и его власти в Элладе возвышение Ахейского союза. Однако если Македония в середине III в. до н. э. заняла ведущее положение среди эллинистических государств, то это было личной заслугой царя, поднявшего Македонию из глубокой пропасти снова на должную высоту. Это достижение следует оценить тем более высоко, что Антигону не благоприятствовали ни законность власти, ни помощь сильных соседей и друзей.
Победа в 277 г. над кельтами при Лисимахии (см. выше, с. 180) открыла ему сердца его соотечественников и эллинов, а имя его повсюду стали произносить с величайшим уважением. Политика сдерживания, характерная для его дальнейших действий, завоевала ему новых друзей и приверженцев. Благодаря связям со школой стоиков в Афинах Антигон располагал превосходной «прессой». Стоики видели в нем своего единомышленника на тропе, который, будучи царем, открыто признавал себя стоиком и не считал ниже своего достоинства вести сними споры о справедливости и добре, хотя, разумеется, не во время военных действий. С его смертью в 239 г. в Македонии кончилась эпоха, всецело отмеченная определяющим воздействием личности Антигона.
VII
Клеомен III, царь Спарты(260–220/219 гг. до н. э.)
Рассказать историю спартанского царя, который сорока лет от роду добровольно ушел из жизни, было бы нетрудно, но будь эта жизнь переплетена с важными внутренними реформами в Спарте и с историей двух больших эллинистических государств — Птолемеев в Египте и Антигонидов в Македонии.
Спартанское государство было затронуто лишь вскользь переворотами, связанными с жизнью и деятельностью Александра. Лакедемоняне ценой немалых жертв нее же сохранили независимость. Правда, они были разгромлены Антипатром в битве при Мегалополе (331 г.); но была ли Спарта включена в Коринфский союз — остается неясным. Лучше эту проблему вообще не затрагивать. Позднее Пирр сделал попытку вторгнуться в Спарту, но это его предприятие осталось лишь незначительным событием, а после того как в 272 г. царь молоссов погиб в Аргосе, опасность окончательно миновала.
Напротив, Антигон Гонат никогда не пытался подчинить Спарту — у него было достаточно хлопот, чтобы сохранить в своем лагере пелопоннесских союзников. Поэтому Спарта с ее внутренними проблемами, по существу, осталась предоставленной самой себе. Ее участие под руководством царя Арея II в Хремонидовой войне закончилось крупным поражением и гибелью царя. Это было единственной попыткой Спарты включиться в большую политику эллинистических держав, и вряд ли можно сомневаться в том, что здесь на заднем плане стояли политика и деньги Птолемеев.
Однако политическая ситуация в Спарте прежде всего определялась социальными обострениями, вытекавшими из неравного распределения земельной собственности. Время, когда политика спартанцев решалась согласованными действиями царей, эфоров и апеллы — народного собрания, состоявшие из полноправных граждан, — это время давно миловало. Земельная собственность и осуществление политических прав составляли прерогативу очень немногих, и, кроме того, среди земельных собственников было немало женщин, которые, естественно, не участвовали в политической жизни. Из сказанного можно себе представить, до какого низкого уровня упала военная мощь спартанцев. От прежней военной славы лакедемонян также почти ничего не осталось. Страна дошла до того, что лишь безотлагательные меры могли привести к какой-то перемене.
Первая крупная попытка реформ связана с именем предшественника Клеомена — царя Агиса IV. Ситуация, которую Агис застал при своем вступлении в управление государством в 245 г., была прямо-таки удручающей. В Лакедемоне имелось всего 700 полноправных граждан-спартиатов, и из них лишь 100 владели клерами — земельными участками. О принципиальном равенстве граждан при таких обстоятельствах вообще не могло быть и речи. Равным образом осталась только тень и от спартанской системы государственного воспитания — aгогé. Богатые вели жизнь, полную роскоши и удовольствий, а остальные жили в нищете. Каких-либо возможностей экспансии для спартанского государства не существовало. Мессения была давно потеряна (уже во времена Эпаминопда, т. е. более чем 100 лет назад), и все попытки снова подчинить эту область и ее жителей, которые ранее использовались в качестве рабов (илотов), были безнадежны. В III в. до н. э. в Спарте вообще отказались от попыток вернуть Мессению.
Агис IV, сын Эвдамида II, усмотрел в земельной реформе последнее средство преобразования спартанского государства. Он посягал таким образом на самые устои спартанского государственного порядка, но у него не было другого выбора, ибо никто из богатых землевладельцев не соглашался по доброй воле отказаться от части своей земельной собственности. Впрочем, это почти не отличалось от того, как повели себя сто лет спустя римские сенаторы, когда Гракхи предприняли аграрную реформу в Италии.
В Спартанском государстве было два царя: один из дома Агиадов и один — из дома ЭвриПонтидов. Агис был Эврипонтидом, а его соправитель Леонид — Агиадом. Но этот последний относился к аграрной реформе в высшей степени отрицательно. Еще было пять эфоров, имевших большое влияние на политическую жизнь страны. Без согласия эфората реформы в Спарте были невозможны, и поэтому нет ничего удивительного в том, что Агис приложил усилия к тому, чтобы хотя бы часть эфоров перетянуть на свою сторону. Но добился он успеха лишь у одного — Лисандра, расположенного к нему с детских лет.
Предложенная Агисом реформа была радикального свойства. Вся земля в долине Эврота должна была быть предоставлена в распоряжение полноправных граждан Спарты, что составило бы всего 4500 земельных наделов (клеров). Число полноправных граждан следовало пополнить периеками («окрест живущими») и людьми других категорий и таким образом довести до нужного количества. Остальную землю намерены были поделить на 15 тыс. клеров и предоставить их в распоряжение периеков. Сам царь Агис подал хороший пример, высвободив большую часть своих собственных земель для земе