И тогда, спасая положение, Екатерина отдала на подкуп турецких сановников все свои драгоценности, стоившие десятки тысяч золотых рублей. В 1714 году в память об этом поступке Пётр учредил второй российский орден — «Освобождения», вскоре названный орденом Святой Великомученицы Екатерины. Этот орден был единственным дамским орденом России и вручался только особам царской крови и ближайшему окружению российских самодержцев. Девизом ордена были слова: «За Любовь и Отечество», а пояснительная подпись гласила: «Трудами сравнивается с супругом».
Шафиров вручил эти драгоценности и деньги туркам, и они подписали мир на условиях, о которых Пётр и не мечтал: дело ограничилось возвращением Турции Азова, Таганрога и ещё двух мелких городов да требованием пропустить в Швецию Карла XII. А турки обязались пропустить в Россию русскую армию.
В подтверждение готовности выполнить эти условия Шафиров и сын Шереметева — Михаил Борисович — должны были оставаться заложниками у турок.
11 июля Шафиров и Шереметев приехали в турецкий лагерь, а на следующее утро русская армия двинулась в обратный путь. Она шла медленно, пребывая в постоянной готовности к отражению внезапного нападения. 1 августа армия перешла Днестр, и теперь уже ничто более ей не угрожало.
А Пётр и Екатерина отправились сначала в Варшаву для свидания с Августом II, затем в Карлсбад, на воды, где Пётр проходил курс лечения и, наконец, в Торгау, где должна была состояться свадьба царевича Алексея Петровича и принцессы Софьи-Шарлотты Брауншвейг-Вольфенбюттльской, доводившейся свояченицей австрийскому императору.
Трагедии в царском доме
А теперь вернёмся назад и посмотрим, как складывалась до сей поры жизнь царевича Алексея Петровича, судьба которого оказалась теснейшим образом связанной и с судьбой его державного отца, и с судьбой его крестной дочери, доводившейся ему мачехой.
Когда Евдокию Фёдоровну отвезли в монастырь, царевичу шёл восьмой год. С младенчества он редко видел отца, и потому влияли на него мать, бабушка и их, преимущественно женское, окружение. С шести лет Алексея стал учить грамоте князь Никифор Кондратьевич Вяземский, но круг чтения был почти целиком церковный, и потому мальчик полюбил церковные службы, рассказы о святых и великомучениках, молитвы и заповеди. Это не могло устроить Петра, и он передал сына в руки немца Мартина Нойгебауэра, юриста, историка и знатока латыни, которого знавшие его называли «персоной нарочитой остроты». Однако главным воспитателем Алексея Пётр назначил всё того же Меншикова, не умевшего ни читать, ни писать, и это настроило Нойгебауэра по отношению к Александру Даниловичу на враждебный лад. Дело кончилось тем, что в июле 1702 года Петром была учинена резолюция: «иноземца Нойгебауэра за многие его неистовства от службы отказать, и ехать ему без отпуска, куда хочет». Но Нойгебауэр ещё два года прожил в Москве, домогаясь какой-нибудь должности, и даже просил, «чтобы послану ему быть посланником в Китай».
Ничего не добившись в Москве, он уехал к себе на родину и издал там памфлет о нравах россиян и ужасах российского быта. Карьера привела его в стан шведского короля Карла XII, сделавшего Нойгебауэра своим секретарём, а потом и канцлером шведской Померании.
Об этом можно было бы и не упоминать, если бы не появился контрпамфлет — «пространное обличение преступного и клеветами наполненного пашквиля, изданного под титулом «Письмо знатного офицера», написанное в 1705 году на немецком языке и принадлежавшее перу доктора прав барона Генриха фон Гюйссена.
Автор контрпамфлета, решительно защищающий Петра и Россию, и стал новым воспитателем царевича Алексея, сменив отставленного Нойгебауэра. Гюйссен составил хорошо продуманный план образования Алексея, отводя место «нравственному воспитанию, изучению языков французского, немецкого и латинского, истории, географии, геометрии, арифметики, слога, чистописания и военных экзерциций». Завершалось образование изучением предметов «о всех политических делах в свете и об истинной пользе государства в Европе, в особенности пограничных».
Сначала Алексей учился охотно и хорошо, но его нередко отрывал от учения отец, забирая с собою на войну, в походы и поездки, а Гюйссена посылая с миссиями за границу.
Оставаясь в Москве, Алексей всё теснее сближался с Нарышкиными, Вяземским и многими священниками, среди которых ему был ближе всего его духовник — протопоп Верхоспасского собора Яков Игнатьев. Игнатьев поддерживал в Алексее память о его несчастной матери, осуждал беззаконие, допущенное по отношению к ней, и часто называл царевича «надеждой Российской».
В начале 1707 года Игнатьев устроил Алексею свидание с матерью, отвезя его в Суздаль, о чём тут же доложили Петру, находившемуся в Польше. Пётр немедленно вызвал сына к себе, но не устроил ему разноса, а, напротив, решил приблизить и привлечь к государственной деятельности. Семнадцатилетнего Алексея он сделал ответственным за строительство укреплений вокруг Москвы, поручал ему набор рекрутов и поставки провианта, а в 1709 году отправил в Дрезден для дальнейшего совершенствования в науках. Вместе с царевичем поехали князь Юрий Юрьевич Трубецкой, один из сыновей канцлера, граф Александр Гаврилович Головкин и Гюйссен.
