Снова встает вопрос: почему Митридат не явился лично во главе армии в Элладу? Объяснить это можно тем, что у него уже возникли трудности и в Малой Азии, ибо сюда явилось римское войско под командованием Л. Валерия Фланка, а затем — после его убийства в Никомедии — Г. Флавия Фимбрии, которое стало сильно теснить понтийского царя. В руки римлян попали уже города Илион и Пергам, а последний был главной резиденцией Митридата в Западной Малой Азии. Сулла, в свою очередь, уже после битвы при Орхомене установил контакт с понтийским полководцем Архелаем. Последовали предварительные переговоры в Делии (возможно, также в Авлиде). Обе стороны были готовы к заключению мира: Сулла потому, что желал вернуться в Италию, а Митридат, поскольку опасался дальнейших потерь, в особенности в Малой Азии.
Завершающие переговоры состоялись в 85 г. на малоазийской земле, у городка Дардана, расположенного между Абидосом и Илионом, в Троаде. О происшедшей здесь встрече рассказывает сам Сулла. По его сообщению, выходит, что он и Митридат съехались на равнине, каждый с небольшой свитой. Митридат протянул Сулле для приветствия правую руку, на что Сулла намеренно не обратил внимания. Когда по настоянию Суллы царь начал держать речь — естественно, на греческом языке, которым оба владели, — Сулла перебил его, заметив, что о красноречии царя он хорошо информирован, но теперь должны обсуждаться факты. Затем Сулла перечислил преступления царя и потребовал от него ясного ответа, намерен ли он принять условия мира или нет. Когда Митридат ответил утвердительно, Сулла обнял его и вызвал из своей свиты обоих прогнанных понтийским царем правителей — Никомеда IV вифинского и Ариобарзана Каппадокийского. Митридат приветствовал Пикомеда, по отказался поздороваться с Ариобарзаном на том основании, что тот не был прирожденным властителем (в чем Митридат, по-видимому, был прав).
Относительно условий мира стороны пришли к соглашению уже на предварительных переговорах в Элладе, где они были оговорены между Суллой и Архелаем. В них предусматривалось следующее: во-первых, восстановление территориальных границ в том виде, как они существовали в 89 г., т. е. до начала войны. А это означало, что Рим получал обратно провинцию Азию, а Митридат должен был вернуть все захваченные им области, и прежде всего Пафлагонию и Каппадокию. Второе условие касалось возмещения военных расходов: Митридат обязался выплатить Риму 2 тыс. талантов. Третьим условием было предоставление Митридатом Сулле 70 военных кораблей, которые нужны были последнему для его возвращения в Италию. Четвертым пунктом предусматривалось возвращение пленных и перебежчиков. Пятое условие предусматривало амнистию для всех малоазийских греческих городов, перешедших в ходе войны на сторону понтийского царя. Наконец, Митридат был принят в число друзей л союзников римского народа.
Сколь бы разочаровывающими эти условия ни были для Митридата, ему все же удалось сохранить в неприкосновенности свою державу — Понтийское царство. Кроме того, Сулла игнорировал правило, согласно которому Рим до сих пор вел обычно переговоры лишь с поверженным врагом, а Митридат отнюдь еще не был сокрушен. Он скорее противостоял римскому полководцу как равноправный партнер, и никто не мог предвидеть, что принесет с собой будущее в Малой Азии. В особенности возникало сомнение, станет ли Митридат придерживаться Дарданского договора, если его к этому не принудят. Впрочем, от письменного составления договора стороны отказались, и таким образом, он представлял собой лишь личную сделку между двумя властителями.
Никто не станет отрицать, что Дарданский договор вызвал глубокий перелом в жизни Митридата. Впервые в лице Суллы ему встретился человек, олицетворявший «величие римского народа», хотя римский полководец и находился тогда в оппозиции к своему правительству в столице. Далеко идущие замыслы Митридата были отныне возвращены на почву реальных фактов. В частности, для него была теперь потеряна Европа, а кровопролития, учиненные в провинции Азии, оказались совершенно напрасными. В будущем необходимо было сконцентрировать все силы на укреплении Понтийской державы по обе стороны Черного моря, ибо она все еще оставалась самым значительным государством в Анатолии, а ее связи простирались вплоть до Южной России и даже еще дальше.
В год заключения Дарданского мира, т. е. в 85 г., Митридат был в расцвете своих сил — ему было тогда 47 лет. Что же он был за человек? Античные источники, по вполне попятным причинам, характеризуют его как заклятого врага римлян, Однако не все, что можно вычитать у Саллюстия, Плутарха или Аппиана, является чистейшей правдой. Для своих современников Митридат был зловещей фигурой, человеком, по-видимому, с совершенно противоречивыми чертами характера: жестокость и мягкость, дружелюбие и враждебность, верность и коварство, великодушие и низость, культура и варварство — все это и многое другое уживалось в его душе. Но не только этим запечатлелся образ царя в памяти современников — он также резко выделялся среди окружавших его людей своими внешними данными: о и обладал совершенно необычайной физической силой, был превосходным воином, всадником и колесничим, который мог потягаться даже с профессионалами в этой области. В еде и питье он мог побить, даже в пожилом возрасте, все рекорды, но, с другой стороны, он мог и отказаться от гурманства, если того требовали обстоятельства. Тогда он довольствовался самой простой пищей. Его изображения на монетах показывают нам удлиненный профиль, обрамленный развевающимися волосами, как у Александра Великого. Лицо свидетельствует об уме и пылком темпераменте, оно излучает необычайную энергию и напоминает портреты Селевкидов, с которыми Митридат был связан родственными узами по материнской линии.
