Возвращаться домой было бессмысленно. Когда закончились деньги, он стал вегетарианцем, а когда истекла виза, выбросил паспорт. Он продал жуликоватому портье самсонитовский чемодан, продал костюм и рубашки, чувствуя себя дальним родственником покойного, который избавляется от его ненужных вещей, купил дешевый рюкзак и побрел по Индии.
Шел куда глаза глядят. Ночевал в маленьких грязных ашрамах, где ему перепадали стакан чая и тарелка риса с перчеными разваренными бобами, а нередко, подобно тысячам индусов, завернувшись в одеяло, спал голодным на улице. Он знал, что скоро и в самом деле умрет, но страх притупился. Мысли о собственной смерти тревожили, но не сильно, примерно так, как беспокоят лопнувшие на пятках мозоли.
Зато все чаще снились Лена и ее дочь, худенькая, похожая на мышонка, Танька, которая по его вине не попала на море. Она смотрела исподлобья, выглядывая из-за Лениной спины, и, стараясь не расплакаться, морщила от обиды остренький носик. От вида этого сморщенного детского носика на душе становилось совсем гадко.
А между тем два отмеренных ему врачами месяца прошли. Он поглядел на календарь и горько усмехнулся, найдя забавным, что живет в долг и, возможно, где-то наверху крутится невидимый счетчик, насчитывая ему за каждый прожитый день повышенные проценты. Потом он еще несколько раз представлял себе эту сюрреалистическую картину и только много времени спустя осознал, что был недалек от истины.
Он страшно исхудал, потеряв килограммов тридцать, и едва волочил ноги. Ему все время хотелось спать, иногда он целыми днями сидел в тени, привалившись спиной к стене дома или к стволу дерева. Однажды, зайдя в туалет придорожного кафе, он случайно заглянул в загаженное мухами зеркало и не узнал старика, который смотрел на него из мутной глубины.
Провалившиеся глаза, впалые щеки. Волосы на голове вылезли, а подбородок, напротив, щетинился седой клочковатой бородой. Даже если бы он не выбросил паспорт, ни один полицейский не признал бы в нем тридцатипятилетнего мужчину на фотографии.
В Варанаси он попал случайно. Сам того не зная, все это время он брел в направлении священного города Шивы, пока однажды сильнейший приступ не свалил его с ног. Если бы не сердобольные дальнобойщики, которые приметили его нездешние светлые глаза и захватили с собой, он так бы и умер на пыльной обочине под дорожным столбом из скрученной соломы.
Как и большинство тех, у кого нет денег, он сначала очутился в приюте для умирающих, который назывался Домом спасения. К тому моменту, когда его съежившееся тело втащили в приют, он плохо видел и выглядел почти трупом – еле дышал, а руки и ноги пошли синюшными пятнами. Позволив иностранцу занять крохотную комнатку, управляющий приюта, человек в таких делах весьма опытный, во всеуслышание заявил, что тот не протянет и двух дней.
Однако, к удивлению почтенного индуса, гость не только не умер, как ему полагалось, а неожиданно пошел на поправку. Закопченный воздух Варанаси произвел целительный эффект: пятна исчезли, умирающий стал вставать, ходить, у него проснулся аппетит, а мучившие его боли утихли. Через неделю его накормили в последний раз и вежливо попросили покинуть приют.
– Простите, но я ошибся! – сказал управляющий, слегка смущенный тем, что была задета его профессиональная честь. – Однако ничего страшного, вы сможете прийти к нам, когда наступит ваше время.
– Спасибо! – ответил ошеломленный случившимся Антар и почесал безволосый затылок.
Ремиссия явилась для него неожиданностью – как если бы индусы, придя на берег Ганги, обнаружили там толстый слой льда. Недолго думая, он собрал свои пожитки и двинулся в сторону Дели. Он рассчитывал навестить российское посольство и получить новый паспорт. Ну а затем как-нибудь добраться домой.
Однако стоило отойти от города на пару сотен шагов, как его скрутило дикой болью. Он упал и долго лежал на пыльной сухой земле, а потом потащился обратно в приют. Умирать. Однако управляющий его не принял.
– Извините, – сказал он, неловко улыбаясь, – но наш Дом спасения существует на пожертвования, а очередь умирающих, которые рассчитывают на бесплатный кров, очень, очень велика. Надеюсь, вы появитесь у нас, когда наступит ваше время.
Антар, который, как только пересек городскую черту, снова почувствовал себя лучше, поблагодарил и устало побрел к реке. «Мое время! – подумал он. – Что значит: мое время?»
С тех пор он несколько раз пытался уйти из города, но каждый раз повторялось одно и то же. Отойдя на сотню шагов, он без сил валился на землю. Полежав с полчаса и отдышавшись, вставал и возвращался в город, где ему становилось лучше. Спал он на улице, подстелив пластиковые пакеты и завернувшись в грязное одеяло, ел то, что раздавали нищим возле храмов. Поначалу его прогоняли. – Уходи, чужак! – сверкая белками горячечных глаз, калеки отталкивали его страшными обрубками неестественно вывернутых рук, а суровые садху смотрели сквозь него, и он пугался их жутких покрытых серым пеплом лиц.
