лось политически вполне возможным, если бы нашелся решительный властитель. Однако уже тогда каждому благоразумному человеку было ясно, что территориальные изменения в Анатолии едва ли могут быть произведены без согласия римлян. Эти последние были судьями также и в династических спорах, которые без конца сотрясали малоазийские царства.
Как только Митридат вернулся из своей разведывательной поездки (по-видимому, в 108 г.), он немедленно привел в боевую готовность свое войско. Перед этим он распорядился казнить свою супругу Лаодику, которая была его родной сестрой: она якобы не только была ему неверна, но даже хотела отравить его. Действуя вместе со своим союзником, царем Вифинии Никомедом III, Митридат занял Пафлагонию, а затем Галатию. Обе области были поделены между двумя монархами. Отныне в них пробудилась алчность, и каждый устремил свой взор на поиски еще большей добычи. Ею стала для них Каппадокия, оказавшаяся беззащитной перед вражеским вторжением. Страна была занята сначала вифинцами, а затем, после их изгнания, — войском Митридата. Юного царя Ариарата VII Филометора привезли теперь снова в его столицу Мазаку. Ариарат приходился племянником понтийскому царю, однако он показался Митридату недостаточно уступчивым, и тогда у царя созрел план устранить юного правителя. Во время свидания, на которое Ариарат неосмотрительно согласился явиться, Митридат собственноручно заколол его, а на его место в качестве царя поставил одного из своих сыновей. Этому сыну, однако, было всего восемь лет. Отныне его стали именовать Ариарат Эвсеб Филопатор, как если бы он был членом семьи Ариаратидов.
Между тем римляне послали в Малую Азию посольство, возглавляемое Марием, с наказом навести там порядок, по никто не прислушался к мнению послов. Митридат, во всяком случае, счел возможным оставить без внимания предупреждение римлян. Однако в Риме на этот раз не уступили. Шел 99 год до нашей эры. Сенат распорядился, чтобы как Никомед, так и Митридат вернули завоеванные земли и вывели свои войска из Пафлагонии и Каппадокии. Галатия в этой связи в античных источниках [Юстин, XXXVIII, 5, 6] не упоминается, но, возможно, она не названа здесь просто по недосмотру. Этот приказ явился тяжелым ударом для обоих царей, по при тогдашнем положении вещей они вынуждены были подчиниться требованиям римлян. Усилия Митридата оказались, таким образом, напрасными, и в 95 г. он стоял снова там, где находился перед началом своих захватнических действий.
В 91 г. в Италии разразилась Союзническая война — племена Средней Италии восстали против гегемонии римлян; последние оказались вскоре на грани поражения и должны были напрячь все свои силы, чтобы выстоять. Результат не преминул сказаться: война пошатнула престиж римлян во всем мире. В частности, и в Малой Азии она произвела эффект настоящего землетрясения. Но для Митридата Союзническая война в Италии разразилась слишком рано — он еще не успел закончить всех военных приготовлений. Несмотря на это, царь ухватился за возможность, представившуюся ему столь неожиданным образом. Он вмешался в споры из-за тропа в Вифинии. Здесь царь Никомед IV должен был уступить власть какому-то бастарду по имени Сократ Хрест. Однако Никомед немедленно поспешил в Рим, а вместе с ним и царь Каппадокии Ариобарзан, который также должен был уступить власть другому (90 г. до н. э.)[25].
Тем временем Римляне справились с самыми большими трудностями в Союзнической войне, и теперь они через своего посланца Мания Аквилия аннулировали распоряжения и действия Митридата. Свергнутый каппадокийский царь был восстановлен на престоле, между тем как вифинский правитель Сократ пал жертвой вероломного убийства, инспирированного Митридатом. Уступчивость Митридата перед римлянами удивляла еще современников, но она станет понятна, если исходить из того, что царь не желал заслужить дурную славу правонарушителя в глазах всего мира. Однако, когда возвратившийся в свое царство Никомед IV совершил из Вифинии вторжение в Понтийское царство, терпению Митридата пришел конец. Он установил контакты с многочисленными властелинами Переднего Востока и даже с царями Египта и Сирии, а в своем тылу на восточной границе он располагал ценным союзником в лице своего зятя, армянского царя Тиграна. Кроме того, понтийский правитель широко использовал средства пропаганды, которая завоевывала для него симпатии не только жителей Малой Азии, по и всего греческого мира. Повсюду можно было обнаружить его эмиссаров, и не удивительно, что общественное мнение греков недвусмысленно приняло сторону Митридата.
