ом месте ждал бы уютный гостевой дом, впрочем, в летнем тепле можно было не заботиться о крыше над головой, тем более дождя не ожидалось.
Но надежда поговорить по-дружески умерла почти сразу по прибытии на привал: Борг предпочёл занять место напротив меня, через костёр, чтобы по возможности избегать разговоров и дальше.
Упрямство заиграло? Зря. Если великан не узнает нескольких подробностей о туманном трёхдневье, ему это может дорого обойтись.
«Он сам выбрал этот путь, любовь моя», — зевнула Мантия.
Разве? Пять против одного, идея принадлежала Ксаррону. Уверен, я всё же смог если и не напугать кузена, то заставить хотя бы задуматься.
«Исполнение приказов — не путь, а всего лишь перила на мосту: держась за них, не соскользнёшь с мокрых досок вниз, на перекаты. Но они могут стать и препятствием на дороге спасения, потому что помешают отойти в сторону».
А, ты о другом... Можешь не утруждать себя иносказаниями: догадываюсь, по какой причине рыжий дуется на меня, и всё же его поведение выглядит глупо. Неужели он готов рисковать жизнью, потакая своему оскорблённому самолюбию?
«Таковы все, сражающиеся за свободу собственной воли. Когда война длится слишком долго и исход предрешён, можно цепляться только за мимолётные и незначительные победы, чтобы всё-таки не складывать оружие до последнего вздоха».
Кстати о свободе. Почему ты никогда не рассказывала мне об истинном отношении драконов к другим живым существам?
«Истинном? Но ты ведь смотришь на людей и детей прочих народов иначе, верно? И при этом ты тоже дракон. Так что тогда есть истина?»
Не уходи от темы. Я не желаю людям гибели всего лишь потому, что они не ходят по моему телу и не пьют его соки, и возможно, если бы дела обстояли иначе, я был бы одним из самых непримиримых врагов всего живого в подлунном мире.
«О да, непримиримым и самым опасным!»
Тебе весело?
«Не слишком. Но смех — своего рода лекарство, кое время от времени необходимо употреблять, даже когда, и особенно когда, казалось бы, не хватает сил растягивать губы в улыбке».
Ну да, разумеется. Правда, не совсем понимаю, какую пользу принесёт вымученное веселье, ну да фрэлл с ним... Скажи лучше, откуда вообще взялись люди, эльфы, гномы и все остальные? Насколько следует из рассказанных мне историй, в первозданном мире их быть не могло.
«Да, первые годы подлунного мира были пусты и безмолвны, драконы же слишком увлеклись созиданием, чтобы замечать происходящее вокруг поля их деятельности».
А что-то происходило?
Мантия усмехнулась:
«Доподлинно теперь никто не расскажет. Но едва Нити Гобелена начали сплетаться между собой, образуя тверди и зыби, на ткани мира стали появляться крошечные следы первых шагов жизни».
Но как?
«Каждая Нить, свободно парящая в пустоте небытия, наделена большим количеством Силы, но лишена какого бы то ни было духа, а потому не стремится объединяться или враждовать со своими соседками. Вместе Нити сплетает только Искра, именуемая драконом, поскольку лишь сознание способно стремиться и достигать. Чем дальше простирается Гобелен, тем больше Силы накапливается в его пределах. Силы, готовой к свершениям и ожидающей только одного — веления разума».
Чьего разума?
«Хозяина клочка мироздания конечно же...».
Хочешь сказать, драконы сами создавали живых существ?
«Отчасти. Если выражаться точнее, они не мешали возникновению самостоятельной жизни. Ещё точнее, попросту недоглядели».
Разве такое могло произойти?
«Легко... Нить, включаемая в Гобелен, плавится под управлением сторонней воли. Течёт, как вода. Но всё время своего существования она окутана ореолом Силы, жадно впитывающим в себя любые проявления разума. Дракон может лишь догадываться, какие мысли и чувства вплелись в ту или иную пядь новорождённой земли, потому что его внимание было слишком занято созиданием. Но когда работа кажется законченной и творец переходит к новой Нити, предыдущая всё ещё не может унять дрожь рождения, слои Силы перемешиваются, отпечатки сознания сталкиваются, рассыпаются на кусочки, вновь складываются в мозаику... Жизнь не возникает мгновенно, любовь моя. Но её невозможно уничтожить, не уничтожая мир целиком».
Почему же тогда Ксаррон сказал, что драконы надеются на исчезновение всех разумных рас?
«Потому что он младенец даже по моим меркам и понял слова Старейших в меру собственной мудрости. А речь идёт всего лишь о необходимости того, чтобы раз ступившие на путь гибели прошли по нему до самого конца, ибо дурное семя может принести лишь дурные плоды».
Но это ведь и означает...
«Нити всё ещё хранят в себе следы того, изначального сознания. Да, люди и прочие расы когда-нибудь уничтожат себя сами, но с их смертью высвободится много Силы, уже привычной принимать в себя разум и готовой к новым преобразованиям. Да, пройдут века, может быть, тысячелетия, и жизнь обязательно вернётся...».
Такая же, как прежде?
«Кто знает... Но новые обитатели мира непременно будут нести в себе память о погибших. Не смогут не нести... Разумеется, потомки могут получиться как лучше, так и хуже своих предков, но в этом и состоит главное чудо истории жизни: она никогда не повторяется в точности».
