— Боишься, что проиграю?
— Боюсь, что выиграешь, — с непроницаемым лицом ответил кузен.
— Тебе будет жаль погибшего?
— Мне будет жаль собственных усилий, потраченных на создание равновесия, и без твоих проделок шаткого, во внутренних делах королевства. А герцог или ещё кто-то... Жизнь человека ценна не его значимостью, талантом, влиянием или чем-то, вызывающим зависть и уважение окружающих, а тем, что он, как живое существо, находится на своём месте, высоко или низко — неважно.
Ксо старается избежать углубления в структуры мироздания в двух случаях: если его собеседник малосведущ в разбираемом вопросе и если, наоборот, знает куда больше наследника Дома Крадущихся. Причём это пресловутое «больше» не измеряется в милях, фунтах или бочках, тогда достаточно лишь того, чтобы оно включало в себя взгляд с другой стороны. Например, с Изнанки.
Нити Гобелена, одновременно являющиеся и драконьей плотью, почти вечны, но лишь при условии сохранения в неприкосновенности текущей по ним Силы, а подлунный мир населён тысячами и тысячами существ, каждое из которых вольно или невольно черпает... Что и откуда сможет. Из земли под своими ногами, из воздуха, наполняющего грудь, из воды, звенящей в каменных и песчаных руслах. Правда, черпать можно по-разному. Можно возделывать поля, заботясь об их плодородии, а можно выесть посевами весь слой земли до скальных пород. Брать Силу из Прядей никому не возбраняется, но разве берущие задумываются о возврате долгов? Они даже ничего не оставляют в залог.
Разумеется, кузен не жаждет переселения народов или войн в пределах своей плоти. Его можно понять. Понять и допустить, что он хотя бы наполовину искренен в своей тревоге.
— Я не хочу никого убивать.
— Ты мало чего хочешь, это верно. Но прислушивается ли мир к твоим желаниям?
Ни в коем разе. Остаётся лишь надеяться, что миру или Эне, его глашатаю, не придёт в голову устраивать кровопролитие по поводу и без.
— Иногда такое своеволие приносит пользу. Как в случае с городом.
— Ах да... И что же в нём было чудесного?
— По требованию случая я провёл в Элл-Тэйне некоторое время и стал свидетелем весьма занимательных событий.
— Слушаю.
В мастерстве изображать искренний и неподдельный интерес Ксаррон превосходил всех моих знакомых людей и нелюдей. Особенно когда бывал заинтригован по-настоящему.
— Примерно раз в два-три месяца, точного периода мне не удалось узнать, на город по реке спускается туман, обладающий весьма странными свойствами. Вдыхая его, люди начинают вести себя совсем иначе, потому что... Начинают думать по-другому.
— Как именно?
Я вспомнил свои ощущения от молочно-белой пелены и невольно поёжился.
— В голове всегда много разных мыслей, но какие-то из них яснее, какие-то расплывчатее. Так вот, туман словно запускает свою лапу в сознание, наугад вытягивает одну из мыслей и придаёт ей силу. Очень много силы. Проще говоря, человек становится почти рабом одного-единственного желания или измерения и стремится его осуществить во чтобы то ни стало.
— Тебе об этом рассказали очевидцы? — невинным тоном уточнил кузен.
— Да. Отчасти. Но я бы не поверил или не придал бы значения тем рассказам, если бы...
— С тобой произошло то же самое, верно?
— Верно.
— Значит, туман действует не только на людей.
Логичный вывод, хотя сомнения и остаются.
— Моя плоть подобна человеческой.
— А сознание?
Сознание. А ведь он прав, фрэллов кузен. Моё сознание имеет существенные отличия от человеческого, взять, к примеру, хотя бы Мантию... Нет, её брать нельзя, потому что она не чувствовала влияния тумана. Почему?
Мантия плотно соединена с моим сознанием, но при этом не является его частью. Она наблюдает за происходящим в мире, пользуясь исключительно результатами моих ощущений и впечатлений, переплавленных в мысли, явные или неявные. Я же получаю сведения извне напрямую, посредством плоти и почти беззащитен перед враждебным внешним воздействием, пока его признаки не станут доступны Мантии и она не предпримет какие-то действия. Пустота связана со мной только через плоть, а потому не подчиняется моей подруге. Что же получается?
Моё сознание действует отлично от человеческого лишь в том случае, если плоть передаёт сведения о внешнем мире. Если же она молчит, или шепчет, или даже говорит вполголоса, Мантия оказывается любопытным, но бесполезным довеском. М-да. А ведь я мог бы стать неуязвимым... Если бы целиком и полностью сосредоточился на осмысливании того, что доступно органам чувств. Если бы превратился в безвольную куклу, верно и преданно служащую интересам Мантии.
Вот как всё просто: или действуй на свой страх и риск, или забудь о свободе. Хорошо ещё, что у меня появился серебряный зверёк, которому тоже небезразлично, живым или мёртвым я выйду из очередной передряги.
— Туман действует на любого, чьё сознание связано с плотью напрямую, а не через посредника.
— Обнадёживающе звучит! — хмыкнул Ксо. — Если бы я узнал всё это не от тебя, не поверил бы, уж слишком невероятно твоя история выглядит.
— Неужели полевой агент ни разу не слышал о тумане и не попадал в него?
— Докладов не было.
