[31] – без малого век назад – английским военачальникам была ведома опасность, какую представляют собой лучники. С той поры ни одно войско не выступало в поход без их контингента – разумеется, если рассчитывало уцелеть. И вот сейчас у Сомерсета полегло около шести тысяч погибшими или ранеными так тяжело, что они уже не могли быть приставлены к делу. Дерри никогда еще не видел такого количества павших за какие-то несколько минут обстрела. Проклятый снег для одних послужил щитом, а для других, наоборот, стал погребальным саваном. Многие из выживших теперь беспомощно лежали на снегу, истекая кровью из-за элементарного отсутствия повязок. Королевские медики снарядили какую-то горстку мальчишек и слуг, но какие из них помощники, тем более при таком числе пораженных? И это еще только перед началом битвы!
Брюер невольно передернул плечами при мысли о плачущих и тяжко стонущих там, в палатке, людях, об их искаженных страданием лицах и ужасающих ранах. Битв на своем веку Дерри понавидался, что, впрочем, не мешало ему в тот же вечер спокойно трапезничать. Однако нынче при одном лишь виде королевского хирурга, выскребающего пробитое глазное яблоко, по телу прошла жуткая, словно бы предсмертная тошнотная волна. Именно это ощущение и вынудило его поскорей выйти из того чистилища на свежий воздух. Надо будет, само собой, послать гонца к королеве. Известие наверняка приведет ее в отчаяние. Но она хотя бы в безопасности городских стен, вместе со своими мужем и сыном. При тридцати тысячах вооруженных сторонников Маргарет ожидает уверенной победы и конца затянувшемуся противостоянию…
Отдаляясь от палатки со всеми ее ужасами, Дерри оказался остановлен ткнувшейся ему в грудь пятерней. Он машинально схватил ее, а подняв глаза, увидел над собой грубую физиономию с перебитым монгольским носом. Перед ним стоял небритый детина в клепаном кожане и шоссах, от которого даже на ветру чувствовалась привонь немытой плоти. Брюер резко крутнул эту самую руку, чувствуя, как сзади к нему подшагнул еще кто-то, и не один. Всего их было четверо, и все не спускали с него глаз, в том числе и тот, что сейчас, пыхтя, нянчил поврежденную руку.
Дерри как-то сразу увял, почувствовав тоску и груз усталости. Тем не менее он стоял ровно и слегка подуспокоился.
– Эх, ребятки, ребятки, – с ноткой легкого укора протянул он, разом все поняв. – Так кто вас сюда, стало быть, направил? Чье повеление?
– Милорда Клиффорда, – с наигранной горделивостью ответил один из напавших на него. – На твою голову поставлена цена, сразу с приходом вести о его смерти. У казначея на этот случай для нас уже заготовлен мешок с монетами. Так что тебе лучше вести себя тише, хотя, в общем-то, все равно.
Чувствовалось, как эти люди напрягаются, готовые на выплеск насилия. Брюер посмотрел поверх их плеч, ища глазами хоть кого-нибудь, способного прийти ему на помощь. Да вот беда, в лагере сейчас одни шлюхи да раненые! Вообще, здесь изрядно слуг и торговцев, всяких там жен и прачек со швеями, но они теперь все на рубеже, силятся через буран разглядеть битву. Ну а все годные держать оружие, от солдат до капитанов, в это время, понятно, на поле брани.
Дерри был здесь один-одинешенек. На секунду он прикрыл глаза, дивясь силе своего смирения перед ждущей его участью. Что правда, то правда: он уже немолод и вряд ли сможет вырваться из хватки этих четырех молодцов, готовых, если что, в одно мгновение всадить ему меж ребер нож. Так что дело, получается, решенное. Остается лишь постараться уйти с достоинством.
– Что ж, ладно, ребятки, – тихо сказал шпионских дел мастер, оглядывая четверку. – Только ведь потом за вами придут, как ни прячьтесь. За каждым из вас по следу явится некто и наглядно покажет, что уж лучше б вам было ослушаться мертвого лорда и унести ноги, пока не поздно.
– Говоришь, а самого небось пучит от желания опростаться? – ухмыльнулся один из его противников, с черными беспокойными глазами, и пихнул Дерри на слякотную тропу. – Давай шагай. – Он мотнул головой остальным троим. – Вы тоже топайте. Сделаем дело в лесочке, там вроде как тишь да гладь. – С этими словами он толкнул Брюера еще раз, отчего тот поскользнулся в грязевой каше. – Если не будешь шуметь, я все проделаю тихо-складно, как с рождественским гусем.
Дерри на ходу лишь качнул головой. Снег вокруг по-прежнему вился дымными столбами – на расстоянии и лиц не разглядишь. Если крикнуть: «Помогите!», его просто ткнут сквозь ребра и уйдут как ни в чем не бывало. Хорошо подобрали момент, бесовские отродья! Брюер не прочь был даже улыбнуться, но тут горло его снизу обдало едко-кислым, и вместо улыбки вышла отрыжка. Надо же, Клиффорд – каков! Кто бы мог подумать? Старый злюка-содомит…
Хуже всего, что ведь и работа не доделана – та, которая требует именно его, Брюера, навыков и опыта. Или это он сам себе внушает? Дерри поник плечами, отдавая себя на волю судьбы. Вместе с тем от принятого решения выползала тоска, освобождая душу – настолько, что приподнялась опущенная было голова. В сопровождении этих людей Дерри Брюер уходил на запад, прочь из лагеря, в то время как все смотрели на юг, на кровавый дол близ деревни Таутон.
