Греки давно уже устали от этой войны, ибо, хотя и нельзя было отметить крупных сражений, потери в людях были велики. Одним лишь элейцам после двух военных столкновений пришлось оплакивать не менее 600 убитых и 280 пленных{58}, а в других участвовавших в войне государствах картина была, видимо, еще более удручающей. В Греции в то время уже не было избытка в людях, тем более что многие эллины зарабатывали свой хлеб в качестве наемников за пределами своей страны.
Во время пребывания царя на Истме, где он любовался Немейскими играми, поступило неожиданное сообщение: Ганнибал наголову разбил римлян у Тразнменского озера. Это было первое большое сражение в ходе 2-й Пунической войны летом 217 г. Деметрий Фаросский решил, что пробил его час, и настойчиво стал уговаривать юного царя направиться в Иллирию и, смотря по обстоятельствам, также вступить в войну против римлян на территории Италии. Разумеется, это были всего лишь мечты, которым, как известно, никогда не суждено было осуществиться. Но Филипп был буквально заворожен широтой открывавшихся перед ним перспектив. Разве не был он отпрыском рода Филиппа II и Александра Великого{59} и разве его долг не состоял в том, чтобы подражать им? Так как этолийцы тоже не были более заинтересованы в войне, принесшей им лишь тяжелые потери и никаких выгод, то осенью 217 г. представители воюющих сторон собрались на мирный конгресс в Навпакте, в Коринфском заливе (нынешний Лепанто).
Территориальные приобретения Филиппа были очень скромны, поскольку в основу соглашения был положен status quo. За македонским царем признавалось владение Закинфом и Трифилией. Впрочем, война никому не принесла выгоды. Большие пространства плодородных пахотных и садовых земель в Пелопоннесе находились в запустении, а варварские разрушения, учиненные этолийцами в Македонии, долго еще оставались в памяти эллинов устрашающим примером. Они были признаком растущего огрубения нравов и исчезновения прежней веры в богов. На мирном конгрессе в Навпакте — а это был последний мир, заключенный только между греками и македонянами, без вмешательства Римлян, — этолиец Агелай произнес памятную речь, с которой в основных чертах можно еще и сегодня ознакомиться у Полибия [V, 103, 9]. Эта речь содержала страстный призыв к эллинам, а еще больше к царю Филиппу Македонскому. Он обязан, говорил Агелай, заботиться о защите родственных ему греков и не допускать никакого влияния на греческие дела со стороны западных держав, ибо если хотя бы однажды тучи с запада сгустятся над Грецией, то будет покопчено с эллинским самоопределением и нельзя будет уже по собственному усмотрению вести войну и заключать мир.
Мы не знаем, откуда Полибий узнал об этой речи, но несомненно одно — она в большой степени соответствовала помыслам и чувствам греков того времени. Большой агон в Элладе (впрочем, он был проведен не очень агональным способом) подошел теперь к концу. Однако по ту сторону Адриатики находились римляне, которые в 217 г. — еще не состоялась битва при Каннах (216 г.) — должны были напрячь все свои силы для отражения пунийцев под водительством Ганнибала. В Навпакте еще никто не знал, как закончится вооруженное столкновение между Римом и Карфагеном. Не знал этого и Филипп, готовившийся теперь возвратиться на свою родину, чтобы оттуда выступить против иллирийца Скердилаида. Последний с запада вторгся в македонскую область Пелагонию, причем не исключено, что он действовал по прямому побуждению римлян, так как их иллирийский протекторат должен был обеспечить ему определенную поддержку.
Разногласие между Филиппом и Скердилаидом было достаточно взрывоопасным именно потому, что здесь мог быть затронут римский протекторат в Иллирии, распространявшийся на прибрежные области к югу от Лисса вплоть до района к северу от Финики. Филипп никогда не мог примириться с этим протекторатом, ибо он представлял до некоторой степени обширный плацдарм для римских операций к востоку от Адриатики.
Большой бедой было то, что Филипп не располагал сколько-нибудь значительным военным флотом, каким, например, владел еще Антигон Гонат во время борьбы за морское господство в Эгеиде. Македонских финансов было недостаточно, чтобы наряду с большим сухопутным войском содержать еще соразмерный с ним флот. Помимо денег, недоставало также морского персонала, каким, например, располагали Птолемеи. Примечательно, что Филипп немедленно отказался от морской экспедиции против Скердилаида (опа должна была начаться с Кефаллении), как только пришло известие, что римляне будто бы направили военную эскадру из Лилибея (в Сицилии) в сторопу Иллирии. Разведывательная служба Филиппа оказалась в данном случае совершенно несостоятельной, ибо Римляне смогли тогда отрядить для действий в Иллирии всего-навсего десять кораблей. Ио Филипп тотчас оставил начатое предприятие (лето 216 г.), что свидетельствовало о его страхе перед римлянами. Решение это, однако, было ошибочным, ибо несколько позже — все еще в то же лето — на далеких полях Апулии состоялась битва при Каннах, в которой Ганнибал одержал убедительную победу над римлянами. Казалось, что могло быть естественнее для македонского царя в этих условиях, чем намерение установить связь с великим пунийским полководцем, находившимся тогда на вершине своей славы?