Странно. Понимаю, перевалочный пункт скотогонов — невеликая значимость для государства в целом, но для наблюдателя любые события, отличающиеся от привычных, должны быть поводом к немедленному составлению и отправлению доклада. Если только...
Если агент остаётся верным своему руководству.
— Ты говорил, туман спускается вниз по реке? — Ксаррон вновь обратил свой взгляд к карте.
— Да. С Гнилого озера.
— Откуда?!
В голосе кузена настолько явственно прозвучало недоумение, что я тоже повернулся лицом к стене, чтобы увидеть... Чтобы не увидеть ничего. Истоки Тэйна терялись в местности, неопределённо раскрашенной под цвет то ли леса, то ли гор. Ни малейшего намёка на водоём, большой или маленький.
— Там нет никакого озера, — заявил кузен.
— Оно должно быть.
— С чего ты взял? Может быть, местные жители упоминают о нём лишь для красивого словца.
— Горожане не показались мне похожими на любителей приукрашивать действительность.
— Тогда как ты объяснишь отсутствие озера на карте? Я могу поручиться, что она не лжёт.
— Почему?
Ксаррон посмотрел на меня со странной торжественностью в изумруде глаз.
— Та часть Западного Шема — мои владения.
Ах вот в чём дело... Плоть кузена, стало быть?
— И потому ты уверен, что там нет озера?
— Уверен. Может быть, когда-то давно, ещё до войны... Но с тех пор в мире многое изменилось.
Если учесть, что часть драконов погибла, удивляться не приходится. И всё же кое-что меня тревожит.
— Ты ведь родился во Вторую Волну?
— В самом её конце. Незадолго до того, как ты... Незадолго до смерти моего отца.
Догадываюсь. Потому что после той смерти и Разрушителю оставалось жить считаные дни.
— Значит, твой мир создавался из плоти уже поверженных драконов?
Неохотный молчаливый кивок.
Догадываюсь, что гордиться здесь нечем. Правда, когда кто-то появляется на свет, ему некогда оценивать права и желания других в продолжение жизни, потому что у новорождённого есть только одно сокровище за душой. Обязанность выжить.
Но я не хочу побольнее уколоть кузена, даже если он считает иначе. Я ищу ответ, сам пока не знаю, на какой именно вопрос.
— И никаких трудностей не было? Ведь в Купели тогда наверняка царил хаос насильно освобождённых Нитей.
— И откуда только ты всё знаешь, даже если не можешь знать? — огрызнулся Ксаррон.
— Я всего лишь предполагаю.
— И при этом не ошибаешься в своих предположениях... — Он подошёл к окну и присел на мраморную доску. — Трудности были.
— Расскажи.
— А сам навоображать не можешь?
Если бы мог, не стал бы терзать твою память. Но я не способен созидать, как бы ни хотел этому научиться. Только прикоснуться. Представить. Разделить... Разделить?
— Я хочу услышать от тебя.
— Услышать, но не послушаться... — беззвучно прошептали тонкие губы, а глаза полыхнули пламенем, в котором только с большим трудом можно было угадать изумрудный оттенок и которое потащило меня за собой, в тень, в темноту, в прошлое, невозможное и непостижимое...
Всё существо крохотной искорки наполнено восторгом. Чистым, сверкающим, ослепительным, но не ослепляющим. Слепнуть нельзя, даже от счастья. Где-то там, в воспоминаниях о пылающем горне, теперь навсегда покинутом, живёт уверенность, согретая надеждой. Искорка знает, что предстоит много и упорно трудиться, но так же точно она знает: всё достижимо. Не сразу, не вмиг, мелкими-мелкими шажками, осторожно, наугад, а стало быть, непременно на ощупь, невесомо касаясь разноцветных Прядей, тонкой сетью опутавших пространство. Долететь, прижаться, слиться в единое целое, вобрать в себя, одновременно растворяясь, почти исчезая. Вспорхнуть в новый полёт, но уже не искоркой, а язычком огня. Ворваться в море взволнованно дрожащих Нитей, протягивая следом ту, самую первую, самую родную. Стежок за стежком, пока неровные и неумелые, но ведь это только начало...
Искорка живёт. Искорка разгорается, по крупинке прирастая собственным миром. Восторг не убывает, и вскоре у него появляется новая закадычная подруга. Гордость. Новый мир прекрасен и дружелюбен, Нити тают от смелеющего дыхания искорки, принимают её тепло и принимают... решение быть с ней. Не принадлежать, ведь никто никого не желает подчинить. Быть вместе. Навсегда. И вечно лететь вперёд, всё к новым и новым...
Прозрачная сталь волосяного лезвия появляется на пути слишком внезапно, чтобы можно было метнуться в сторону и уйти от столкновения. Нить врезается в искорку, рассекает сверкающее тельце. Половинки легко находят друг друга вновь и восстанавливают утраченное, но к восторгу и гордости примешивается удивление. Зачем? Почему?
Искорка возвращается, приближается к обидчице, теперь уже осторожничая, а потому успевая отпрянуть, когда туго натянутая, струна повторяет атаку. Эта Нить столь же ярка, а стало быть, жива, как и все прочие, но почему же она не хочет принять тепло новорождённого? Почему сражается, разве здесь уместны бои? Искорка непонимающе замедляет своё движение, наблюдая за настороженно напряжённой Нитью. Может быть, в ней какой-то изъян? Может быть, это плохая Нить? Но если она плоха, то достойна ли стать основой для нового мира?