Царь прекрасно разбирался в людях. Он не имел себе равных в этом отношении среди государственных деятелей древности. не только в выборе друзей и соратников, но и в обращении с врагами, и среди них в первую очередь с римлянами, Митридат умел сразу правильно оцепить значение каждого из них; он с первого взгляда видел людей насквозь и умел использовать надлежащим образом любого, кто поступал к нему на службу. И в тяжелые для него времена друзья и слуги сохраняли ему верность; он всегда мог на них положиться, по и они имели в нем благодарного владыку, умевшего их достойно вознаградить за усердие. По своим высоким интеллектуальным качествам он был прямо предназначен для того, чтобы быть правителем. Он не избегал никаких трудностей и лишений, предпринимая дальние поездки для ознакомления с подвластной ему державой. При этом он в короткое время преодолевал очень большие расстояния на перекладных; многих лошадей оп, очевидно, таким образом загонял насмерть. За способность быть вездесущим Митридат пользовался большой популярностью у своих подданных, но, с другой стороны, его и боялись, ибо он отличался прихотями, типичными для восточного деспота; своих подданных он рассматривал лишь как рабов, точно так же, как это было когда-то принято в Персидской державе Ахеменидов.
Для устрашения своих врагов он не пренебрегал никакими средствами. Вряд ли какой-либо другой античный властелин прибегал так часто к кинжалу и яду, как Митридат, не оставлявший безнаказанными даже самые незначительные проявления неверности. В этом отношении к нему нельзя подходить с мерками западной морали, равно как и в том, что он даже по отношению к членам собственной семьи проявлял жестокость, не имевшую аналогий в Передней Азии. Он отправил на тот свет своих сыновей Ариарата и Ксифара, причем первого из них он будто бы убил собственноручно, он не отступил даже перед убийством родной матери. Но разве все это не относилось к действиям, обычным на Востоке, как это видно, скажем, на примере дома Ахеменидов? Они дурно характеризуют Митридата как человека, но в них нет ничего необычайного, и их следует рассматривать на фоне нравов того времени.
Поражает большое количество языков, которыми владел царь. Он не только знал греческий и персидский, но и ориентировался во всех других языках, на которых говорили в Понтийском царстве (а их как будто бы было не менее 22 или даже 25), так что Митридат мог без переводчика разговаривать в своем войске с солдатами любого племени на их родном языке. Среди его друзей наибольшим почетом пользовались два грека: Диодор из Адрамиттия и Метродор из Скепсиса в Троаде. Диодор был страстным приверженцем Митридата; его обвиняли в том, что он будто бы велел перебить противников царя в своем родном городе, чтобы осуществить присоединение Адрамиттия к лагерю Митридата. Когда после Дарданского мира Диодор почувствовал, что в родном городе почва начала гореть у него под ногами, он поселился в Амасии на понтийском побережье (этот город был, между прочим, родиной географа Страбона). Когда Митридата не стало и Понтийская держава перестала существовать, Диодор, отказавшись от пищи, умер голодной смертью, ибо страшился неизбежной расплаты за свое прошлое.
Метродор, в свою очередь, был в высшей степени многосторонним ученым; он был философом, ритором, историком и географом и прославился повсюду своими трудами. Благодаря этому он смог жениться на богатой женщине из Халкедопа, что позволило Метродору вести совершенно независимый образ жизни. Ио и он был заклятым врагом римлян, вследствие чего его прозвали «римляноненавистником». Ненависть к римлянам привела Метродора в лагерь понтийского царя, а тот воспользовался его способностями и назначил верховным судьей в своем государстве. Кроме того, Митридат пожаловал ему почетный титул «царского отца». Все это, Однако, не помешало Митридату вынести Метродору смертный приговор, который, правда, не был приведен в исполнение. Этот указ, подписанный царем, римляне обнаружили в одном из архивов Понтийского царства.
Как и многие тираны древнего и нового времени, Митридат также был убежден, что окружен заговорщиками. Поэтому он с юных лет обратился к изучению ядовитых растений, а затем весьма умело применял смертоносные вещества против своих врагов. Так, передают, что царь убрал с дороги с помощью яда не только свою супругу и сестру Лаодику, по и своего сына Ариарата. И в рукоятке своей сабли он будто бы всегда хранил смертельную дозу какого-либо яда. Однако благодаря тому, что Митридат сам постоянно употреблял яды, его организм приобрел к ним иммунитет, так что сам он не мог покончить с собой таким путем. Впрочем, в основе его увлечения ядами лежала смесь псевдонауки с глубоким суеверием, как это было вообще свойственно тогдашней м