В истории Митридатовых войн не следует упускать из виду, что царь и в политическом и в военном отношениях превосходил своих противников лишь до тех пор, пока они были предоставлены самим себе. Когда же римляне наконец собрались с силами и послали войско в Малую Азию, то тут же обнаружилось, что отряды понтийского правителя ни но вооружению, ни по дисциплине не могут равняться с римскими. По пока этот момент не наступил, Митридату приходилось иметь дело по преимуществу с наспех собранными провинциальными ополчениями, не выдерживавшими никакого сравнения с его собственным войском. Начало так называемой 1-й Митридатовой войны (89–85 гг.) отмечено поэтому непрерывной цепью римских поражений. Римское господство в Малой Азии развалилось как карточный домик. Были разбиты по меньшей мере четыре возглавляемые римлянами армии. Задержанного специальными посланцами Митридата в Митилене на Лесбосе проконсула Мания Аквилия протащили в цепях но городам Малой Азии, били розгами и в Пергаме замучили до смерти: передают, что ему будто бы влили в рот расплавленное золото. Греческие города Малой Азии отворяли Митридату свои порота и считали себя счастливыми, что избавились от власти Римлян. Наконец пал последний оплот римского владычества — город Стратоникия в Карии. За свое дружеское расположение к римлянам город этот жестоко поплатился, но тем не менее ему выпала и большая честь — выдать замуж за царя дочь одного из граждан по имени Монима. Но все это само по себе не было так уж важно; внушало опасение другое — то, что почти все без исключения греки с, так сказать, развевающимися знаменами переходили в лагерь понтийского царя.
Разрыв с римлянами, однако, не был еще непоправим, когда Митридат ужасным преступлением уничтожил всякую возможность примирения с ними. Всем наместникам во вновь завоеванных провинциях, а также магистратам свободных городов он приказал в течение 30 дней после составления царского рескрипта уничтожить всех италиков любого состояния — свободных, вольноотпущенников и рабов, безразлично — мужчин, женщин или детей. Трупы умерщвленных запрещено было хоронить. Доносчикам были обещаны вознаграждения, а тем, кто предоставит убежище объявленному вне закона или позаботится о погребении убитого, грозило суровое наказание. Этот кровавый «Эфесский эдикт» стал началом чудовищной резни в провинции Азии. Приказ исполнялся пунктуально: осквернялись убежища, где пытались спастись италики; повсюду — в домах и на улицах — разыгрывались такие душераздирающие сцены убийств, каких не было даже в худшие времена Пелопоннесской войны. Объявленных вне закона убивали везде и всюду; по большей части они становились жертвами беснующейся толпы, многие были убиты даже у алтарей, других бросали в море. Иногда кое-где пробуждались гуманные чувства, по их заглушал кровавый приказ, и порывы сострадания были утоплены в крови. Никто не чувствовал себя в безопасности даже на островах у западного побережья Малой Азии, и только Родос оказался неколебимым оплотом свободы и принял в свои степы многих беглецов-италиков.
Учиненное Митридатом жестокое избиение вошло в историю под названием «Эфесская вечерня» (88 г. до н. э.). По преданию, оно унесло 80 тыс. жертв. Если в одном из источников [Плут. Сулла, 24] указывается цифра в 150 тыс. убитых, то это — тенденциозное преувеличение. Но и 80 тыс. убитых — страшная цифра. Возникает вопрос, сознавал ли Митридат все общественно-политические последствия своего кровавого приказа? Не мог же он думать, что Рим оставит происшедшее без внимания! Слишком много семей и в Риме, и в Италии понесли утраты, и «величие римского народа» (maiestas populi Romani) потерпело большой урон не только в Малой Азии, но и во всем мире. Кто мог еще довериться римлянам, раз они не сумели воспрепятствовать столь чудовищному злодеянию?!
Вне всяких сомнений, кровавый Эфесский эдикт следует рассматривать прежде всего как акт политический. Запугиванием и террором Митридат хотел перетянуть на свою сторону всех, кто еще колебался, и это ему в очень большой степени удалось. Однако было недостаточно упрочить свое господство в Малой Азии. Ведь и в Греции, насколько невероятным это ни выглядело, пробуждались определенные симпатии к понтийскому царю, подчеркивавшему свою роль борца за дело эллинов. Многое, естественно, зависело от позиции Афин. Здесь в качестве верховного стратега власть захватил философ-эпикуреец Аристион. Друзья римлян были бессильны что-либо предпринять против него, и город вскоре открыто перешел в лагерь Митридата, тем более что появление в Эгейских водах Архелая вместе с понтийским флотом произвело на греков большое впечатление. Повсюду устраивали облавы на друзей римлян. Так, на маленьком острове Делосе понтийцы беспощадно истребили всех римлян вместе с италиками.
Сам Митридат, насколько мы знаем, никогда не показывался в Греции — он предоставил вести здесь войну своим генералам. на первых порах они смогли добиться значительных успехов, ибо почти вся Греция, за исключением Фессалии и Этолии, была потеряна для римлян; равным образом рухнуло римское господство и в Македонии. Это положение изменилось лишь в 87 г., когда весной на землю Греции ступил Сулла. Он высадился в Эпире и тотчас приступил к осаде Афин, которые, однако, попали в его руки лишь 1 марта 86 г. Впрочем, и после этого пришлось еще в течение длительного времени вести борьбу за занятый Архелаем Пирей. В результате обоих сражений на земле Беотии у Херонеи и Орхомена (86 г.) военное счастье окончательно перешло к римлянам. Несмотря на то что количественно войска Суллы уступали неприятелю, он остался победителем. Снова подтвердили свое превосходство римская дисциплина и стратегия Суллы. В частности, устройством рвов и полевых укреплений Сулла создал непреодолимые трудности для действий понтийской конницы.