После того как венчание было окончено, Елизавета Петровна зашла в дом к местному священнику, выпила с ним и с попадьёй чаю, а выходя из дома, сказала Алексею Григорьевичу Разумовскому — теперь уже её законному, венчанному мужу, что она хочет познакомиться со своей свекровью — Натальей Демьяновной, овдовевшей крестьянкой, содержавшей корчму неподалёку от города Глухова, и велела послать за нею карету.
Три сестры Алексея Григорьевича — Агафья, Анна и Вера и младший брат Кирилл жили в Черниговской губернии, в Козелецком уезде, на хуторе Лемеши вместе с матерью Натальей Демьяновной. Мать держала шинок, Кирилл пас скотину, а сёстры все были замужем за местными: Агафья — за ткачом Будлянским, Анна — за закройщиком Закревским, а Вера — за казаком Дараганом.
Когда в Лемеши прибыл целый кортеж придворных карет, изумлению хуторян не было предела.
— Где живёт здесь госпожа Разумовская? — спросили приехавшие.
— У нас никогда не было такой пани, а есть, ваша милость, вдова Розумиха, шинкарка, — по-украински отвечали хуторяне.
Когда же Наталья Демьяновна вышла к ним, то приехавшие поднесли ей богатые подарки и среди прочего — соболью шубу. Затем они стали просить её вместе со всеми детьми поехать в Москву, к сыну.
— Люди добрые, не насмехайтесь надо мною, что я вам плохого сделала? — отвечала Наталья Демьяновна. Однако она явно лукавила и в глубине души верила случившемуся, потому что кое-какие слухи всё-таки до неё доходили.
Немного поломавшись, шинкарка постелила соболью шубу у порога своей хаты, посадила на неё родных — и дочерей, и зятьёв, и кумовьёв, и сватьёв со свахами, выпила с ними горилки — «погладить дорожку, шоб ровна була», — и, обрядившись во всё самое лучшее, отправилась в Москву, где после коронации всё ещё оставался двор.
Почтительный сын выехал ей навстречу и в нескольких вёрстах от Москвы увидел знакомые ему кареты. Он приказал остановить собственный экипаж и пошёл навстречу матери, одетый в расшитый золотом камергерский мундир, в белом пудреном парике, в чулках и туфлях, при шпаге и широкой шёлковой орденской ленте. Когда возница, увидев Разумовского, остановил карету Натальи Демьяновны, она, выглянув в окно, не признала в подошедшем вельможе своего некогда бородатого сына, носившего широкие казацкие шаровары да бедную свитку.
А когда поняла, кто это, то от счастья заплакала.
Разумовский обнял маменьку и, пересадив в свою карету, повёз в Москву. По дороге он наказал Наталье Демьяновне при встрече с невесткой не чиниться, однако помнить, что Елизавета не только невестка, но и российская императрица, дочь Петра Великого. Наталья Демьяновна была женщиной умной и дала слово, что проявит к Лизаньке всяческую почтительность.
В Москве императрица занимала Лефортовский дворец, имевший высокое парадное крыльцо в два марша.
Наталья Демьяновна обмерла, когда двое придворных, бережно взяв её под руки, повели к огромной резной двери мимо великанов-лакеев, одетых в затканные серебром ливрей и стоявших двумя рядами на лестнице (потом свекровь императрицы признавалась, что приняла их всех за генералов — так богат был их наряд и такими важными они ей показались).
Сопровождавшие Наталью Демьяновну придворные ввели её в маленькую комнатку и передали в руки женщин-служанок. А те попросили её самым вежливым образом снять роскошную, расшитую шелками кофту и прекрасную новую юбку, а также и дорогие модные черевички, сказав, что всё это для встречи с государыней непригодно. Затем почтительно настояли, чтоб надела она всё другое — обруч и каркас из китового уса, на который служанки тут же ловко натянули неимоверно широкую златотканую юбку, столь же прелестную кофту не кофту, на руки надели ей высокие, до локтей, белые перчатки, на ноги — золотые черевички и в довершение всего водрузили на голову высокий белый парик, усыпанный пудрой, нарумянили щёки, насурьмили брови, покрасили губы. Нужно отметить, что в комнатке, где Наталью Демьяновну обряжали, не было зеркала, и ловкие женщины сделали всё это без его помощи. После всех приготовлений Наталью Демьяновну повели по ещё одной — теперь уже внутренней парадной лестнице — во дворец. На новой лестнице стояли такие же «генералы», каких видела она и перед входом, и Наталья Демьяновна, совсем уж оробев, подошла к ещё одной огромной двери.
Ах, как не хватало ей сына, который, будь он рядом, успокоил бы её и всё объяснил! Но Алёшеньки не было. Оставив её у ловких служанок, он сказал, что уходит к государыне и вместе с нею выйдет к маменьке, когда Лизанька будет готова к встрече.
Двое лакеев медленно и торжественно, будто царские врата на Пасху, раскрыли перед Натальей Демьяновной двери, и деревенская шинкарка вошла в огромный зал сказочной красоты. Она в мгновение ока оглядела сверкающий паркет, огромные окна, расписанный летящими ангелами и прелестными жёнами потолок и вдруг заметила, что прямо напротив неё, в другой стороне зала, стоит императрица в златотканом платье, золотых туфельках, в белых, до локтя, перчатках и высоком — волосок к волоску — парике. Издали Наталья Демьяновна не разобрала, красива ли её невестка, увидела только широкие чёрные брови и румяна во всю щёку.
