Известно, что люди склонны симпатизировать душевным добродетелям внешне красивых людей гораздо охотнее, нежели некрасивых. Софья же была очень дурна собою. По свидетельству французского эмиссара де ла Невилля, Софья была большеголовой, весьма полной, абсолютно бесформенной, со следами волчанки (туберкулёза кожи) на лице. В двадцать шесть лет ей можно было дать сорок. Однако все эти недостатки искупались необычайно живыми умными глазами и быстрым, тонким умом. К тому же Софья любила беседовать с просвещёнными людьми — по условиям её теремной жизни чаще всего с лицами духовного звания — умела читать и писать и тем выгодно отличалась от большинства женщин её времени. Болезнь Фёдора Алексеевича оказалась прекрасным поводом к тому, чтобы покинуть терем для ухода за больным, возле постели которого Софья ещё ближе узнала Сильвестра Медведева, архимандрита Чудова монастыря Адриана, познакомилась с патриархом Иоакимом — властным и уважаемым князем церкви, имевшим большой авторитет среди российских иерархов. У постели больного брата познакомилась она и с известным реформатором, знаменитым полководцем, боярином и князем, начальником Пушкарского и Владимирского судного приказов Василием Васильевичем Голицыным — первым «западником», как называли его впоследствии русские историки.
Голицын бегло говорил по-латыни, по-гречески, по-немецки, по-польски, принимал в своём доме, обихоженном по-европейски, живших в Москве и приезжавших иноземцев, и всерьёз занимался проектом всеобъемлющей административной реформы, по которой Россия должна была преобразоваться на европейский лад.
Софья была молода и темпераментна. Она влюбилась в тридцативосьмилетнего знатного и богатого красавца Голицына, ко всему прочему женатого и имевшего четырёх детей. Любовь заставила её переступить все каноны «Домостроя» и гаремные азиатские предрассудки кремлёвского терема. К тому же ещё задолго до этого все шесть царевен хорошо почувствовали резкую перемену в своём положении: со смертью Алексея Михайловича надзор за ними прекратился. Брат их Фёдор был добр, мягкосердечен и преисполнен к сёстрам крайнего снисхождения. Да и некогда ему было заниматься царевнами: государственных забот хватало и болезни одолевали.
Что же касается мачехи, которая была почти ровесницей старшей из царевен, то они, вопреки обычаям, совершенно не признавали её власти над собою.
Как только 27 апреля 1682 года Фёдор скончался и удар колокола о том возвестил, тотчас же в Кремль на выборы царя явились все московские бояре. Большинство из них было сторонниками Нарышкиных и, стало быть, десятилетнего Петра. На его стороне оказались четверо князей Долгоруковых — Борис, Григорий, Лука и Яков, двое князей Голицыных — Борис и Иван, двое князей Одоевских, князь Куракин, князь Урусов, родовитые бояре Шереметевы и многие другие. Опасаясь насилия со стороны Милославских, почти все они явились в кольчугах и с оружием.
Желая сразу же примирить два враждебных клана, патриарх Иоаким спросил, кого из братьев хотели бы избрать царём самые знатные сановники государства.
Голоса разделились, и тогда Иоаким предложил позвать в Кремль все чины московского государства, тем более что многие из них были в Москве, так как в декабре 1681 года царь Фёдор указал созвать Земский собор, и к этому времени выборные люди от всех сословий, кроме холопов и крепостных крестьян, находились в столице.
Выборные, созванные посыльными и бирючами, в этот же день явились в Кремль и стали толпой возле Красного крыльца Грановитой палаты. Иоаким спросил их, кого из двух братьев они хотели бы видеть царём, или же подлежит царствовать им обоим? Зная о том, что Иван слабоумен, все выборные люди выкрикнули Петра. Патриарх пошёл к Петру в царские хоромы, нарёк мальчика царём и благословил крестом, а затем повёл к трону и посадил на него. И все, кто был в Кремле, присягнули Петру и поочерёдно целовали ему руку.
Среди них была и Софья, которая скрепя сердце тоже присягнула брату и поцеловала ему руку.
Из Москвы во все концы России помчались гонцы, чтобы привести к присяге страну, а особые люди были посланы за Артамоном Сергеевичем Матвеевым с сообщением о конце опалы и приглашением вернуться ко двору.
«Изволила восприять правление...»
На следующий день состоялись похороны Фёдора, и за его гробом вместе с Петром, уже царём, шла, вопреки обычаю, и Софья.
Распри между Софьей и молодой вдовой Натальей Кирилловной начались сразу же после похорон. И Софья тут же стала искать себе сообщников, чтобы утвердиться в роли правительницы при малолетнем брате. Она нашла опору себе в стрельцах, которые незадолго перед тем били челом на своих начальников, но ближний человек царя Фёдора дьяк Иван Максимович Языков велел челобитчиков схватить и перепороть. За несколько дней до смерти Фёдора целый стрелецкий полк бил челом на своего полковника Семёна Грибоедова, который мучил и обирал своих подчинённых и заставлял их как холопов работать в его вотчинах.
На сей раз Языков взял сторону стрельцов и велел посадить Грибоедова в тюрьму, а затем царским указом Грибоедов лишён был чина, имения его отобраны в казну, а самого бывшего начальника стрельцов сослали в Тотьму.
