– Знак Ом! Очень, очень священный! – казалось, индус сейчас задохнется от восторга.
– Ладно! – Слава неохотно полез за деньгами и пробормотал, словно убеждая самого себя: – Цвет огня для пожарного самое оно. Да еще тридцатка в придачу! Точь-в-точь как моя зарплата!
Он осекся, увидев, как недоверчиво расширяются зрачки Дашиных карих глаз.
– Тридцать тысяч долларов в месяц? – шепотом спросила она, но по выражению его лица поняла, что сболтнула глупость, и поспешно исправилась: – Ой! Извини! Тридцать тысяч долларов в год?
– Тридцать тысяч рублей! – хмуро буркнул Танюшкин, мысленно ругая себя за чересчур длинный язык, и добавил, чтобы положить конец расспросам: – В месяц!
Даша умолкла, а через пару секунд уже хлопотала вокруг него и бурно радовалась покупке. Ее хорошенькое круглое личико раскраснелось от восторга. Славе на мгновение почудилось, будто она гордится, что он такой большой и на него трудно найти подходящий размер.
Гулять по городу с Дашей оказалось легко. По характеру она была полной противоположностью сдержанной Марианне. Непонятно, что эти две нашли друг в друге. В темноволосой таилась такая потрясающая готовность удивиться и обрадоваться самой обычной вещи, что, глядя на мир ее глазами, Танюшкин начал ощущать себя большим ребенком и видеть волшебство там, где в другое время не заметил бы ничего, кроме пыли и мусора.
Вместе с ней он замирал, прислушиваясь, как скрипит тележка рикши, засматривался на оранжевые фигуры отшельников-садху, неподвижно сидящих у дороги, и с неожиданным наслаждением вдыхал острые одуряющие ароматы шумной индийской улицы.
В Даше поражало и то, что удивлялась и радовалась она, пользуясь всего одним словом: «Жесть!», но слово это уже не резало ему слух. Слава не переставал поражаться бесконечному числу оттенков, которые ей удавалось вложить в незамысловатое словцо.
С Дашей было весело. Беспокоило только одно. Слушая вполуха ее щебечущий голосок, он время от времени ловил на себе ее неожиданно серьезный взгляд и чувствовал непонятное смущение. Слава не слишком хорошо разбирался в женщинах, однако даже ему стало ясно, что Даше он нравится.
Когда Танюшкин натягивал на себя лопающуюся по швам обновку, то невольно вздрогнул, почувствовав, как ее маленькая ладошка несколько раз невзначай скользнула по голой спине, помогая расправить непослушную ткань.
Маманя с сестрой, озаботившись Славиным возрастом, постоянно заводили опасные разговоры о женитьбе и пытались его с кем-то познакомить, то и дело подсовывая ему дочерей и подруг своих знакомых. Однако, к их немалому разочарованию, всегда послушный сын и брат, Танюшкин упирался изо всех сил и всячески саботировал их хитроумные уловки.
Ссылаясь на срочные дела, он не приходил или опаздывал на встречу с очередной кандидаткой в жены. А если появлялся, то, как правило, быстро допив чай, выскакивал за дверь, не обращая внимания на угрожающую жестикуляцию сестры и поджатые губы матери…
Солнце стояло в зените. Жара сгущалась. Горячие узенькие улочки, по которым они шли, пустели, словно прохожие один за другим ныряли в тень, отбрасываемую обшарпанными стенами домов, и испарялись в воздухе. – Самое время искупаться! – заметил Слава, вытирая со лба пот. – Черт с ним, с морем! Говорят, здесь отличная река!
– Э-э-ммм… – сказала Даша.
Она словно собиралась что-то добавить, но не решилась. – Сходим на речку? – предложил Слава. – У тебя купальник с собой?
– Э-э-ммм… – ответила Даша и ухватилась за локоть Танюшкина.
Дальше она всю дорогу молчала, как партизан, слушая краткие, но выразительные монологи Танюшкина, и только в отдельные моменты, когда его красноречие достигало цицероновских высот, нервно пожимала плечами и виновато хлопала ресницами.
– Это не пляж! – признал он очевидное, когда они спустились к реке.
Танюшкин с отвращением взирал на мутную склизкую пену у берега, в которой плавали полиэтиленовые пакеты, бутылки из-под кока-колы, венки из слипшихся оранжевых цветов и прочая дрянь, разглядывать которую не было никакого желания.
На земле валялись кучи грязного белья, и несколько индусов, стоя по колени в воде, лупили по каменным плитам смотанными в жгут тяжелыми мокрыми простынями. Рядом на мелководье разлеглись буйволы с кривыми рогами. Их лоснящиеся спины торчали из воды, как черная галька циклопических размеров.
– Надо найти пляж! – решил он, не теряя надежды, и потащил Дашу за собой.
Они пошли вдоль вымершей в жару набережной, обходя разложенные прямо на пыльных ступенях мокрые простыни и длинные шеренги постиранных штанов и рубашек. Прачки и буйволы провожали их задумчивыми взглядами.
– Должны же они где-то купаться! – спустя некоторое время произнес он, отказываясь верить собственным глазам, которые не видели ничего даже отдаленно напоминающего пляж. – Зачем им тогда река?
Нет, он еще раньше смирился с тем, что лишен радости окунуться в морские волны и поваляться на пляже с баночкой пива. Здесь не Гоа. Получилось как получилось. Но Слава четко запомнил, что в Варанаси есть удивительная река, и собирался все отпущенное ему время проводить с толком, купаясь и загорая на песочке.
