Вместо того чтобы спорить с любимой, Ульдиссиан снова отправился прогуляться по ночным улицам. Теперь он, не желая угодить в новую засаду, старался держаться более людных мест. Да, тварей Малика поблизости, скорее всего, не осталось, но мало ли что…
Несмотря на все предосторожности, он вскоре почуял кого-то, тихонько идущего за ним следом, и лишь свернув за угол да подождав, обнаружил, что это лучник.
– Эй, там! – пожалуй, излишне громко окликнул его Ахилий. – Я не морлу, клянусь!
– Сам знаешь, я тебя слышу и жду, – ответил Ульдиссиан. – Не захотел бы – я бы ничего не заметил.
– Верно, верно, – с ухмылкой подтвердил друг. – Куда тебе до меня!
– Что тебе нужно?
Ахилий разом забыл о веселье.
– Поговорить с тобой нужно, но чтобы без лишних ушей. И по-другому, похоже, не выйдет. Прости, если я вдруг некстати.
– Ахилий, с тобой я всегда готов поговорить, и ты это знаешь. О чем угодно.
– И даже… о Серентии?
– Серентии?
Крестьянин удивленно приподнял бровь. Подобно Ульдиссиану, охотник всегда называл дочь Кира уменьшительным именем, так отчего же теперь изменил давней привычке?
Собеседник откашлялся, прочищая горло. Ни разу в жизни Ульдиссиан еще не видал Ахилия чувствующим себя так неловко.
– Да. Ей так больше нравится.
– И чего же ты хочешь?
– Ульдиссиан… все это, между тобой и Лилией… оно по-прежнему сильно?
Такой поворот разговора уже кое-что объяснял.
– Сильнее весенних ветров. Сильнее бурной реки.
– А между тобой и Серентией ничего нет.
– Она мне – будто любимая сестренка, – подтвердил Ульдиссиан.
Ахилий вымученно улыбнулся.
– А для меня – много большее. Ты знаешь.
– Давным-давно знал.
На это лучник негромко хмыкнул.
– Да, это, похоже, ни для кого не осталось секретом… разве что для нее.
– И она тоже знала.
В этом Ульдиссиан мог бы ручаться головой. Кем-кем, а дурой Серентия отнюдь не была, и страдания влюбленного Ахилия от нее не укрылись.
– Ну, а теперь выкладывай, к чему это все. А то времени у нас – всего ночь до утра.
– Ульдиссиан… Серентия хочет остаться здесь, когда ты уйдешь. И я тоже хочу остаться.
Желание Серентии остаться в Парте оказалось для Ульдиссиана полной неожиданностью, а вот то, что с нею останется и Ахилий, удивительным уже не казалось. Что ж, новость его обрадовала, хотя расставаться с друзьями было немного жаль.
– Мне с самого начала не хотелось тащить вас за собой, и если Серри… Серентия хочет остаться здесь, я вовсе не возражаю. И если ты, Ахилий, останешься с ней, буду только рад, вот только… знает ли об этом она? А если да, уж не ожидается ли между вами каких-нибудь перемен?
Улыбка Ахилия прибавила в ширине.
– Судя по кое-каким недавним намекам, ожидается.
Еще лучшая – да что там, отрадная новость!
– Тогда я рад вдвойне. Мне ведь, Ахилий, давно хотелось, чтобы она оценила тебя по достоинству… и то, что вы оба останетесь здесь, в безопасности, тоже не может не радовать.
– Да, и последнее. Кому-кому, а мне не следовало бы бросать тебя одного. Опасностям-то еще не конец: рано или поздно по твою душу явятся новые Малики! Тут бы моя помощь и пригодилась, а я…
– А ты, – оборвал его Ульдиссиан, – уже сделал куда больше, чем следовало, и Серентия с Мендельном тоже! Я уже говорил: не хотелось бы мне вас за собою тащить. Ты прав, новых Маликов будет еще предостаточно – особенно пока Церковью Трех заправляет Примас, и хорошо бы, чтобы при новой встрече никого из вас рядом не оказалось. Никого… даже Лилии.
– Но ведь она тебя ни за что не оставит!
– Знаю… однако переубедить ее все же попробую. И если сумею, пожалуйста, присмотри за ней вместо меня… и за Мендельном тоже.
Охотник протянул ему руку, и Ульдиссиан крепко, от всей души стиснул его ладонь.
– Сам знаешь, тебе я ни в какой просьбе не откажу, – пробормотал Ахилий. – Даже в просьбе остаться здесь, пока ты…
– Оставь меня, удержи при себе остальных – большего одолжения я даже представить себе не могу.
– А как же насчет партанцев? Что им сказать, когда они прознают о твоем исчезновении? Им это придется не по душе.
Ульдиссиан надолго задумался.
– Скажи: пусть расти продолжают.
Иного ответа в голову не приходило. То были слова землепашца, а значит, вернее слов ему не подыскать. Оставалось только надеяться, что партанцы поймут его, и не осудят, и простят ему необратимые перемены в их жизни. Отныне и впредь покоя им не видать.
Ни дня, ни минуты покоя…
С виду вполне безмятежный, последние несколько дней Мендельн провел в непрестанной тревоге. За это время он многое успел постичь, однако постигнутое открывало дорогу к тысяче новых вопросов, до сих пор остающихся без ответа. Он все еще не понимал и даже не представлял себе, что с ним творится. Знал лишь одно: совсем не то, что происходит с братом или любым другим. Казалось, их пути ведут к росту, к торжеству жизни… тогда как его путь, очевидно, вел в сторону прямо противоположную.