Он безропотно уходил, но на следующий день голод снова гнал его на запах еды. Он робко садился на землю позади других и, глотая слюну, терпеливо ждал, когда мальчик-служка вывалит на лежащий перед ним банановый лист горстку слипшегося риса и ложку острого пахучего дхала из разваренных бобов. Своим он так и не стал, но в конце концов к нему привыкли и перестали обращать внимание.
Он не умер, а значит, мог считать себя живым. Однако это была странная жизнь. Надежды, что удастся выздороветь, быстро испарились. Ел он сущие крохи, от ложки бобов желудок выворачивало наизнанку. Иссохшее тело мало чем отличалось от скелета, глаза плохо видели, и по-прежнему мучили приступы слабости и боли, от которых хотелось лечь и больше никогда не вставать.
Это было полуслепое, полуобморочное существование, но он продолжал за него держаться, как цепляется за крошечную трещину скалолаз, без страховки зависший над пропастью. Его нынешняя жизнь была страшной, но умирать казалось еще страшнее.
Когда удавалось заснуть, ему часто снилась Лена, но не красивая и смешливая, какой он ее помнил, а усталая женщина с горькими морщинками у краешков губ. Снилась обиженная Танька. Порой в бреду ему мерещилось, что все его нынешние мучения – наказание за ее слезы. Но затем он приходил в себя и пытался стереть из памяти эти мысли, как стирают со лба капли пота.
Однажды, когда он уже совсем дошел до предела, на берегу Ганги к нему подошла сухонькая, похожая на маленькую птичку старушка в белом вдовьем сари. Он не раз видел, как она, тяжело опираясь на палку, бродит между разложенных на ступенях Маникарники вязанок дров. Ему сказали, что после смерти мужа и сына она приехали в Варанаси, чтобы умереть, и живет здесь уже больше сорока лет. Эта страшная цифра поразила его воображение. – Тебя звать Антар! – она заговорила с ним на ломаном английском и впервые назвала его этим именем. – Ждать освобождения! Не пришло твое время!
– Здравствуйте! – растерялся он. – Я могу вам чем-то помочь?
Она ответила жестом, значения которого он тогда не понял. Переложила темную, до блеска отполированную клюку в левую руку, а правую согнула в локте и подняла крохотную сморщенную ладошку пальцами вверх, упираясь в жаркий воздух, как в стену.
– Ждать! – сурово повторила она и ушла, стуча палкой по каменным плитам.
«Сколько мне ждать?» – спросил он себя и не знал, что ответить.
Шли дни, месяцы, прошел год. Он и не заметил, как потерял счет времени, блуждая по лабиринту узких улочек древнего города. Однажды утром, проснувшись от холода возле дверей храма, он с удивлением осознал, что страх смерти ушел.
И в этом не было ничего странного. В самом деле, смешно бояться того, что окружает тебя со всех сторон, опаляет жаром погребальных костров, разъедает дымом глаза. Скрипит пеплом, который сгребают в железные тазы темнолицые служители Маникарники из касты неприкасаемых. Звенит в ушах бесконечной мантрой «Рам нам сатья хэ».
И тогда он впал в другую крайность. Стал большим индуистом, чем сами индусы, приехавшие умирать в Варанаси. Он бесповоротно уверовал, что смерть в городе Шивы и пламя погребального костра принесут ему вечное освобождение от нынешних и будущих страданий. Часами сидел у Ганги, вдыхая сладковатый дым и глядя покрасневшими глазами на вечный огонь Варанаси.
С тех пор не было ни одного дня, ни одной бессонной ночи, когда бы он не мечтал о смерти. Это стало для него навязчивой идеей. Поначалу он даже забирался на крыши заброшенных зданий, откуда крикливые мальчишки запускали в дымное небо воздушных змеев. Представлял, как его тело летит вниз и расплывается бордовым пятном. Однако к этому времени он уже слишком долго пробыл в Варанаси, чтобы понять очевидное – самоубийство не выход. Он чувствовал, что город следит за ним и сумеет наказать дезертира, потерявшего надежду.
То же самое сказал ему знакомый садху, которого он каждый день встречал на Маникарнике. Тот сидел неподвижно как статуя, уставившись на реку. Некоторые садху – позднее Антар понял, что среди святых отшельников немало ряженых – курили гашиш и клянчили деньги у иностранцев, забредших посмотреть на кремацию, а этот седой человек, стриженый, с короткой бородкой, был особенным. Рядом с ним становилось спокойно на душе, и даже фантомные зубы мудрости болели не так сильно.
– Ты уже не боишься смерти, это хорошо, – ободрил его садху, поднимая ладонь, как это когда-то сделала старушка, и Антар знал, что жест абхайя мудра призывает бесстрашие. – Но ты не должен бояться жизни!
– Разве это жизнь, когда мечтаешь о смерти? – возразил Антар.
– Карма. Каждый получает ту жизнь, какую заслужил, – кротко ответил садху и погрузился в молчание.
Какая беда случилась с его кармой, осталось загадкой, но город не отпускал душу, и Антар продолжал существовать на грани небытия, превратившись в призрак самого себя. Он не сомневался, что Варанаси – не просто груда пыльных камней и загаженных улиц. Странный город играл с ним в свою загадочную игру, заставляя барахтаться между жизнью и смертью. Оставалось набраться терпения и верить, что рано или поздно его существование закончится в пламени Маникарники.