Барон Клиффорд спесиво фыркнул, и Дерри поторопился продолжить, пока тот не перебил его:
– Я не говорю, что они не падут. Но на это уйдет время. А если в самом деле подкатить сюда орудие, то его прислуга из пушкарей будет уязвима перед лучниками на стене, не говоря уж о тех пушках, которые гарнизон встречно поднимет и установит на верхотуре. Те стволы, как известно, тоже отлиты в Лондоне. И с высоты им ничего не стоит достать до наших позиций, а то и переплюнуть их. Шутя.
Эта мысль, ненавязчиво пущенная в собрание, похоже, отложилась и поумерила растущую гневливость.
– Так вот, прежде чем мы начнем ломиться в ворота, как припозднившийся пьяница, нам не мешало бы обдумать другие возможные пути и способы. От нас мэр будет опасаться подвохов – хитростей, или ловушек, или же просто пугающей кары по окончании, когда ворота перед нами так или иначе откроются. Этот вопрос он будет всячески отодвигать и затягивать, вести переговоры, гонять туда-сюда письма… – Дерри чуть склонил голову в сторону Маргарет. – Мне кажется, миледи, что он примет ваши заверения насчет его личной безопасности. Насколько мне помнится, в суждениях об этом человеке милорд Клиффорд прав. По природе своей мэр Ричард Ли – не воин. В данный момент он наверняка, спав с лица, обливается холодным потом. Мы просто должны показать ему тропу через чащобу, и он по ней проследует.
Напоминать присутствующим о нависшей над ними грозной тени не было необходимости. В сражении с Уориком они вышли победителями, но его армия была не сломлена, а лишь подранена и рассеяна по полю. Этот человек сейчас находился в каких-то лесах и долинах, зализывая раны, как всякая дикая собака. Брюер потер себе переносицу: эх, уснуть бы! Уорик наверняка рассчитывает, что они пришли прямиком в Лондон. Сколько пройдет времени, прежде чем он прознает, что они все еще в дороге – точнее, на дороге, – а все королевское семейство открыто и уязвимо перед ударом?
Помимо этой отрезвляющей перспективы, где-то во мраке существовала еще одна армия и еще один разгневанный сын. Дерри надеялся, что к тому времени как Эдуард Йорк сомкнется с Уориком, король с королевой будут уже пребывать в безопасности за стенами Лондона. Для себя шпионских дел мастер не допускал никакой самоуспокоенности насчет победы, пока те влиятельные, полные силы и грозности сыны рыщут невесть какими тропами. Пара штырей над главными воротами Йорка все еще свободна. И пока она не занята, о подлинном покое приходится лишь мечтать.
Утро началось с новой засылки писем и яростных требований, которые мэр и его ольдермены дружно проигнорировали. Как главное должностное лицо в городе, в области традиций и юриспруденции мэр был весьма сведущ. И он знал, что у него нет никакого права отказывать королю во въезде – нелепейшее положение, о допущении которого он теперь жалел. И которое только усугублялось. Теперь, если взвинченной толпе в городских стенах взбредет в голову все же открыть ворота, то следующим и последним местопребыванием мэра будет, безусловно, Тауэр, а счет его жизни пойдет на дни, а затем на часы. Горожане вполне себе представляют, какой гнев на них обрушит войско и лорды, вынужденные торчать снаружи. Каждый час ожидания в воображении горожан делал возмездие лишь страшней – а потому запоры на воротах оставались задвинуты.
Среди дня к воротам подскакали королевские герольды, которые стали колотить по кованым створкам жезлами – безуспешно. Тем временем в окрестных деревнях вроде Челси удалось собрать немного еды: находясь от Лондона слишком далеко, о приходе армии там не слышали, а потому не были готовы к тому, что к ним нагрянут солдаты и вычистят зимние припасы. Но и этим скудным рационом можно было подпитать лишь несколько сотен, но никак не пятнадцать тысяч человек, которые уже два дня сидели без еды, хотя и до этого были кожа да кости. К тому времени как солнце вновь коснулось горизонта, положение стало поистине бедственным. В армии наступал голод.
На второй вечер собравшиеся в прибежище королевы приближенные смотрелись уже не так деятельно и браво. Голод брал свое, хотя Клиффорд, похоже, успел основательно подкрепиться из каких-то своих запасов, которыми предпочитал не делиться. Дерри готов был поклясться, что брылья барона лоснятся от плохо вытертого сала, и руки невольно тянулись удушить подлеца. Чувствовалось, что терпение и силы у всех на исходе.
Маргарет расхаживала взад и вперед – три шага туда, три обратно, – напряженно что-то обдумывая. Ее волосы задевали навес, и тот шуршал, словно некий вещун. Хорошо еще, что было сухо – пожалуй, единственное благо, хотя в Англии зимний дождь не заставляет себя ждать.
– Милорды и джентльмены. Тем, кто голодает, выбирать особо не приходится, – начала королева.
Было заметно, что одна ее рука в длинном рукаве платья сжата в кулак. Ткань ее одежды была такой же запачканной и пыльной, как камзол любого йомена, и при этом она подрагивала то ли от озноба, то ли от недоедания – толком не разобрать.
