ему побывать, был совершенно спокоен и даже улыбался. Миних быстро и твёрдо взошёл на эшафот и без тени страха подошёл к плахе с воткнутым в неё огромным топором, которым его через несколько минут должны были, живого, разрубить на куски.
Ему прочитали приговор о четвертовании, но потом, после недолгой паузы, сообщили, что смертная казнь заменяется вечной ссылкой. Фельдмаршал, не переменясь в лице, выслушал и это и, так же спокойно сойдя с эшафота, отправился обратно в Петропавловскую крепость.
С Остерманом была проделана та же процедура, и очевидцы утверждали, что он держался столь же достойно и мужественно. После этого Остермана повезли в Березов, где до него жили Меншиковы и Долгоруковы. Его поселили в доме Меншикова, и он, проведя в его стенах шесть лет, умер.
Миниха отвезли в Пелым, где он оказался в доме Бирона: план этого дома, как мы уже говорили, Миних нарисовал собственноручно — ведь он был инженером, — не предполагая, что в этом же доме ему самому придётся прожить более двадцати лет. Миних ещё ждал, когда его отправят в Пелым, когда Бирон уже выехал в Ярославль. По иронии судьбы случилось так, что экипажи Бирона и Миниха встретились на столбовой дороге и бывшие великие сановники — герцог и фельдмаршал — посмотрели друг на друга и, даже не кивнув один другому, молча разъехались.
Живя в Пелыме, Миних писал мемуары, учил местных детей математике, разводил скот, оставаясь спокойным и, кажется, совершенно равнодушным к постигшему его несчастью.
Его возвратили в Петербург одновременно с Бироном, и оба они, несмотря на то что Миниху было уже 79 лет, а Бирону — 72, сумели сыграть немаловажную роль в истории России. Но к этому мы ещё вернёмся.
Коронация и венчание
Переходя к материям более серьёзным, заметим, что одним из значительных внутриполитических мероприятий было уничтожение некогда всесильного Кабинета. Сохранив своё прежнее название, он был преобразован в Канцелярию императрицы, выполняя чисто технические функции по делам, касающимся непосредственно Елизаветы.
Некоторые вопросы деятельности ликвидированного Кабинета стал выполнять Сенат, состоявший из дюжины сенаторов, которым было предоставлено право выносить решения по судебным, финансовым и административным делам.
Что же касается дел иностранных, военных и морских, то они были выведены из его компетенции. Во главе Сената вновь оказался генерал-прокурор, который теперь был не только «оком и ухом государевым», но и сосредоточивал в своих руках значительную исполнительную власть по всем аспектам внутреннего управления.
В этой должности во всё царствование Елизаветы оставался один и тот же человек — князь Никита Юрьевич Трубецкой, происходивший из рода Брянских и Новгород-Северских князей. Его дядя Иван Юрьевич был последним русским боярином, умершим в 1750 году в глубокой старости. Отец Никиты Юрьевича был женат на княжне Черкасской и, таким образом, он принадлежал к российской знати наивысшего разряда.
Будучи генерал-прокурором Сената он председательствовал в суде над Остерманом и впоследствии удерживался на посту генерал-прокурора, став в 1756 году фельдмаршалом, а ещё через четыре года был «пожалован и в президенты Военной коллегии».
Человек обширного и просвещённого ума, Трубецкой на протяжении восьми царствований сумел ни разу не попасть в опалу и всё время оставался среди наиболее видных государственных деятелей. По должности именно он на протяжении двадцати лет возглавлял Сенат, практически осуществляя законодательную и в значительной части — исполнительную власть во внутренней политике. И во многом именно благодаря Трубецкому сущность внутренней политики двадцать лет оставалась неизменной, а преемственность ненарушаемой.
Главная тенденция внутренней политики Елизаветы и её правительства — постоянный рост привилегий дворянства и всё большее утеснение податных сословий, особенно крестьян. Уже на следующий год после прихода Елизаветы к власти помещичьим крестьянам было запрещено по собственному желанию поступать на службу в армию и флот. Затем дворянам-крепостникам было разрешено продавать свою крещёную собственность в рекруты, не спрашивая на то согласия рекрута.
И наконец, помещики получили право по собственному произволу ссылать неугодных крестьян в Сибирь. Причём каждый сосланный зачитывался за одного рекрута. Дворянам же сократили сроки службы, снизили налоги и подати, увеличили размеры льгот, пособий и пенсий.
Внешняя политика России в царствование Елизаветы Петровны отличалась почти всё время миролюбием и сдержанностью. Доставшаяся ей в наследство война со Швецией была завершена летом 1743 года подписанием Абоского мирного договора, и до 1757 года — целых четырнадцать лет — Россия не воевала.
Что же касается Семилетней войны с Пруссией, то участие в ней России оказалось случайностью, роковым образом связанной с интригами международных политиков-авантюристов. Об этом будет подробно рассказано ниже.
