Такого воя из женских уст я не слышал ещё ни разу. Возможно, Лэни смогла бы потягаться в искусстве управления голосом с моей тюремщицей, но сомневаюсь, что победу одержала бы волчица. Не здесь и не сейчас.
— Ненавижу!
Согласен. Спорить не буду. Ты имеешь на это право, сестричка.
— Нет, это даже не ненависть... Я хочу уничтожить тебя! Стереть в пыль, но лишь после того, как ты вдоволь накорчишься от боли!
Вдоволь для тебя, разумеется. Так в чём же трудность? Чего ты ждёшь?
— Тебе что-то мешает?
— Мешает?! — Она снова чуть не захлебнулась яростью. — Ты! Вернее, то, что сидит внутри тебя!
А я и забыл... Всё правильно, серебряный зверёк не позволит ничему и никому нарушить покровы моей плоти. Но ведь под неприступные крепостные стены всегда можно сделать подкоп, не так ли?
— Раньше ты не замечала подобные преграды.
— Раньше... Их и не было! Да, я совершила ошибку. Я не могла и подумать, что всё обернётся именно так... Но я найду способ её исправить!
Что же получается? Она не может не только причинить мне боль снаружи, но и...
Невероятно.
Удивительно.
Логично.
Зверёк растворён в моей крови и способен скорейшим образом добираться до самых отдалённых от сердца уголков тела, об этом мне было известно давно. Однако, сделав один вывод, я почему-то остановился в полушаге от другого. Если тело моего серебряного друга одновременно является и моей кровью, хотя бы частично, а своим телом он владеет хорошо, то приказы извне бессмысленны: тот командир, что ближе, всегда перекричит находящегося вдали.
Впору рассмеяться, хотя злобная гримаса на лице собеседницы и не располагает к беззаботному веселью. Значит, сестричка, ты не в состоянии что-либо со мной сделать? Сочувствую. На твоём месте я бы тоже успешно обугливался на костре ярости.
— Как я хотела бы смотреть на твою кровь, по капле стекающую на пол! А это можно было бы устроить, ведь однажды уже получилось. Но у меня не хватит сил на всё сразу... Пока в тебе есть это клятое серебро, ничего нельзя сделать! Пока в тебе...
Если бы её глаза умели приобретать оттенок, отличный от чёрного, можно было бы сказать, что взгляд женщины прояснился. Или стал ещё пронзительнее.
— Но ведь его может и не быть в тебе...
А теперь почти мурлыкает. Странно. Стоило бы испугаться, но жизнь уходит из меня быстрее, чем мог бы прийти страх. Я уже едва могу шевелить пальцами, а скоро и вовсе перестану их чувствовать.
— Может и не быть...
Она опустилась на колени, придвинулась ближе, но всё же на расстояние большее, чем моя вытянутая рука.
— Не быть...
Веки опустились, пряча взгляд, исполненный непонятного предвкушения, наступила тишина, и я снова остался наедине с собой.
Спасибо за этот подарок, сестричка. Я уж думал, что придётся уходить за Порог под твои злобные завывания, ан нет, ты избавила меня от них. Не потому, что хотела сделать приятное, конечно же. Было бы любопытно взглянуть на выражение твоего лица, когда ты откроешь глаза и поймёшь, что меня больше нет. Ни в твоей власти, ни вообще на свете. Да, пожалуй, это единственное, о чём стоит чуточку пожалеть. Уйти у врага из-под носа, разве это не завидное деяние? Вот только рассказать будет некому: до Серых Пределов моя душа вряд ли доберётся, а после нового рождения прошлые приключения никому не будут интересны...
Всё. Пора уходить.
Не таким я представлял закат своей жизни. Слишком стремительным он получается, словно идёшь вниз по склону, который становится всё круче, шаг замедлить не удаётся, и в какой-то миг понимаешь, что уже бежишь со всех ног. Ветер свистит в ушах, обжигает хлёсткими пощёчинами кожу, загоняет дыхание обратно в глотку; но ты не обращаешь внимания, разгоняясь всё больше и больше. А торопишься не потому, что хочешь поскорее добраться до конца пути, нет. Просто осталось слишком мало времени на получение ни с чем не сравнимого удовольствия...
Голова кружится от восторга и чувства полёта. Ненастоящего, не возносящего в синюю высоту, и всё же восхитительно прекрасного. Тело становится легче с каждым вдохом, и кажется: если вовремя не умрёшь, то воспаришь к потолку, пугая всех, кто сможет тебя увидеть.
Но ты ведь успеешь, правда?
Правда.
Хотя...
Мне что-то мешает. Что-то хватается за лодыжки, тянет назад, и это вовсе не цепи. Это...
Скорлупа? Я, словно птенец, бьюсь о прочные стенки, стремясь оказаться на свободе. Пусть моя цель — смерть, а не жизнь, но тюрьма очень похожа на ту, что пришлось покинуть при рождении. Она...
Моя плоть.
Душа проросла в неё слишком многими корнями и теперь не в силах самостоятельно разорвать старую дружбу? Не бойся, слабенькая моя, я помогу. Мы с тобой не хотим задерживаться в этом мире, верно? Мы всё уже сделали, даже составили план следующей жизни, а нас не хотят отпускать? Глупцы. Мы умнее их. Намного умнее. Мы уйдём, да так, что никто и не заметит!