Филипп действительно отправил посольство в лагерь Ганнибала. Но тут произошел неприятный для македонян инцидент. Посланец царя Филиппа афинянин Ксенофан, находясь уже в Италии, попал в руки римлян, которые оказались настолько великодушными, что снова отпустили Ксенофана на свободу. Нам неизвестно, узнали ли римляне о цели его миссии. Мы равным образом не уверены в том, случилось ли это событие по прибытии посланца в Италию или уже на обратном пути, однако все это можно оставить без внимания, ибо точно установлено, что между Филиппом V и Ганнибалом был заключен договор. Этот союз двух властителей имел всемирно-историческое значение. Впервые две державы двусторонним пактом о взаимопомощи обязались совместно вести войну против римлян и только совместно заключать мир.
В договор были включены также союзники македонского царя, в частности члены эллинского союза. Римский протекторат в Иллирии должен был прекратить свое существование. Впрочем, вряд ли подлежит сомнению, что эта область была поставлена под верховную власть македонского царя. Договор в том виде, как он передан у Полибия, предусматривал раздел сфер интересов или районов боевых действий, однако его эффективность зависела от того, как скоро карфагенянам удастся окончательно победить римлян{60}. Кстати, то, что можно вычитать у Ливия [XXIII, 23, 10] и у некоторых его позднейших интерпретаторов (Аппиан, Зонара) — будто бы Ганнибал обещал по окончании войны в Италии переправиться в Грецию и здесь прийти на помощь Филиппу, — совершенно немыслимо, ибо как мог Филипп желать вмешательства карфагенян в дела Эллады?! Но, как бы то ни было, для Рима договор между карфагенянами и македонским царем представлял поначалу большую опасность, особенно после проигрыша римлянами сражения при Каннах.
Тем не менее в Риме собрались с силами и отправили в Адриатическое море эскадру под командованием претора М. Валерия Левина. Этой акцией Рим дал своим иллирийским подданным попять, что не бросит их на произвол судьбы. А они, в свою очередь, меньше всего были заинтересованы в том, чтобы менять римский протекторат на господство македонского царя. Поэтому в Иллирии все осталось по-старому, тем более что Филипп не мог соперничать с римлянами на море, а Ганнибалу вполне хватало дел на италийской территории. Без активной поддержки эллинской симмахии Филипп мог добиться лишь немногого, по греки не выказали склонности к тому, чтобы подвергать себя опасности в предприятиях Филиппа против иллирийцев и римлян, — позиция, которую можно попять, тем более что Союзническая война уже до предела истощила силы эллинов.
Что оставалось делать Филиппу? Без греков и их флота нельзя было рассчитывать на успех в борьбе против римлян — стало быть, приходилось туже натянуть поводья. Если до сих пор, особенно под влиянием Арата, Филипп по возможности шел навстречу эллинам, то теперь его поведение в корне изменилось. Как правильно подчеркнул Бенедикт Пизе{61}, вытеснить римлян из Иллирии стало для македонского монарха буквально вопросом жизни. Они были для него в высшей степени неприятными соседями, да и греческое сопротивление македонскому царю находило поддержку в первую очередь у римлян, утвердившихся в Иллирии.
Противоположность интересов Филиппа и греков нашла выражение в одном печальном событии: в Мессении вспыхнули волнения, в которые оказался замешай также Филипп. При этом были перебиты высшие государственные магистраты-архонты и до 200 граждан — сторонников олигархического курса. На следующий день после этой резни, в которой был повинен и Филипп, к македонскому царю явились в качестве посланцев Ахейского союза два Арата — отец и сын. Арат Младший не мог сдержать своего возмущения и осыпал царя градом упреков. Филипп же, не ответив ему ни единым словом, направился со своими друзьями на холм Ифомат, чтобы принести здесь жертву Зевсу. Царь, однако, не последовал совету Деметрия Фаросского захватить акрополь Мессены (подобного рода налет лишил бы его последних симпатий в Пелопоннесе). Тем не менее между Филиппом и ахейцами возник столь глубокий раскол, который уже нельзя было преодолеть (зима 215 г.).
1-я Македонская война продолжалась целых десять лет, с 215 до 205 г. до н. э. В целом она не изменила положения в Элладе. Надежды македонского царя не сбылись, и отчасти виноват в этом был сам Филипп. К тому же он позволил себе вступить в любовную связь в доме Арата с невесткой последнего, супругой Арата Младшего. Подобное поведение царя было уже полным глумлением над хорошим тоном и прежде всего над законом гостеприимства. Филипп даже взял Поликратию — так звали молодую женщину — с собой в Македонию.