Затаив дыхание, Наталья Демьяновна пошла императрице навстречу, та тоже двинулась к ней. И тут, вспомнив слова Алёшеньки, что надобно быть с государыней почтительной, свекровь, хоть и было то вроде бы не по обычаю, смиренно стала на колени и опустила глаза долу.
Она простояла так несколько мгновений, но невестка почему-то не подходила, и тогда Наталья Демьяновна подняла голову, глянула вперёд и увидела, что и Лизанька стоит на коленях и тоже смотрит на неё.
Наталья Демьяновна испугалась и сильно растерялась — видимое ли дело, чтоб царица стояла перед шинкаркой на коленях? И протянув к невестке руки, проговорила напевно, ласково, с материнской добротой и бесконечной уважительностью:
— Лизанька, донюшка, царица-матушка! Встань с колен, то мне, простой мужичке, не по чести.
И с удивлением обнаружила, что и невестка тоже протянула к ней руки и стала что-то говорить, но Наталья Демьяновна, хоть и сохранила отменный слух, ничего не слышала, кроме собственного голоса, и в растерянности поглядев налево и направо, заметила, что возле небольшой двери, которую, войдя в зал, она и не разглядела, стоит её Алёшенька, а рядом с ним несказанной красы барыня. Они стояли, держась за руки, и тихонько смеялись. А потом подошли к ней, и краса-барыня подняла её с колен, обняла и поцеловала. А Алёшенька, улыбаясь, сказал:
— То зеркало такое, мама, от пола до потолка.
И Наталья Демьяновна всё сразу поняла. Умная была женщина, просто никогда не думала, что зеркало может быть таким большим — во всю стену.
А с Лизанькой они поладили сразу и любили друг друга всю жизнь, потому что много общего оказалось в характерах и нравах деревенской шинкарки и императрицы Всея Руси.
И всё же венчание с Разумовским династических проблем не разрешало: он не мог быть наследником трона, да и сам совершенно не хотел этого. И посему 7 ноября 1742 года Карл-Пётр-Ульрих, принявший православие и ставший Петром Фёдоровичем, был объявлен «Великим князем, с титулом Его Императорского Высочества и наследником престола».
А вслед за тем Елизавета Петровна решила женить племянника, и её выбор окончательно остановился на четырнадцатилетней принцессе Софии-Августе-Фредерике Ангальт-Цербстской.
Принцесса Фике
Девочка была умна, красива и получила хорошее образование. И, что весьма немаловажно, провела несколько лет в Берлине, при дворе прусского короля Фридриха II, вошедшего в историю под именем Великого.
Будущая императрица России родилась 21 апреля 1729 года в Штетине в семье тридцативосьмилетнего генерал-майора прусской армии, владетельного князя Христиана-Августа Ангальт-Цербстского. Матерью девочки была семнадцатилетняя жена генерала Иоганна-Елизавета, происходившая из княжеской фамилии Гольштейн-Готторпов.
Существовала версия, что подлинным отцом будущей Екатерины II был один из сотрудников русского посольства в Париже Иван Иванович Бецкой, по другой версии, отцом называли самого прусского короля Фридриха Великого.
Возникли эти слухи из-за того, что Екатерина была очень похожа на Бецкого. Что же касается Фридриха, то его «отцовство» выводили из особо дружеских и доверительных отношений прусского короля с матерью Екатерины, доводившейся ему двоюродной сестрой.
Такое переплетение генеалогических линий неудивительно: правящие дома Западной Европы находились в столь тесном и многолетнем матримониальном общении, что практически все члены этих домов были родственниками. Кровосмесительные браки были в то время не редкость, однако серьёзные историки версию об отцовстве Фридриха достоверной всё-таки не признают.
Девочка получила имена в честь трёх её тёток: София-Августа-Фредерика, а называли её — Фике — уменьшительным словом от первого имени. Фике была хороша собой, стройна, отменно трудолюбива, обладала весёлым нравом, добрым сердцем и великолепной памятью.
Однажды, в начале 40-х годов, маленькая София вместе с матерью приехала в гости к герцогине Брауншвейгской, у которой в то время гостила принцесса Марианна Бевернская и несколько священников. Один из них, некто Менгден, славился как прорицатель. Взглянув на принцессу Бевернскую, он не сказал ничего об ожидавшем её будущем. Зато посмотрев на Софию Ангальт-Цербстскую, заявил: «На лбу вашей дочери вижу короны, по крайней мере три».
Фике учили французскому и немецкому языкам, танцам, истории и географии, музыке и чистописанию. Она училась легко и быстро схватывала всё, чему её обучали. Когда ей было десять лет, девочку привезли в столицу Любекского княжества город Эйтин, и там при дворе местного епископа она впервые встретилась с одиннадцатилетним Голштинским принцем Петром-Ульрихом, будущим её мужем и российским императором.
А просватали её за Петра-Ульриха в 1743 году, когда он жил уже в Петербурге и официально был объявл