Приехав в Дрезден, царевич жил инкогнито и помимо учёных штудий занимался музыкой и танцами. В это же время начались переговоры о женитьбе Алексея на Брауншвейг-Вольфенбюттельской принцессе Софье-Шарлотте. Пока эти переговоры шли, Алексей Петрович переехал из Дрездена в Краков, где занимался фортификацией, математикой, геометрией и географией.
Близко знавший Алексея граф Вильген писал, что царевич встаёт в четыре часа утра, молится, а затем читает. Его занятия начинаются в семь часов и продолжаются с перерывом на обед до шести часов дня. Спать Алексей ложился не позже восьми часов. В свободное время его любимым занятием были прогулки и посещение церквей.
А пока наследник престола столь идиллически, столь безгрешно и достаточно плодотворно проводил время, его мать, Евдокия Фёдоровна, впала в суздальском Покровском женском монастыре в сугубый грех, и, может быть, о том не следовало бы писать, если бы всё это не оказалось связанным и с судьбой Алексея, и с взаимоотношениями Петра и Екатерины, а в конечном счёте, с судьбой правящей династии.
Случилось так, что через десять лет монастырского заточения однажды раскрылась дверь её кельи и на пороге появился духовник Евдокии, ключарь и эконом монастыря Фёдор Пустынный, а рядом с ним возник высокий и статный тридцатисемилетний офицер-преображенец Степан Богданович Глебов, знакомый Евдокии с раннего детства: Глебовы и Лопухины были соседями, проживая на Солянке, рядом с Ивановским монастырём. Кроме того, Евдокия и Степан были ровесниками, а их родственники служили Милославским — царю Ивану Алексеевичу и его жене — царице Прасковье Фёдоровне, урождённой Салтыковой. Салтыковы и Глебовы также были роднёй друг другу, и потому Степан Глебов, его родной брат Фёдор, два двоюродных брата, а также родной брат царицы Прасковьи Авраам Фёдорович и её двоюродный брат Фёдор Лопухин одновременно служили стольниками царицы Прасковьи Фёдоровны.
После того как она овдовела и её двор сильно сократился, все её стольники перешли в другие службы, в том числе и ко двору Евдокии Фёдоровны, а Степан Богданович Глебов был повёрстан в Преображенский полк подпоручиком и с 1693 года стал офицером.
В 1709-м или в 1710 году, уже в звании майора Глебов оказался в Суздале по делам службы: он приехал сюда набирать рекрутов и заодно навестил свою сверстницу и давнюю знакомую. Глебов расспросил Евдокию о её жизни и рассказал о своём неудачном браке, который длился уже шестнадцатый год, не принося ему никакой радости из-за болезни жены. «Болит у неё пуп и весь прогнил, всё из него течёт, жить с ней нельзя», — говорил Глебов.
После первого свидания он передал Евдокии через Фёдора Пустынника две шкурки песцов, две шкурки соболей и «косяк байберека немецкого» — плотной парчи.
Затем Глебов стал регулярно присылать несчастной узнице и разнообразное съестное. А вскоре и к Евдокии и к Степану Богдановичу пришла любовь, о которой знали многие монахини, но ни одна из них не проронила ни звука, понимая, чем всё это может обернуться для обоих влюблённых...
Забегая вперёд, скажем только, что год шёл за годом, а их любовь всё более крепла и расцветала. Глебов уезжал из Суздаля в разные концы России — то в свои подмосковные и костромские деревни, то на Украину, где довелось ему бывать по службе, но сердце его оставалось с Евдокией — в келье Покровского девичьего монастыря. Она же, безмерно скучая, писала ему письма и в каждом звала: «Не покинь ты меня, ради Господа Бога, сюды добивайся!» Евдокия Фёдоровна мечтала, чтобы бывший стольник, а ныне майор гвардии Степан Богданович Глебов, вымолил бы у царя место воеводы в Суздале, и тогда они были бы счастливее всех на свете. Но годы шли, а Глебов оказывался возле неё не так-то уж часто...
В марте 1710 года царевич Алексей Петрович побывал в Варшаве, был принят королём Августом II Сильным и через Дрезден поехал в Карлсбад. Неподалёку от Карлсбада, в местечке Шлакенверт он впервые увидел свою невесту и, кажется, молодые понравились друг другу. Во всяком случае Алексей писал Якову Игнатьевичу:
«Мне показалось, что она человек добрый, и лучше её мне здесь не сыскать».
В сентябре 1710 года Алексей решил сделать Софье-Шарлотте официальное предложение и запросил на то разрешение Петра. Пётр своё согласие дал, и в мае 1711 года царевич отправился в Вольфенбюттель для знакомства с родителями невесты и обсуждения с ними брачного договора. Для выяснения некоторых спорных пунктов этого договора в июне 1711 года к Петру был направлен тайный советник герцога Брауншвейгского Шляйниц, вскоре отыскавший царя и царицу в галицийском местечке Яворово.
Мы уже знаем, что произошло после этого на Пруте, знаем и о поездке Петра и Екатерины в Варшаву и Карлсбад.