Для всякого монарха одним из важнейших государственных актов является коронация. И Елизавета Петровна, подобно своим предшественникам, тоже имела в виду совершение этой важнейшей церемонии. Однако прежде новая императрица, три года назад перешагнувшая порог тридцатилетия и уже оставившая надежду произвести на свет принца или принцессу — наследника или наследницу Российского престола, решила уладить свои семейные и наследственные дела. С этой целью она приказала привезти в Петербург своего ближайшего родственника — сына её родной сестры Анны Петровны, вышедшей замуж за Шлезвиг-Гольштейнского герцога Карла-Фридриха. Мальчика звали Карлом-Петром-Ульрихом. Мы уже упоминали о том, что мать Карла-Петра-Ульриха родила его 10 февраля 1728 года и вскорости умерла от воспаления лёгких.
Итак, бездетная Российская императрица, державная тётка Елизавета Петровна решила, что, прежде чем произойдёт коронация, к ней в Петербург приедет её племянник, внук Петра I, потенциальный русский император, а ныне круглый сирота, но наследственный Гольштейн-Готторпский герцог — Карл-Пётр-Ульрих. «По странной игре случая в лице этого принца, — писал академик-историк Василий Осипович Ключевский, — совершилось загробное примирение двух величайших соперников начала XVIII века — Пётр III был сын дочери Петра I и внук сестры Карла XII».
Будущий российский император в детстве был очень несчастен. Мать он не помнил, а отец его скончался, когда Петру было одиннадцать лет. Чтобы пристроить сироту хоть куда-нибудь, Петра отправили к его дальнему родственнику в Любек, где тот занимал епископскую кафедру. Епископ дал в наставники мальчику двух учителей — фон Брюмера и Берггольца. Оба этих наставника были невежды, пьяницы и грубияны. Они часто били мальчика, держали его на хлебе и воде, а то и просто морили голодом, ставя на колени в угол столовой, откуда он наблюдал за тем, как проходит обед. Если же Пётр крал из кухни кусок хлеба, то к экзекуции добавлялось и нечто новое: поставив принца на колени, в руки ему давали пучок розог, а на шею вешали рисунок, на коем был изображён осёл.
Неудивительно, что Пётр рос худым, болезненным, запуганным и начисто лишённым чувства собственного достоинства. Ко всем прочему он стал лживым и патологически хвастливым. Учителя, порой пребывавшие в добром расположении духа, приучили своего воспитанника к спиртному, и он пристрастился к питию почти с детства, предпочитая всем прочим общество кучеров, лакеев, слуги служанок, которых трудно было считать скромными или добродетельными. Из-за этого он не любил учиться, а всё время посвящал забавам и потехам. Любимым его занятием были игры с оловянными солдатиками, а любимым зрелищем — пожары. Впоследствии эта страсть стала почти маниакальной: став Великим князем, Пётр Фёдорович велел будить себя даже среди ночи, лишь бы не пропустить очередного пожара.
И вдруг этому праздному времяпрепровождению пришёл конец. Как только на российский престол взошла Елизавета, Петру было велено начать изучение русского языка и православных канонов, которые стали ему преподавать два приехавших из России наставника. Однако дело заглохло в самом начале, потому что возникло предположение, что Петра ждёт не российский трон, а шведский, так как по матери он был внуком Петра I, а по отцу — внуком сестры шведского короля Карла XII. По-видимому, именно на его примере природа решила убедительно продемонстрировать очевидность того, что на потомках великих людей она отдыхает.
Не успел несчастный принц взяться за шведский язык и протестантский катехизис, как Фортуна вновь повернулась: в конце 1741 года его судьба была окончательно решена — Карла-Петра-Ульриха ждала Россия.
В январе 1742 года он въехал в Петербург под радостные крики тысяч людей, устроивших ему торжественную и тёплую встречу. Принца сразу же стали обучать русскому языку и догматам православного вероисповедания, причём во втором случае дело было поручено высокообразованному священнику, хорошо знавшему немецкий язык.
А пока принц с великим трудом и со столь же великой неохотой занимался науками, началась подготовка к коронации его августейшей тётки Елизаветы. Церемония, по традиции, должна была проходить в Москве. 28 февраля 1742 года Елизавета торжественно въехала в первопрестольную, а коронация состоялась через два месяца — 25 апреля. В этот же день Алексей Разумовский стал кавалером ордена Андрея Первозванного и обер-егермейстером. Гендриковы, Ефимовские, Пётр Михайлович Бестужев-Рюмин и два его сына, вице-канцлер Алексей Петрович и обер-гофмаршал Михаил Петрович, получили графские титулы, а секретарь Елизаветы Петровны, Иван Антонович Черкасский, стал бароном.
Вскоре после коронации Елизавета Петровна без всякой помпы обвенчалась с Разумовским в бедной небольшой церковке подмосковного села Перово. Обряд венчания произвёл её духовник Фёдор Яковлевич Дубянский, очень образованный богослов, пользовавшийся большим уважением у набожной императрицы. В память о венчании на куполе церкви, вокруг основания креста была установлена царская корона.