На город обрушился неистовый, беспощадный ливень. Толпа захлебнулась криком, умолкла и стала понемногу рассасываться. Появились усатые полицейские с дубинками и начали неторопливо наводить порядок.
Танюшкин нес Марианну, безуспешно пытаясь закрыть ее от колючих дождевых струй. Они оба мгновенно вымокли с головы до ног и продрогли. Девушка совершенно обессилела и, прикрыв глаза, обвисла у него на руках. В воздухе резко похолодало, он чувствовал, как она дрожит и стучит зубами.
Сильный пронизывающий дождь хлестал не переставая. Прошло не меньше часа, прежде чем им удалось добраться до гостиницы. Толпы людей заполонили все окрестные улицы, и не было никаких сил прорваться сквозь бесконечный поток возвращающихся с праздника.
Марианна совсем замерзла и, провалившись в забытье, все сильнее прижималась к его груди, больно сдавливая шею окоченелыми руками.
Номер Кирилла встретил их темными окнами. Слава взял у портье ключ и внес Марианну в комнату. Зажег ночник. Уложил безвольное тело девушки на кровать прямо в одежде и накрыл одеялом. Она, не открывая глаз, нашла его руку, стиснула.
Ее бескровное лицо и пепельные губы ему сильно не понравились. По опыту знал, что после такого шока можно подхватить воспаление легких. Некоторое время он беспомощно метался по комнате, размышляя, кого бы позвать на помощь. Потом сбегал к Дашиному номеру, постучал в темное окно. Никто не ответил.
Пальцы Марианны напоминали ледышки, дышала она неровно, со всхлипами.
Надо было что-то делать!
Наконец, решившись, он отнес спящую девушку в душ и посадил на пластиковый стул. Голова ее свесилась на грудь, мокрая челка заслонила лицо. Она что-то пробормотала, но глаз не открыла.
Слава включил теплую воду. Помнил, что горячую нельзя. Поднял ее тонкие безвольные руки, и отводя глаза, стащил мокрую майку. С третьей попытки расстегнул застежку лифчика. Затем, опустившись на колени, медленно, по сантиметру стянул широкие индийские шаровары. Крохотные трусики решил не трогать.
Он включил теплую воду и направил струю на плечи Марианны. А сам принялся разминать и тереть ее холодные стопы, поражаясь совершенству изящных пальчиков. Он со страхом представлял, что будет, если она проснется, но девушка спала, только иногда морщилась и тихонько постанывала, когда он слишком сильно сдавливал кожу.
Покончив с ногами, Слава принялся за кисти рук, пытаясь мужественно не смотреть на красиво очерченные выпуклости женской груди. Однако как он ни зажмуривался, розовые кружки сосков непостижимым образом все время оказывались у него перед глазами.
Выключив воду, он насухо растер полотенцем плечи, спину и длинные стройные ноги. Кожа покраснела и ожила, стала теплой. Покрутив в руках полотенце, он аккуратно промокнул упругую грудь. Затем подхватил девушку, отнес в комнату и, словно ребенка, закутал в одеяло.
На секунду остановился полюбоваться на непривычно кроткое, почти детское выражение ее лица. Подчиняясь неосознанному порыву, прижал к губам теплую маленькую ладошку. Пора! Как там у классика? Мавр сделал свое дело, мавр должен…
– Не уходи.
Он услышал ее хрипловатый шепот, почувствовал, как тонкие пальцы стискивают его руку и тянут вниз, прижимая ладонь к горячей коже…
Проснулся он от громкого стука и с трудом вспомнил, что закрыл дверь на задвижку. Танюшкин натянул мокрые джинсы и вышел на крыльцо, загородив дверь спиной.
На Кирилле не было лица. Судя по кругам под глазами, прошедшая ночь далась ему нелегко.
– Вернулся, значит? Марианна с тобой?
– Спит, – ответил Танюшкин.
Он оставался удивительно спокоен.
– Какого хрена происходит? – голос брюнета сорвался на визг. – Откуда ты взялся, питекантроп, на мою голову?
Он стоял на две ступеньки ниже Танюшкина, черные глаза бешено сверкали, крылья носа раздувались. «Для борца удобная позиция, сейчас кинется», – подумал Слава, не двигаясь с места.
– Кирилл! Прошу тебя, уходи.
Тихий ровный голос из-за приоткрытой двери поразил обоих как удар током.
Брюнет вздрогнул и отступил, его стройная фигура ссутулилась. Он повернулся и, не говоря ни слова, шагнул в темноту.
Утром, когда они ушли на завтрак, Кирилл собрал вещи и уехал в аэропорт.
Глава 10Выдернутая чека
Следующие сутки они почти безвылазно провели в номере. Славе казалось, что они знакомы всю жизнь. Он чувствовал себя таким счастливым, что из суеверия не смотрел в зеркало: боялся, что увидит чужое отражение, и его волшебный сон-явь закончится. Брился он, скосив зажмуренный глаз, чтобы можно было разглядеть только край намыленной щеки, и, словно неумелый подросток, умудрился порезаться.
Марианна всегда первой вскакивала с кровати и по холодной плитке пола босиком шлепала под душ. Он хмелел от открывшегося ему немыслимого чуда и с почти священным трепетом следил, как завораживающе медленно покачиваются стройные бедра, играют тени в ямочках на пояснице, скользя вверх от гибкой талии к лопаткам и тонкой шее, плывут в воздухе загорелые плечи и вспыхивают пряди волос, окунаясь в искрящуюся солнечную пыль…
Она внезапно оборачивалась и ловила его счастливый шальной взгляд, радуясь, что снова застала врасплох.