Как только власть зашаталась, стрельцы уже 30 апреля, на четвёртый день после смерти Фёдора, подали челобитную сразу на шестнадцать своих полковников, кроме того поступила челобитная на командира Бутырского солдатского полка, которую могли поддержать их сторонники в других полках.
Челобитная от 30 апреля отличалась от ранее поданных тем, что в ней стрельцы грозились самочинно расправиться с обидчиками, если их жалобы не будут удовлетворены немедленно.
1 мая всех полковников взяли «за сторожи» и посадили в тюрьму Рейтарского приказа, а из дворца убрали Языкова с сыном и близких ему по духу и службе двору Лихачёвых. Затем полковников вывели перед толпой стрельцов и били каждого батогами до тех пор, пока их бывшие подчинённые не закричали: «Довольно!» После этого каждый день в течение восьми дней полковников по два часа били палками по ногам, пока они не заплатили всего, что причиталось с них разозлённым стрельцам. И лишь после этого их выслали из Москвы.
6 мая всех выборных на Земский собор распустили, и одновременно с этим по Москве стали ходить слухи, в которых виновниками всех бед объявлялись Нарышкины и их сторонники, а защитниками стрельцов — Милославские.
Главными зачинщиками грядущего мятежа стали боярин Иван Михайлович Милославский, два брата Толстые и князь Иван Андреевич Хованский по происхождению своему Гедиминович, из давно уже обрусевшего служилого рода.
Между тем 11 мая приехал в Москву Матвеев. Все поздравляли его с возвращением, и сами стрельцы поднесли ему хлеб-соль. Однако Матвеев сразу же осудил их действия, и по Москве тут же стали передавать сказанные им слова: «Стрельцы таковы, что если им хоть немного попустить узду, то они дойдут до крайнего бесчинства».
Этого было довольно, чтобы Матвеев стал злейшим врагом стрельцов.
Вскоре по Москве пошёл слух, что якобы брат вдовствующей царицы — Иван Нарышкин, примерив на себя царский наряд, сел на трон, но Софья и другие Милославские стали укорять его за это, и тогда Иван начал душить своего тёзку — царевича, которого еле-еле сумели отбить дворцовые стражники.
А во вторник 15 мая в полдень, когда бояре собрались в Кремле в Думе, братья Толстые, примчавшись в стрелецкие слободы, стали кричать, что Иван Нарышкин всё же задушил царевича Ивана.
Стрельцы схватились за оружие, ударили в набат, и толпа со знамёнами и барабанным боем ринулась к Кремль. Боярская дума в страхе разбежалась. Тогда по совету Матвеева царица Наталья в сопровождении патриарха вышла с обоими царевичами на Красное крыльцо. Но и появление живого Ивана-царевича не остановило стрельцов, жаждавших крови. Не смог уговорить их и патриарх. Стрельцы кинулись на крыльцо и первым сбросили на копья начальника Стрелецкого приказа князя Михаила Юрьевича Долгорукова, а за ним — Матвеева и обоих изрубили на куски.
Ворвавшись во дворец, стрельцы повсюду искали Нарышкиных и их сторонников, заглядывая в сундуки, лари и даже в печные трубы, желая найти Ивана Нарышкина.
Были убиты десятки дьяков, бояр, дворцовых слуг, а их имущество разграблено.
На следующий день всё продолжилось снова, и снова кровь невинных жертв заливала Москву. Стрельцы успокоились только тогда, когда по настоянию Софьи им был выдан брат царицы Иван. Его за волосы вытащили из церкви, бросили в пыточный застенок и после долгих мучений отволокли на Красную площадь. Там его подняли на копья, потом бросили наземь и, изрубив в мелкие куски, втоптали их в грязь.
В этот же день взбунтовались боярские холопы. Вместе со стрельцами они пошли на Холопий приказ, разгромили его и уничтожили кабальные записи.
И хотя отныне холопы могли идти на все четыре стороны, почти все они либо вернулись к своим прежним владельцам, либо вновь похолопились, найдя себе новых господ, ибо холопство было в крови у всех них и они не только не знали, что такое воля, но и не представляли, как можно жить свободным человеком, потому что свободный человек должен был уметь кормить и одевать себя и свою семью сам, а холопов поил, кормил, одевал и говорил, что им делать, — хозяин.
Софья пообещала стрельцам выдать им все неустойки по прежним долгам, сверх того дать каждому по десяти рублей — деньги громадные, целое состояние — и выслать всех их обидчиков из Москвы. Тут же в ссылку были отправлены почти все Нарышкины, Лихачёвы и Языковы, сын Матвеева Андрей и ещё множество бывших стрелецких начальников.
По настоянию бунтарей во главе Стрелецкого приказа был поставлен их заступник и всеобщий любимец — князь Иван Андреевич Хованский.
По наущению Хованского стрельцы подали Софье челобитную, чтобы рядом с Петром был второй царь — Иван Алексеевич. 26 мая собранные с бору по сосенке москвичи и случайные люди из других городов, представлявшие, как им внушили стрельцы, всю Россию, пришли в Кремль и выкрикнули старшим царём Ивана, а младшим — Петра.