В сторону смерти.
Нет, он не то чтобы возражал. По крайней мере, с недавних пор. Правду сказать, теперь Мендельну стало даже уютнее, заметно уютнее, чем поначалу – настолько уютнее, что он вполне мог проводить большую часть времени вдали от людей. Одиночество, тени – все это словно манило к себе. А еще младшего брата Ульдиссиана кто-то оберегал, теперь Мендельн в этом не сомневался. Оставалось лишь выяснить, кто он таков. Этот вопрос распалял любопытство по целому ряду причин. Да, разузнать, кто ему покровительствует, было бы интересно, однако не менее любопытным оказалось и то, что возможный ответ нисколько Мендельна не страшил.
Хотя, если по справедливости, должен был.
Постепенному постижению происходящего сопутствовали некоторые перемены. Всегда одевавшийся малость скромнее, чем Ульдиссиан, Мендельн вдруг обнаружил, что в одежде отдает предпочтение цветам ночного покоя. Еще он отметил, что люди начали относиться к нему с куда бо́льшим почтением, однако и с некоторой неуверенностью. Похоже, постепенные перемены в нем видели все, но окружающие понимали их суть еще хуже него самого и, скорее всего, полагали, будто все это как-то связано с даром брата. Полагая так, они, опечаленные смертью главы городка, пришли к нему за утешением, и Мендельн чистосердечно изложил им то, во что верил сам. К немалому его облегчению, услышанным многие прониклись всерьез, пусть даже не вполне понимая, что он на самом деле хотел сказать.
Привязанность к теням, к сумраку крепла в нем день ото дня. Засыпать Мендельн начал все позже и позже, и во время одного из полночных бдений впервые услышал эти негромкие голоса. Послушав их шепот две ночи, он, наконец, набрался храбрости последовать на их зов.
Само собой, голоса привели его прямиком к кладбищу.
На сей раз Мендельн шагнул за ворота без колебаний, хотя ночь выдалась темной – ни луны на небе, ни даже звезд. Страха он не испытывал вовсе: ведь теперь перед ним простирались не загадочные бескрайние ряды могил из того самого видения, а всего-навсего последнее пристанище родных и близких ныне живущих горожан. Иными словами, то было царство покоя, тихих размышлений и вековечных грез.
Однако в самой его середине имелось нечто еще, нечто куда более древнее. Оно-то и пробуждало к жизни шепчущие голоса, оно-то и манило Мендельна к себе.
В последнее время Мендельн заметил, что стал куда лучше видеть в ночной темноте. Правду сказать, сейчас он видел немногим хуже, чем днем. Пожалуй, в этом с ним не мог бы сравниться даже Ахилий.
Стоило подойти к месту, казавшемуся первопричиной происходящих с ним перемен, шепот в ушах зазвучал отчетливее. Большинство голосов доносились от близлежащих могил, и каждый из них говорил о собственной жизни, как будто она продолжается вплоть до этой самой минуты.
«Надо бобы приготовить, а после хлебы в печь поставить. Рубахи ребятишкам надобно залатать…»
«Прекрасного жеребенка родила эта кобыла, да, в самом деле, прекрасного, а значит, как подрастет, можно и мастеру Линию его продать…»
«Папочка говорит: не ходи играть у реки, но она так журчит, и рыбки под водой пляшут! Я только схожу самую чуточку посмотреть, осторожно-преосторожно…»
Шепоты не смолкали. Сощурившись, Мендельн, кажется, даже мог различить над могилами смутные силуэты – очевидно, тени обладателей шепчущих голосов.
Но, сколь бы все это ни завораживало, пришел он сюда вовсе не ради них. Главная цель, надо думать, ожидала его в самом сердце кладбища. Но, оглядевшись, Ульдиссианов брат поначалу не увидел там ничего, кроме старого, заросшего сорными травами камня с поблекшими строками.
Склонившись к камню поближе, Мендельн исполнился разочарования. Надписи оказались старинными, но вполне обыкновенными, вполне разборчивыми, а вовсе не теми загадочными древними письменами, какие он надеялся отыскать. Скользнув по ним взглядом, Мендельн совсем было собрался отправиться восвояси, однако вдруг вспомнил об этом месте еще кое-что.
Именно здесь в его видении возвышалось огромное крылатое изваяние.
Призадумавшись, Мендельн снова склонился к надгробному камню, робко коснулся его там, где было выбито имя, и…
Невероятная сила почти на пару ярдов отринула его от могилы.
Мендельн упал и порядком ушибся спиной о соседнее надгробие. В глазах помутилось… и над тем, первым камнем, откуда ни возьмись, возникла огромная полупрозрачная фигура. На человека она не походила даже отдаленно, но и ничего демонического в ее естестве не чувствовалось. Зримый облик ее состоял из сумрака пополам со звездным светом – звездным светом, исходившим откуда угодно, но не с небес. Призрачный лик, с виду подобный длинной змеиной морде, повернулся в сторону Мендельна.
– Ты должен остаться с ним, – нараспев протянуло странное существо. – Брат раскрывает тайну сестры, а за это она готова карать смертью…