пах, придвигаются все ближе к цели. Джон мог бы перепоручить эту задачу кому-нибудь другому – благо оставалось недолго, – но очень уж хотелось присутствовать при этом самому. Сказать по правде, охота на людей увлекала его больше, чем охота на оленей, волков или кабанов. Для тех, кто знает толк в ставках и играет так же свободно, как дышит, в этой забаве есть особый смак и соль.
Превозмогая растущее волнение, граф ехал по разрушенной дороге через лес Клитроу-Вудс. По всей логике, королю Генриху безопаснее всего в Ланкашире. Само звучание его фамилии происходит от древней крепости Ланкастер на северо-западе, одного из крупнейших замков Англии. Ланкашир – поистине родная земля Генриха, самая что ни на есть.
И все-таки семья Темпестов его выдала, то ли из преданности Йорку, то ли из обещания награды – Джон Невилл этого не знал, да ему, собственно, и дела не было.
Когда он прибыл в манор Темпестов, короля Генриха из своих комнат уже умыкнули. Вместе с ним сбежали трое: два священника и сквайр. Если взять на веру слова сыновей Темпестов, то как далеко могли беглецы уйти за день? У Невилла были люди, имеющие опыт в выслеживании беглых преступников. Даже на спекшихся в такую жару глинистых корках дорог такие люди достаточно быстро определяли один след поверх остальных. Их группа состояла из четверых, трех пеших и одного конного. Таких немного и сыщешь.
Граф Нортумберлендский цепко смотрел сквозь деревья, бросающие на лицо мягкие пятнистые тени. Находиться в этой солнечно-зеленой чаще, где могут скрываться разбойники и изменники, ему было не по нраву. Он предпочитал открытые пространства, где вольно свищет ветер. Нортумберленд для этого самое место – сплошь пустоши, долины и необжитые холмы, от вида которых занимается душа. Но приходилось ехать туда, куда ведут следы: долг, ничего не поделаешь.
Невилл вполголоса отдал приказания: восемь арбалетчиков вперед, еще полдюжины в хороших латах по бокам. Из-за зарослей ежевики и папоротника вокруг темп продвижения был не быстрее шага. Когда свет в чащобе сошел до полумрака, Джон послал подальше вперед двоих лучших следопытов – пару братьев-саффолкцев, не умеющих ни читать, ни писать. Они и меж собой-то разговаривали редко, зато на ходу нюхали воздух, как гончие, и, несмотря на всю свою темноту и грубость, знали, похоже, все уловки добычи. По ночам они спали в обнимку, из-за чего хозяин подозревал между ними самые низменные плотские связи. Пару раз он приказывал их сечь, но они лишь терпели и смотрели перед собой в тупом негодовании, после чего от них несколько дней не было проку.
Братья исчезли впереди в сквозных тенях леса, а охотники взялись прорубаться сквозь лиственные заросли. Местами здесь встречались звериные тропы, образованные за годы оленями и лисами. Для всадника в латах они были чересчур узкими, и медлительность продвижения просто бесила – как будто сам лес мешал пробираться через свои дебри. Невилл поджимал челюсть в безмолвном гневе. Если это так, если это сами деревья упрямятся и не дают пройти, то он тем более будет упорствовать в выполнении своего долга перед королем Эдуардом, поднявшим его, Джона, выше самых необузданных мечтаний и внявшим всем его молитвам.
Нога запуталась в каком-то вьющемся колючем стебле. Тихо чертыхнувшись, Невилл яростно дернул ногой. В эту секунду откуда-то спереди глухо ухнула сова, и он чутко вскинул голову. Братья-саффолкцы издавали этот клич, когда что-нибудь замечали, не желая при этом, чтобы добыча кинулась наутек. Джон нетерпеливо отхватил стебель кинжалом и высвободил ногу. При этом палая листва все-таки зашуршала, но охота, по счастью, шла не на оленя, который сейчас, безусловно, скрылся бы из виду. Люди Невилла прорубились через самые заросшие места, и Джон смог тронуться вперед, пока не заметил двоих следопытов, которые лежали пластом и смотрели поверх земли, идущей под уклон. Оттуда слышался переплеск воды. Лорд Невилл спешился и стал пробираться вперед со всей возможной осмотрительностью. Оба саффолкца повернулись к нему и засклабились ртами – зубов у обоих было всего ничего, да и те гнилые. Игнорируя следопытов, их господин вгляделся через листву березы, свисавшей к берегу. Корни ее были наполовину обнажены, а само дерево держалось так слабо, что если опереться на него, то, пожалуй, могло упасть.
В каких-нибудь сорока ярдах впереди реку переходил король Англии Генрих. Он переступал с камня на камень, а спереди и сзади него шли двое людей, вытянувших руки для его подстраховки. Король улыбался, радуясь живым переливам света на воде и самой этой речке, в которой между камнями резвилась бурая форель. На глазах изумленного Джона Невилла Генрих с детским восторгом указал на одну рыбину, что сейчас мелькнула у него под ногами. Невилл встал и вышел из-под лиственного полога. Он подошел к воде, не колеблясь ступил в поток и зашагал, вздымая фонтаны брызг. Глубины здесь было не более чем до колена, и он продолжал идти, не спуская глаз с короля и его помощников.