Итак, даже если все живые существа погибнут, следы их пребывания всё равно останутся в потоках Силы, пронизывающей Гобелен, а стало быть, пока существует мир, у любого умершего есть шанс родиться вновь. Родиться с памятью о себе прошлом, но иметь возможность стать... Другим. По своему желанию.
Значит, бояться нечего?
«А ты испугался? Чего? Прощания со знакомыми тебе лицами? Не волнуйся, любовь моя, оно произойдёт нескоро... Вернее, произошло бы нескоро, будь на то воля драконов. Но поскольку все живые существа наделены собственной волей, их поступки невозможно предсказать».
Намекаешь на то, что они сами убивают себя скорее и надёжнее, чем кто-то другой?
«Они действуют по своему свободному выбору, не забывай. Вон тот же твой приятель, упрямо избегающий разговора с тобой. Не сомневайся, он хорошо понимает, что совершает большую ошибку, и всё же легкомысленно позволяет ей произойти».
Он просто слишком упрям.
«Упрям, глуп, беспечен, самоуверен... Имён много, а итог один. Видишь ли, любовь моя, мало обладать волей, нужен ещё и разум, потому что иной раз чрезмерная свобода приносит одни только неприятности».
К сожалению, теперь я не могу задавать границы чужих поползновений с той же лёгкостью, что прежде. Борг больше не признает меня... скажем так, командиром.
«Жалеешь об этом?»
Нисколько. Не собираюсь отдавать ему приказы и не желаю видеть, как он покорно их исполняет. А вот уберечь от опасности, о которой он не имеет ни малейшего представления...
«Заманчиво, да? — вздохнула Мантия. — Понимаю. Но какими словами ты попробовал бы его предупредить?»
Просто рассказал бы обо всём, что сам пережил.
«Обо всём ли?»
Ну-у-у... Некоторые подробности, конечно, пришлось бы оставить в тайне.
«Именно. Всего-то убрать с десяток фрагментов мозаики, подумаешь... А что случится со всей картинкой? Не потеряет ли она смысла и значения?»
На что ты намекаешь?
«Ты ведь не стал бы рассказывать своему приятелю о женщине, говорящей с водой, верно?»
Может, и стал бы. Хотя тогда пришлось бы рассказать об Антрее, о роде Ра-Гро, об изменениях, сделанных...
«Кем-то из твоих родичей. Всё правильно. Одна ниточка узора всегда тянет за собой другие, и, однажды начав, остановиться невозможно. Если только...».
Что только?
«Если не оборвать Нить».
Да, ты права. В каком-то месте рассказа я должен был бы это сделать.
«А будет ли толк от истории, прерванной на самом важном месте?»
Борг — человек. Разве для него могут иметь значение вещи, смысл которых понятен только драконам?
«Сами по себе? Нет. Но видишь ли, в чём беда... Эти вещи важны для тебя, и едва ты замолчишь, твой слушатель непременно почувствует, что лишился чего-то драгоценного. Лишился исключительно по твоему желанию. Вряд ли тебя открыто обвинят в недомолвках, но обида навсегда поселится в душах тех, кто так и не подержал в ладонях огонь истины, а всего лишь обжёг его призраком кончики пальцев».
По-твоему, лучше молчать?
«Если не готов к полной откровенности? Да».
А ты думаешь, мне бы поверили? Например, тому, что я — дракон?
«Тот молоденький эльф поверил», — хихикнула Мантия.
Мэй не в счёт. Он давным-давно запутался в красивых легендах и юношеских фантазиях. Борг не таков.
«Или, быть может, для него, как для человека, слово «дракон» облечено совсем другим смыслом? Смыслом, которого ты и боишься?»
Я поднял взгляд. В потоках нагретого костром воздуха лицо рыжего, казалось, каждую минуту меняло своё выражение от легкомысленного к угрюмому, а потом обратно, и только карие глаза жили своей жизнью. Два не разгоревшихся уголька. Два окна в ночь, жадно поглощающих весь доступный свет, но не утоляющих свой голод. Голод обиды и непонимания.
В людских сказках драконы всегда жестоки, злы, беспощадны, но... Не бессмертны. Всякий раз находится бесстрашный или отчаявшийся герой, рыцарь или бедняк, который приходит к логову дракона, вызывает чудовище на бой и побеждает. Наверное, самые первые и потому самые правдивые истории о встрече с моими родичами заканчивались отнюдь не человеческими победами, но кому понравится вечно терпеть поражение перед непознанным и, что гораздо обиднее, непознаваемым? Век за веком сменяли друг друга, история за историей переиначивались всё новыми и новыми рассказчиками, пока Добро и Зло окончательно не разделились на две противоборствующие стороны. И по одну из них оказался воин в сверкающих доспехах, а по другую — уродливый зверь, покрытый чешуёй, изрыгающий огонь и постоянно требующий принцесс-девственниц то ли на завтрак, то ли на ужин.
Можно было бы рассказать, как всё обстоит на самом деле... Можно. Но правда намного непонятнее сказки. Способен ли человек поверить в то, что живёт в мире, состоящем из драконов? Что ходит, образно выражаясь, по их шкуре, пьёт их кровь, текущую в речных руслах, добывает железо и прочие металлы из их чешуи? Хотя в подобное как раз поверить не столь трудно, при должном количестве повторений урока. А вот принять на веру то, что драконы и не враги, и не друзья...