Граф раскачивался вместе с бортом, открыв рот и ничего не соображая. На палубе виднелась кровь, которую стремительно смывали сонмы брызг и которая стекала в щели меж досок. Изабел снова лежала под грудой мокрых одеял. И тут до Уорика дошло, что ножом Анна обрезала пуповину. Младенчика она сунула Изабел под рубашку – не для кормления, а просто чтобы было хоть какое-то тепло и прибежище от кусачего ветра и сырости.
– Девочка, Ричард! – слабо донесся голос жены. – Доченька!
Это был момент поистине чуда. А когда граф повернулся обратно, ялик находился уже в небезопасной близости. На борту его было всего четверо людей, а в начальнике Уорик признал служаку, что однажды уже приветствовал Кларенса с Изабел, когда те прибыли для заключения брака. Тогда он источал улыбки и дружелюбно посмеивался. Сейчас же взгляд его был сумрачен, как непогода.
Тем не менее Ричард, пользуясь близостью дистанцией, обратился к нему:
– Сэр, на борту родился ребенок. Мне надобен врач для ухода за моей дочерью. А еще гостиница, огонь в камине и горячее вино с пряностями для нас всех!
– Прошу простить, милорд, – отозвался портовый служащий. – У меня приказ от нового капитана Кале, сэра Энтони Вудвилла. Высаживаться на берег вам запрещено. Сам бы я, конечно, позволил, но у меня рескрипт с печатью короля Эдуарда. А против него я, сами понимаете, никуда.
– Вот как? А куда же мне, по-вашему, высадиться?! – воскликнул Уорик в горестном отчаянии. Куда ни ткни, везде уже успел наследить братец этой королевы. Видно было, как от боли в его возгласе у служаки сжались плечи.
Вдохнув до отказа, Ричард проревел через волны и водяную пыль:
– У нас в боте дитя, родившееся всего минуты назад, моя внучка! Нет, даже не моя – родная племянница короля Эдуарда! Родилась прямо тут, на борту! Так что к черту ваши приказы, сэр! Мы сходим на берег. А ну там, рубите якорь, чтоб его!
Его экипаж живо обрубил веревку, и суденышко тотчас пришло в движение, превратившись из ныряющего обломка на привязи в подвижную, одушевленную скорлупку. Начальник порта махнул руками, жестом выпроваживая непрошеных гостей, но Уорик кивнул морякам, и те приподняли парус, отчего движение бота выровнялось, и он заскользил по волнам в сторону берега.
Темная громада крепости дважды трескуче громыхнула. Не было видно ни вспышек, ни полета раскаленных ядер, но удалось заметить место их падения. Оба шлепнулись в море неподалеку (безусловно, у пушкарей было время прицелиться, когда бот болтался на якоре, представляя собой отменную мишень). Ричард знал, как муштруется орудийная прислуга, обучаясь стрелять по привязанным лодкам, что покупаются, как расходный материал. Сам надзирал за такими занятиями.
Второе ядро плюхнулось настолько близко, что Анна испуганно взвизгнула, а Кларенс обхватил припавшую к нему в страхе жену. Обошлось без повреждений, но послышалось яростное бурление от раскаленного металла. От воды даже повеяло жаром.
– Ричард! – вскрикнула графиня. – Забери нас отсюда, пожалуйста! Сойти они нам не дадут, и в порт нам не попасть. Прошу тебя!
Уорик вперился взглядом в крепость, понимая, что следующие выстрелы разнесут суденышко в щепу, поубивав всех. До сих пор не верилось, что выстрелы эти были сделаны по нему, с его штандартом на мачте. Его люди ждали приказа, вызверив глаза. С поднятием руки графа бот крутнулся, и паруса обвисли. Возможно, это и спасло бот: следующий выстрел лег совсем уж рядом, так что его даже подкинуло всплеском. Жгучий пар вознесся над местами, куда шлепнулись малиново-красные от накала ядра. Экипаж оттабанил, и суденышко снова выровнялось.
– Каков будет курс, милорд? – спросил корнуоллец.
Уорик пробрался на корму, оглядывая валкую панораму Кале.
– Похоже, в Англии верных людей уже не осталось, – горько сказал он. – Идем вдоль берега к Онфлёру, а оттуда по реке в Париж. Там у меня, пожалуй, еще есть пара друзей, готовых выручить меня в час нужды.
Он вздрогнул: Изабел издала пронизывающий вопль такой боли, что он, скорее, напоминал страдания раненого животного, чем человека – прежде Уорик такого и не слышал. Подоспев к дочери, он увидел у ее обнаженной груди крохотное тельце младенца.
Оно не шевелилось, а его сморщенная кожица была синеватой. Ощутив на своей пылающей коже холод, дочь сунула малютке сосок в попытке накормить, но та была недвижима. Откинув голову, Изабел зашлась в исступленном стенании, пока Джордж Кларенс не притиснул ее к себе лицом. Вдвоем они содрогались в глухих рыданиях над своей мертвой дочерью. Вместе с ними, казалось, содрогалось и море.
Эпилог
Ожидая в коридоре, Уорик ощущал запах Парижа. В отличие от Вестминстерского дворца, расположенного по течению Темзы выше Лондона и, как следствие, не столь подверженного ambré[56], Лувр находился прямо в сердце французской столицы, что делало его фактически непригодным для житья в летние месяцы, когда переполненные улицы исходили ядовитыми миазмами и весь французский двор, хочешь не хочешь, перебирался за город. В дворцовых помещениях, через которые шагал Ричард, все еще царили хаос и сумятица: сотни слуг лихорадочно драили, скребли и мыли, вытряхивали сор и открывали окна для того, чтобы снова запустить свет и воздух в запертые залы и анфилады.