Заметив преследователя, один из них нырнул рукой к кинжалу на поясе. Джон, взглянув на него, выразительно коснулся меча у бедра. Сквайр уронил руку и встал, как побитая собака, понурый и испуганный. Невилл же, обогнув его, протянул руку и ухватил короля под плечо, отчего тот вскрикнул от удивления и боли.
– Генрих Ланкастер, я налагаю на вас руки. Соблаговолите следовать со мной, – объявил Джон.
Секунду он гневно взирал на двоих священников. Те уже видели, как по берегам реки рассредоточиваются вооруженные люди. От дороги и от закона здесь было основательно далеко, и святые отцы вполне понимали, что в эту минуту их жизни не стоят ломаного гроша. Оба, потупив головы и мелко крестясь, зашептали молитвы на латыни.
Джон Невилл, гадливо крякнув, чуть ли не волоком потащил Генриха с собой по отмели к берегу.
– Это третий раз, когда ты пленен, – объявил он, взволакивая короля на глинистый склон.
Тот пребывал в полном смятении и готов был расплакаться. Неожиданно взревев, пленитель отвесил монарху оплеуху. Генрих воззрился на него в тревожном изумлении: чувства его обострились настолько, что в глазах затеплился огонек осмысленности.
– Ты… Как ты посмел поднять на меня руку?! Отступник! Да как смеешь ты… Где сквайр Ивенсон? Отец Джеффри? Отец Элиас?
Ему никто не ответил, хотя он раз за разом растерянно повторял эти имена. Один из ратников Невилла усадил короля на лошадь, привязав ему ноги к стременам, чтобы не свалился. Лошадь повели в поводу обратно по тропе, прорезающей зеленую чащобу, за которой открывалась дорога.
23
Уорик нахмурился, малозаметным кивком отгоняя двух слуг, силящихся поймать его внимание. Из них каждый был способен поставить его в неловкое положение, и поэтому перед их привозом в Лондон оба получили строгие наказы. На обоих были ливреи – бордовые с черным, под его фамильные цвета. Старшим из них по возрасту был Генри Перси, последыш некогда славного рода Нортумберлендов. В недавних войнах мальчик лишился отца, деда и дяди, а затем последовало еще и лишение всех семейных титулов, которые он мог бы унаследовать. Правда же заключалась в том, что по возвращении из Таутона Ричард Невилл не сыскал в себе жестокосердия оставить рыдающего отрока в лондонском Тауэре. И с той поры четырнадцатилетний парнишка, истово благодарный, служил у него на посылках.
Было вполне очевидным отдать его в обучение вместе с Ричардом – герцогом Глостерским, пока еще слишком юным для своего титула. Граф Уорик потел от усилия не замечать, как мальчуган в усердии привстает на цыпочки, силясь привлечь его внимание. Оба этих подростка, яркоглазые, с трудом сдерживали смех, и Уорик колебался между раздражением и снисходительностью на эдакое фиглярство. В Миддлхэме эти непоседы то и дело учиняли шумные проказы, от которых сотрясался степенный уклад всего замка. Однажды их всем подворьем пришлось уговаривать спуститься с гребня самой высокой крыши, где они устроили шуточный поединок на мечах, иначе б они запросто упали и разбились.
Аппетит у обоих был безудержный, а с ним и шкодливость: местные девицы не раз визжали от подброшенных им пауков, рогатых жучищ или от лис, тайком пойманных в лесу и коварно пущенных на волю в самый неподобающий момент. Но при всем этом Ричард Уорик ни разу не пожалел, что по зову сердца взялся за наставничество над этими сорванцами. Своих сыновей у него не было. Когда он гостил дома, а уютный мирок Миддлхэма вдруг взрывался дурашливым шумом и гамом, граф лишь задумчиво, с легкой грустинкой усмехался. В такие минуты мать или жена, поймав его взгляд, с нежным смехом обнимали его и прижимали к сердцу. А затем устраивали мальчуганам допрос или взбучку, в зависимости от того, что они в тот день учудили.
Сейчас, в окружении депутации французского двора, Уорик, как мог, игнорировал эту пару, скачущую сбоку нетерпеливыми воробьями. Что бы там ни стряслось, оно, безусловно, может подождать, а этим молодцам не мешает подучиться терпению. С такой мыслью Ричард повернулся к ним спиной.
Чувствуя на себе скрытно-пытливые взгляды, он приподнял свой кубок в сторону главы депутации французов, посланника Лалонда. Этого требовала почтительность хотя бы к его преклонному возрасту. Старик опирался на серебряную трость, нависая над ней сгорбленными плечами. Но не это заставляло Уорика замирать с тайной зачарованностью. Время от времени старик отдавал свой кубок персональному слуге, а сам из привешенного к поясу мешочка вынимал склянку с какой-то мазью, брал ту мазь на кончик пальца и проводил себе по ряду желтоватых зубов, торчащих во рту. Было непонятно, взяты ли они от обычных мертвецов (Уорику как-то об этом рассказывали) или же вырезаны из слоновой кости, а затем закреплены на дощечке из красного дерева, пригнаны, вставлены и примотаны во рту проволочкой, чтобы держалось. Ощутимый результат был, пожалуй, один: выспренняя речь престарелого француза, вырываясь наружу с присвистом, шипеньем и клекотом, становилась совершенно непонятной.