Ее забавляло то, как он, пойманный на подглядывании, краснеет и, пряча глаза, торопливо натягивает поднятые с пола трусы.
Уголки ее губ смешливо и торжествующе вздрагивали, а огромные серые глаза смеялись, хохотали безудержно, и от этого беззвучного смеха внутри у Танюшкина все замирало, словно его душа, голая, беззащитная, лежала, затаив дыхание, на ее маленьких твердых ладонях.
– Я люблю тебя, – шепнул он ей на следующее утро, когда они проснулись в одной постели, и замер в ожидании ответа.
Она улыбнулась и молча потерлась носом о его небритую щеку.
– Представляешь, спала как младенец! – сказала она позже, встряхивая мокрыми после душа волосами, и Танюшкин забыл, как дышать. Так и стоял истуканом, держа в негнущихся пальцах сухое полотенце.
Завтраки они неизменно просыпали и выбирались из постели только к полудню – перекусить в городском кафе. Шли обнявшись, не обращая внимания на неодобрительные взгляды индусов. Несколько раз встречали Дашу. Та выглядела потерянной и смотрела мимо Танюшкина.
О Кирилле, будто сговорившись, молчали. Кроме одного-единственного раза. Утомленные, они лежали поперек кровати на смятых простынях, и Слава, который в эту минуту был готов любить весь мир, вспомнил неудачливого соперника, сказав что-то вроде: «Жаль хорошего парня». Марианна ответила жестко:
– Каждый получает то, что заслуживает. Встретил бы в Дели, был бы здесь, а ты – на Гоа.
И посмотрела на Славу в упор. Такой вариант Танюшкина не устраивал даже гипотетически, и он поспешно покинул поле боя, сбежав под холодный душ. Больше к этой теме они не возвращались.
А на второй день что-то разладилось. Неожиданно выяснилось, что им практически не о чем разговаривать. Он не понимал и половины слов из ее рассказов о работе. Все эти свопы, хеджи и опционы представляли для него темный лес. Он старался, пытался вникать и вовремя поддакивать. Иногда получалось, чаще не очень.
Некоторые ее суждения поражали жесткостью. Танюшкин невольно поежился, слушая, как она уволила десятерых сотрудников. Не потому, что плохо работали. Просто потребовалось снизить фонд зарплаты. Он представил себя на их месте и загрустил.
Поначалу ей нравилось, что он умеет подолгу, не перебивая, слушать ее рассказы о работе, но стоило ему раз попасться на незнании какой-то мелочи, виртуальные оплеухи посыпались одна за другой.
– Ну что ты киваешь как китайский болванчик и делаешь вид, что все понятно, а сам ни бум-бум! Ты спроси, я объясню! – бросала она с непонятной ему злостью, досадливо прикусывая нижнюю губу.
Он пугался и послушно спрашивал. Марианна начинала объяснять, увлекалась. Черты строгого лица оживали, делая его непостижимо прекрасным.
Танюшкин смотрел на нее и ничего не слышал. Время замедлялось. Он с восторгом наблюдал, как шевелятся влажные, припухшие от поцелуев губы и между ними сверкает ослепительная полоска ровных зубов. Победно выгибаются темные брови, и крыльями тропической бабочки взлетают ресницы, такие длинные и пушистые, что пальцы невольно тянулись потрогать…
Ей шла любая одежда. Славе казалось, простая майка со слоном придавала ее фигуре больше изящества, чем коктейльное платье большинству других женщин. И главное, в простой одежде она была настоящей, той, кого он нес на руках, удивляясь легкости хрупкого тела.
Но стоило Танюшкину представить Марианну выходящей из офисного здания в строгом темном костюме, с тем самым каменным выражением на лице, которого он так боялся, как внутри у него все сжималось и на душе становилось невыразимо тоскливо…
– Ты меня совсем не слушаешь! – с досадой обрывала она рассказ, заметив, что он снова завис и выпал из реальности.
О себе Слава вообще не знал, что сказать. Марианна пару раз вскользь спросила его о работе пожарного, но он не сумел вспомнить ничего достойного ее внимания. О том, как тащил Рожнова и угодил в больницу, рассказывать постеснялся. Подумал, что будет выглядеть глупо, и она, чего доброго, решит, что он хочет похвастаться.
Долго перебирал в голове все мало-мальски примечательные случаи на пожарах, пока наконец не придумал, о чем можно рассказывать, не рискуя показаться смешным. Но, к сожалению, о работе она больше не спрашивала.
Обычная же его жизнь по сравнению с ее бешеным московским ритмом выглядела настолько пресной, что не могла представлять для Марианны ни малейшего интереса. Робкие попытки вспомнить стихи из школьной программы успеха не возымели. Армейские байки провалились с еще большим треском.
В комнате надолго воцарялась тишина. Он и раньше не отличался разговорчивостью. Марианна тоже все чаще умолкала, погружалась в себя, а потом ходила растерянная, непривычно тихая. Иногда он ловил на себе ее взгляд, брошенный украдкой, или замечал, как она, задумавшись, нахмурится, прикусив нижнюю губу, а потом тряхнет светлой челкой,