– Твою ж!
Окончательно добил Танюшкина труп тощей пятнистой собаки, меланхолично дрейфующий вдоль берега. Рядом по пояс в воде стоял толстый белокожий индус и, важно оттопырив усатую губу, сосредоточенно водил зубной щеткой. Поблизости две женщины в намокших сари мыли головы шампунем, а девочка лет пяти пила воду из реки, зачерпывая ее маленькими ладошками, и испуганно косилась на мрачную физиономию Танюшкина.
– В гостиницу? – робко поинтересовалась Даша, стараясь не встречаться с ним взглядом.
Танюшкин угрюмо кивнул, но вдруг замер, прислушиваясь. Даша встревоженно следила, как его лицо стало задумчивым, словно он пытался расслышать неуловимый для человеческого уха звук и не мог понять, откуда он доносится. – Ты чего, Слав? Сильно расстроился? – шепотом спросила Даша. – Извини, не знала, как тебя предупредить… – Что ты сказала? – спросил он невпопад. – Давай пройдем в ту сторону. Не знаешь, что там впереди?
– Маникарникагхат, – ответила она, заглядывая в карту путеводителя. – Это такое место…
– Идем!
Не дослушав ответ, он зашагал вдоль воды, понемногу ускоряя шаг. Удивленная Даша едва поспевала за ним.
Он шел так уверенно, будто ходил этой дорогой тысячи раз. Казалось, тело само несло его вперед, подчиняясь древним инстинктам, а внутри разгоралось незнакомое, томительное предвкушение встречи.
Когда стена последнего в ряду здания резко ушла влево, навстречу ему в клубах дыма поплыли грозные остроконечные шлемы-купола древнего храма. Он увидел серые ступени каменной лестницы, покрытые жирной черной копотью, гигантские дровяные поленницы, пестро одетых людей на берегу и семь погребальных костров, огромных и жарких.
– Эй, друг! Хочешь сделать фото кремации? Двести долларов!
Танюшкин оказался в окружении нескольких индусов в грязной одежде. Они улыбались фальшивыми улыбками и протягивали к нему жадные руки.
Он вздрогнул, словно не понимая, зачем пришел в это зловещее место. Взгляд его заметался по сторонам, выхватывая жуткие детали: гора пепла, человеку по пояс, согнутые спины индусов, сгребающих его ржавыми тяпками в железные тазы; слепые глаза козы, жующей гирлянду из оранжевых цветов; золотистые погребальные покрывала, втоптанные в грязь у воды; обуглившиеся ручки бамбуковых носилок… Казалось, смерть витала повсюду, пропитывая воздух сладковатым привкусом дыма и тяжелым запахом гари.
– Слав, может, пойдем отсюда? – встревоженная Даша настойчиво дернула его за рукав.
Однако в следующий миг он почувствовал, как жаркая волна пробежала по позвоночнику, заставляя расправить плечи, наливая руки горячей силой. Огонь, тысячи лет пылающий в сердце Варанаси, потянулся к нему навстречу. – Одну минуту! – он умоляюще взглянул в ее перепуганные глаза и снова повернулся к пламени погребальных костров.
Солнце по-прежнему било в лицо, но, вместо того чтобы, как обычно, сощуриться, он широко распахнул веки и увидел, что все вокруг наполняется ярким светом священного огня, становится резким, четким, пятимерным.
Страх исчез. Казалось, он одновременно смотрел на мир через тысячи подзорных труб и сквозь тысячи линз видел его как единое целое. Однако при этом он различал, как растет крохотная трещина в каменной кладке стены, как, перебирая тонкими лапками, вечно ползет по оранжевому цветку перламутрово-зеленая муха и как дергается беззащитный кадык на цыплячьей шее уснувшего сто лет назад старика.
Он, не сходя с места, мог рассмотреть со всех сторон хрупкую крупинку серебристого пепла, опустившуюся на ступеньку закопченной лестницы, и увидеть, как ее подхватывает ветер и роняет в темные воды священной Ганги, или, взглянув под другим углом, заметить, как та же крупинка становится пятнышком грязи на босой пятке пробегающего мимо мальчишки.
Он смотрел сквозь наглые ухмылки окруживших его индусов и видел чистые линии света вокруг их тел, поразительную красоту смуглых лиц, непостижимую плавность движений рук, диковатую живость черных, сверкающих белками глаз…
– Пойдем, Слав! Ну пожалуйста!
Жалобный голос Даши вырвал его из оцепенения. Он сразу пришел в себя, и мир вокруг потускнел, будто наступили сумерки. В первый миг ему показалось, что он ослеп, но потом стало понятно, что зрение вернулось к привычной единице.
– Как, говоришь, называется это место? – спросил он охрипшим голосом, когда река осталась далеко позади и они углубились в лабиринт узких улочек.
– Маникарника, – ответила пришедшая в себя Даша.
– Как? – переспросил он, словно боясь упустить нечто важное.
– Маникарникагхат, – повторила она, сверяясь с путеводителем и радуясь, что завладела его вниманием. – Представляешь, это именно то место, где был создан мир и где он однажды будет разрушен. Не хотелось бы оказаться там в этот момент!
Она ожидала новых вопросов, но Танюшкин умолк, погрузившись в собственные мысли. Даша тоже надолго замолчала, семеня рядом с ним. Ее что-то беспокоило, но она не решалась заговорить.