Внезапно Маргарет остановилась и повернулась лицом к собранию. Муж ее присутствовал здесь, как внешний атрибут власти, хотя, по правде сказать, никак не влиял на то, как она завладевает общим вниманием. Всех их, от шотландского лэрда Эндрю Дугласа – дикоглазого бородача, запахнутого в свою клетчатую накидку – до Сомерсета, графа Перси, барона Клиффорда, Дерри Брюера и всех остальных, скученных в этой чадливой красноватой полутьме, именно она привела в это поле, на эту узкую полосу дороги. То было решение Маргарет, и Дерри интересно было подмечать, что все присутствующие мужчины смотрят на нее, как на огонь, возле которого можно согреться. Безусловно, отчасти это объяснялось ее красотой – перед прекрасным женским ликом мужчины извечно теряют голову. Однако некоторые из присутствующих знали Маргарет добрую половину ее жизни, из которой ни один год не протекал мирно. Она сама была словно прикована к мельничному жернову, который вращался – и оставляла на нем следы своей крови. Борьба, безусловно, закалила ее, но это же можно было сказать и о тех, кто шел с ней сквозь годы войны.
– Те, кто трусливо жмется за этими городскими стенами, – или изменники или глупцы, – молвила Маргарет голосом тихим и низким в этом тесном помещении. Лорды внимали ей, затаив дыхание. – Кто именно они, даже не важно. Тем более что оставаться здесь мы не можем. Люди падают от изнеможения, отощавшие и доведенные до крайности напряжением сил, без пищи, которая одна может поддержать в них здоровье. Еще немного – и в нашем стане начнется мор. Или он, или Уорик с Йорком изведут нас первыми – а они явятся непременно, с огнем и мечом. А потому скажу вот что. По велению моего мужа мы должны отойти к северу, в сторону Кенилуорта и более щедрых угодий, но прежде всего к городам, где можно будет найти провиант и поддержать себя, подкрепив свою силу.
Волю якобы короля, провозглашенную королевой, оспорить никто не мог. Глаза Маргарет были неестественно яркими, словно ее снедали жар или скорбь. В эту минуту Дерри тянулся к ней всем сердцем, сотрясаемый восторгом и отчаяньем. Разве это была не победа? Они так близко, почти вплотную, подошли к безопасности, только с тем, чтобы очутиться на холоде и во мраке…
Дни в феврале были все еще коротки. Навес над головами затрепетал под набирающим силу дождем, и все посмотрели вверх. Свет снаружи окончательно угас, вторя состоянию подавленности и усталой тоски. Приказ был сниматься на рассвете с лагеря и выходить в поход, снова встречая утро натощак.
11
Уорику непросто было сопоставить взятый из памяти образ Эдуарда с бородатым великаном, что стоял сейчас перед ним в длинном, с бронзовыми клепками камзоле, толстых шерстяных шоссах и кованых сапогах. С грубым радушием Йорк протянул руки и облапил Ричарда перчатками за плечи, воняя конским потом и бивуачными кострами. Утонченностью и светским лоском от молодого герцога Йоркского не веяло. Бросив поводья, он спешился с легкостью и даже с грацией, от которых граф Уорик в свои тридцать два невольно почувствовал себя стариком.
На земле они коротко и крепко обнялись, воздерживаясь от риска открывать дверь в свой траур. Осознание их горя – вот оно, здесь, в сердцах обоих. Ведь еще при прошлой встрече их отцы были живы.
Вокруг разбивало лагерь более скромных размеров воинство Йорка, ставя в первую очередь палатку для своего предводителя – роль, которой Эдуард явно упивался, посвистывая и зычно отдавая приказы. Эта всклокоченная черная борода и глубоко посаженные глаза больше шли какому-нибудь главарю шайки благородных разбойников. Сомнений нет, что молодой герцог был способен на жестокость. Уже похаживали истории о сыне-воине Йорка, рассказываясь и перелагаясь возле тысяч деревенских очагов. Гуляя, истории эти неизбежно приукрашивались и прирастали домыслами – и все-таки Уорик взглянул на длинный меч Эдуарда, висящий на боку. Ходила молва, что тот лопнул по всей своей длине от одной лишь мощи удара, причем кое-где поговаривали, что лопнул он со звуком, подобным удару колокола, в тот миг, как до юного герцога дошла весть о смерти отца.
– Радостно тебя видеть, – с мрачной приветливостью сказал Ричард. – А твое избавление от Тюдоров достойно похвалы.
Вблизи Уорику приходилось смотреть на Эдуарда снизу вверх. Это, признаться, раздражало, но деваться некуда. К тому же незачем себе лгать: постыдный разгром при Сент-Олбансе стоил графу частичной утраты веры в себя. После того, что имело место, восьмитысячная армия Уорика вдруг перестала казаться способной выполнять стоящие перед ней задачи. Он знал, что его пересилили и что куда хуже – перехитрили, обвели вокруг пальца, выставив эдаким недотепой. Все это жгло Ричарда до сих пор, и оно же прибавляло радости от вида трехтысячного воинства Эдуарда, пришедшего сомкнуться с его армией.
В эту секунду Уорик решил, что не будет цепляться за свое превосходство. Да, Эдуард моложе и не столь опытен, пусть даже он стоит выше в иерархии титулов. Молодой человек и не ждет, что станет во главе сводного войска. По своему праву он стоит здесь вторым за герцогом Норфолкским.