Не заметит... Да, не нужно, чтобы о нас спохватывались раньше времени. Значит, нельзя нарушать приличия так же, как нарушать целостность тела, хотя бы внешнюю. Но у нас уже совершенно нет терпения оставаться в этой клетке из костей и мяса...
Вперёд, на волю!
Живот скрутило спазмом, однако не голодным, как недавние, а странно похожим на те, что случаются... Я же ничего горячительного не пил!
Сгусток слизи, поднявшийся откуда-то из глубин плоти, коснулся корня языка, и я понял, что сдерживаться больше невозможно. Но уже первая лужица на полу, ещё крохотная, умещающаяся в ладошку, заставила удивиться. В перерыве между судорогами, опорожняющими содержимое желудка. Почему она чёрная? Такого цвета не должно быть! И остатков пищи не заметно, наоборот, жидкость равномерно густа и даже поблёскивает, словно масло, пока не... Не застывает странным ледком.
Чёрная.
Маслянистая.
Твердеющая на глазах, как только оказывается вне пределов моего тела.
Она не может быть ничем иным, кроме...
Ответ пришёл раньше, чем успела закончиться цепочка моих рассуждений: низ позвоночника тихонько заныл, и эта боль не нуждалась в объяснениях.
Одна за другой серебряные иглы растворялись в крови, проходили сквозь стенки сосудов, мышечные волокна и всё прочее, мешавшее воссоединению, собирались вместе и скользкими комками ползли наружу. Я харкал и не мог остановиться до того момента, как последний кусочек серебра, твердея на лету, глухо не шмякнулся на деревянный пол.
— Я смогла!
Возглас, который должен был бы звучать торжествующе, вдруг оборвался на выдохе, и я невольно перевёл взгляд на женщину, только что совершившую самое невероятное чудо из всех. Перевёл, чтобы сдавленно охнуть.
С уголков чёрных губ стекали две струйки. Тоненькие. Непрерывные. Такие же рождались в уголках глаз, в глубине тонких ноздрей и в ушных раковинах. Говорящая истекала кровью.
Она не сразу поняла, что происходит, сначала всего лишь испугалась неожиданных ощущений и, только когда поднесла к лицу ладонь, из пор которой тоже мало-помалу начинала сочиться чёрная жидкость, закричала:
— Не-э-эт!
Видимо, желание избавить меня от серебряного стража оказалось слишком сильным. Настолько сильным и страстным, что плоть наследницы рода Ра-Гро тоже не смогла ослушаться просьбы-приказа.
— Нет... этого... не должно... было... — Слова исчезали в чёрном потоке, хлещущем из горла.
А ведь всё закономерно. Моё серебро, хоть и растворённое в крови, всё равно оставалось живым и обособленным, а твоё, сестричка, твоё — часть тебя самой. Неотъемлемая и безвольная. Если бы у тебя нашлось время на размышление, ты непременно поняла бы это и не стала рисковать, стремясь отомстить, но, видно, исчезновение Борга разбило вдребезги чашу твоей выдержки. Ты решила, что я смеюсь над тобой и только потому остался? Решила, что хочу поиздеваться, ведь никакое оружие не могло причинить мне вред, а твой шёпот не мог побороть голос свободного серебра в моей плоти? И даже если бы я сказал, что умираю, не поверила бы, посчитав мои слова шуткой, придуманной, чтобы причинить боль...
Женщина попробовала удержаться в сидячем положении, опираясь на руки, но ладони разъехались в стороны на скользком от крови полу, и сотрясаемое крупной дрожью тело рухнуло в ворох быстро напитывающихся чёрной влагой одежд.
— Не... должно...
Возможно, она могла бы выжить, но растерянность оказалась орудием убийства надёжнее, чем все прочие: говорящая беспомощно скребла доски скрюченными пальцами, выплёвывала кровяные сгустки и даже не помышляла о том, чтобы попробовать приказать собственному серебру остановиться.
У тебя получилось бы, сестричка. Но мне по странному стечению обстоятельств не хочется подсказывать тебе путь к спасению. Наверное, потому что я вдруг вспомнил взгляд Борга, в котором плясали отблески костра, отражённые острой сталью, и ладонь рыжего, судорожно стиснувшую моё плечо в поисках поддержки, когда мои ноги и так еле меня несли.
Располагать возможностью подчинить себе весь мир и погибнуть по собственной неосторожности... Но, с другой стороны, не попытайся говорящая осуществить сжирающее её изнутри желание уничтожить одного-единственного противника, получила бы она удовлетворение от стоящих на коленях тысяч людей?
Ты оказалась невероятно отважной, сестричка. Недальновидной, быть может, но смелости тебе не занимать. Или ты всего лишь устала от благоразумности и осторожности, которым вынуждена была подчинять свою жизнь с раннего детства? Тебе ведь приходилось прятать ото всех не только свои чувства и намерения, но даже лицо...
И всё же ты не сдавалась. Ты боролась до последней минуты. До мгновения, когда испугалась собственной силы. Забавно, но и со мной случилось нечто похожее. По крайней мере свой страх я помню настолько отчётливо, что, наверное, эти воспоминания и помогали мне двигаться вперёд. Правда, я никогда не боялся за себя, может быть, здесь кроется различие между нами? Может быть, именно некогда разошедшиеся в противоположные стороны направления нашей боязни и привели к нынешнему результату?