У Уорика сердце готово было выскочить из груди. Того и гляди, хватит апоплексический удар – прямо здесь, на поле боя, оставив тебя обездвиженным, безъязыким и с лицом будто талый воск. Сказать, что ты просто запыхался, значит не сказать ничего – дыхание вырывалось из губ словно сгустки огня из устья раны. Боль вызывали даже вдохи и выдохи, не то что ходьба. Как известно, никакое занятие и труд не отнимают столько силы, сколько ратное дело. Сравниться с этим может разве что рубка деревьев – потому-то каждый рыцарь по нескольку часов в день посвящает орудованию топором и мечом, каждодневно, а иначе на поле боя не продержаться. И опыту твоему со сноровкой грош цена, если твои руки при ударах слабеют. Воин нарабатывает себе толщину костей, для защиты которых мышцы должны быть подобны дубовым доскам. Если так, то глядишь, в бою останешься живой.
Эдуард двигался пружинисто, словно рыщущий лев. И дело тут было даже не в росте, а в том, что он был рожден для этого. Движения его были до грациозности гибки и вместе с тем расчетливы, отчего он утомлялся медленнее тех, кто сражался вокруг – ни единого удара попусту, ни единого чрезмерного взмаха. Он успел уже разделаться по меньшей мере с дюжиной, и доспех на нем был в крупных и мелких вмятинах, местами сквозных. Боевые тесаки в руках неприятели были десяти дюймов в длину, с утолщенными оконечьями из тяжелого железа, рассчитанного на пролом доспехов, во всяком случае, если оружие находится в сильных руках. На нагруднике Эдуарда виднелось три треугольных пробоя, один из которых сочился кровью. Правда, те трое, кто сумел пробиться к нему и ударить, давно уже лежали где-то позади, хладные и неподвижные.
Поспевающему сзади Уорику оставалось лишь смотреть, как его король выверенно и неутомимо пробирается вперед. Было в нем что-то необузданно-дикое, что-то от льва или волка. У Ричарда все напряжение уходило на то, чтобы не отставать. Тягаться силой с королем никто, судя по всему, больше не отваживался, и теперь Уорик и сам уже не держал сомнений в том, что Эдуард достоин монаршего звания. Родословная за ним что надо, а на поле боя он истинный Голиаф. Уже на меньшем созидались империи.
В отличие от графа Уорика, что, выбиваясь из сил, шел следом, новый король буквально скользил по взбитой в месиво земле, выискивая глазами любого, кто осмелится встать против него. Но таких больше не встречалось. Перед могучим воином в надраенных, заляпанных грязью и забрызганных кровью доспехах люди пятились и раздавались в стороны, словно тот источал нестерпимый жар. Он же смеялся над тем, как они оступаются и падают, и с кровожадным хохотом стучал мечом себе по щиту, от чего его противники испуганно стремились отодвинуться подальше.
Уорик дернулся при упреждающем гудении рогов откуда-то слева. Из-под шлема звук воспринимался невнятно, и, двигаясь полубоком за Эдуардом, граф ворочал головой туда-сюда, попутно оберегая фланг от тех, кто может невзначай наброситься на них. Так и вышло: какой-то молодой крестьянин в коже и шерсти налетел со взмахом тесака, пытаясь обрушить внезапный удар на Эдуарда. Но Ричард бдительно рубанул клинком, раздробив ударом кость, отчего рука неприятеля повисла на нитке сухожилий. Крестьянин с воплем упал, хватая себя за отрубленную конечность. Его вопли оборвал еще один удар, но рога при этом гудеть не переставали.
Уорик прищурился вдаль, выискивая источник звука. Центральный квадрат Эдуарда вклинился глубоко в силы Ланкастера, напоминая теперь широкий, притупленный наконечник копья. Каждый шаг давался ценой большого усилия, но они уже вклинились в позиции врага как минимум на несколько сотен ярдов. Неизвестно, каково сейчас приходилось дяде, держащему левое крыло, однако пыл и напор короля определенно двигали центр, и около восьми тысяч человек подпитывались стойкостью и решимостью от своего правителя, ревущего впереди что-то дерзкое.
Где-то слева различался конский топот и ржание, хотя всадников там быть не могло. Не должно было быть. Ричард сухо сглотнул – в горле першило так, что едва получалось подать голос.
– Твое Величество… Эдуард! Левое крыло!
Где-то там сейчас держатся дядя Фоконберг и брат Джон, хотя от них ничего не слышно с самого утра, начавшегося с того обстрела. Застилающий глаза снег опостылел окончательно – пожалуй, еще больше, чем холод, от которого сильнее болят раны, а закоченелым рукам труднее удерживать рукоять меча.
Эдуард повернулся и посмотрел в ту сторону, куда указывала боевая перчатка Уорика. Поджав губы, молодой король огляделся с холодным расчетом, прикидывая, какой выделки люди держат там фланг.
– Там из леса какие-то конники! – прокричал он графу.
Оттуда все грозней и поспешней близился гул, растекаясь железным треском ударов и криками боли, разносящимися по полю битвы глухими раскатами. Сотни людей повернулись поглядеть, что там происходит, и за секундное отвлечение поплатились жизнями.