Он сидел на скамье в небольшом алькове, оперев затылок о бюст какого-то грека с мелкокурчавой бородой, возрастом изрядно старше Христа. Дочь Изабел по прибытии в иную страну ушла в себя, почти перестав разговаривать даже с Кларенсом. Оба они – и муж, и жена – были безутешны, похоронив свою крошку-дочь, племянницу английского короля, – на французской земле. Место захоронения было помечено, и Уорик поклялся, что вернет ларчик с ее прахом в Англию, как только это позволят обстоятельства, и тот будет погребен надлежащим образом и с отпеванием. Это было все, что он пока мог предложить.
Снаружи кто-то тронул дверь, и она открылась, отвлекая от раздумий. Ричард сел прямо, а затем и встал, когда увидел, что в поисках его в комнату вошел король Людовик. Граф опустился на одно колено, а французский монарх остановился возле него, с шелковым платочком в руках. Пальцы короля были измазаны чернилами, которые он с брезгливым тщанием пытался оттереть.
– Милый Ричард, я наслышан о ваших трагедиях, – тронув Уорика за руку, нежно молвил Людовик. – Для встречи с вами я отложил свое занятие этим занятным новшеством – печатными станками. Вы не в курсе? Всего одно такое приспособление – и трое людей способны заменить дюжину писцов! Мне очень, очень прискорбно слышать и о вас, и о вашем зяте, не говоря уж о вашей дочери. Она успела дать ребенку имя?
– Анна, – тихо, почти шепотом, ответил граф.
– Ужасно, ужасно! – со слезой в голосе воскликнул монарх. – Я сам столько раз проходил через подобное, что просто удивительно, как я до сих пор живу на этом свете. Мертвые детишки, которые без крещения не могут даже попасть в небесную обитель! Это жестоко, невыносимо. А ваш король Эдуард! Каков! Допускать такие обвинения против своего преданнейшего сподвижника и своего родного брата! Нет слов. Incroyable. Разумеется, я предлагаю вам мое сочувствие и мое радушие. Все, чего вы попросите.
– Благодарю, Ваше Величество. Вы так добры… Вообще-то я располагаю некоторыми средствами и скромным имением…
– Mon Dieu! Я отписываю вам на расходы тысячу ливров. Вы и ваши спутники – мои гости, друзья этого дома. К тому же здесь, во дворце, пустуют целые этажи. Если горевать, то, пожалуй, лучше это делать в Париже. Хотя выбирать, конечно же, вам. Я лишь предлагаю мой совет.
Искренне тронутый Уорик вновь опустился на колено, демонстрируя преклонение перед такой поистине королевской щедростью. Людовик ответил полупоклоном, полным куртуазного изящества.
– Надеюсь, Ричард, вы все же остановитесь в этой резиденции. Здесь вы будете не одиноки. – Тут монарх сделал многозначительную паузу, приложив к губам палец с перстнем. – Возможно, мне следует сказать вам… Вы оказались истинным джентльменом, когда я имел бестактность усомниться в ваших хороших манерах. Это было нетактично с моей стороны – принуждать вас к аудиенции с персоной, встреча с которой могла вызвать у вас смешанные чувства.
– Вы имеете в виду королеву Маргарет? – спросил Уорик, с некоторым трудом следя за велеречивостью венценосного француза.
– Разумеется, да. Маргариту, с этим ее бригандом Дерри Брюером, который делает вид, что изъясняется на французском кое-как, но слух-то у него дай бог всем нам.
– Я не вполне улавливаю, – признался граф.
Людовик наконец посмотрел ему прямо в глаза.
– Миледи Маргарита Анжуйская вновь моя гостья, Ричард. Прошу не испытывать неловкости, но после той последней встречи она отзывалась о вас весьма похвально. Ее сын тоже ее сопровождает. Быть может, вы найдете в себе расположение поведать этому юноше пару каких-нибудь историй о его отце…
Правитель впился в гостя взглядом – таким, будто прозревал своего собеседника насквозь, видя за его спиной того, о ком идет речь.
– Если это невозможно, то я пойму. На вашу долю выпало столько страданий. Быть преданным своим королем, видеть своими глазами смерть внучки над морской пучиной… Бедняжка, наверное, осталась бы жива, если б не вынужденный побег?.. О да, да, понимаю. Это слишком жестоко.
Людовик отер глаза, в которых, впрочем, не было видно ни слезинки.
– А ведь знаете, Ричард, есть такие – и их немало, – кто так и не принял Эдуарда Йоркского в качестве короля. Конечно же, монарх должен вести за собой, но ведь не только на поле боя, правда? Это он должен подвигать своих лордов, создавая приливный вал, что поднимает все корабли – все, а не только его. Ведь так? Знаете, Ричард, возможно, мне имеет смысл дать в вашу честь еще один изысканный обед, за которым вы рассказали бы Маргарите и ее сыну обо всем, что произошло. Согласитесь, мессир, это было бы весьма уместно. И очень бы меня порадовало. Король Генрих – он ведь там, в Тауэре, все еще жив? И чувствует себя по-прежнему сносно?