Однако случая купить такие часы Жернакову не представлялось. Правда, однажды возле базара остановил его сомнительного вида человек в тельняшке и предложил купить зажигалку. Зажигалки Жернакова не интересовали, но тут он не устоял, потому что на сей раз перед ним был, наоборот, не инструмент, а игрушка: большой, почти в натуральную величину, медный, блестящий, с широким, как у духовой трубы, дулом, пиратский пистолет. Курки у него взводились с устрашающим скрежетом, рукоятка была отделана перламутром, а пламя вылетало, как из примуса. И уж, конечно, вместо фирменного клейма были выдавлены череп и кости.
Заплатил он тогда, помнится, за эту игрушку семьдесят рублей, после чего Настя с ним неделю не разговаривала.
А часы все как-то не попадались. И вот сегодня, прямо с утра, случай ему, наконец, представился. Он представился ему в лице старого приятеля Паши Касимова, который раньше плавал на «Батуми», а теперь пришел на лесовозе «Дальний». Паша Касимов — старший механик судна, и дружба, которая их связывает, хоть и давняя, но не совсем бескорыстная. По крайней мере, со стороны механика. Восемь лет назад «Батуми» пришел к ним в порт, что называется, на последнем издыхании. Постройки он был заграничной: дизели у него — каждый с двухэтажный дом величиной — отплавали по морям-океанам положенный им ресурс, и первыми начали сдавать топливные насосы, ремонтировать которые никто не брался вплоть до фирмы-изготовителя.
Вот тогда-то «Батуми» и запросил помощи. Старший механик Касимов, конечно, понимал, что порт, куда их забросила моряцкая судьба, — всего лишь небольшой порт на Крайнем Севере и что завод, о котором идет речь, — это… ну, скажем, не «Красное Сормово», однако выхода у них не было, и потому он просил хотя бы немного подлатать насосы.
Так он, примерно, говорил тогда у директора, с тоской думая о том, что насосы ему тут могут не то что подлатать, а угробить начисто.
Ну, а как отремонтировали им тогда аппаратуру, какой высокий класс работы показали, говорит хотя бы сегодняшняя встреча. Не успел Жернаков выйти к пирсу, где пришвартовался «Дальний», как Паша Касимов ухватил его за рукав и, не слушая, притащил к себе в каюту.
Была, правда, и еще одна нить, связывающая их дружбу. Касимов, прежде чем перебраться во Владивосток, долгое время жил у них в городе, отслужил на флоте, а после флота решил жениться, так как приискал себе невесту, девушку красивую и скромную. Девушка эта была дочерью Владимира Герасимовича Петрова, директора морского клуба. И хотя Жернаков до сих пор не понимает, как это могло произойти, упрямый отец дочку за Касимова не отдал. Какие уж там у него были соображения — бог его знает, но тем не менее Касимов увез во Владивосток несчастную любовь и недобрые чувства к Петрову.
С тех пор он стал, пожалуй, самым заинтересованным соратником Жернакова в его долгом споре с бывшим чемпионом, помогал ему не только советами и сочувствием, но и вносил свой посильный вклад в материальное обеспечение «Робинзона».
Вот и сейчас, прежде всего, разговор зашел о том, какие шансы имеет этот морской разбойник Петров догнать честного рыцаря морей Жернакова.
— У Петрова таких шансов нет, — сказал Касимов. — Это я понимаю. Но, знаешь ли, техника нынче очень уж развивается. Клуб он и есть клуб, и вот против клуба с его материальной базой тебе долго не выстоять.
— Резонно, — вздохнул Жернаков.
— Не выстоять, — продолжал Касимов, — если, конечно, в одиночку. Но ведь ты не один, Петр Семенович, друзья у тебя. Я как увижу новинку какую-нибудь, сразу о тебе думаю. Вот и теперь кое-что наклевывается.
— Ну? — Жернаков даже привстал. — Что у тебя там?
— «Меркюри» есть — американский мотор, сто пятнадцать сил, считается одним из лучших в мире. Есть итальянский «Карнити», тоже солидный двигатель…
— Паша, я беру, — торопливо сказал Жернаков. — Оба беру, на корню у тебя застолбил, слышишь?
— Да ведь рано еще говорить. Просто так их не купишь, тут через спортивное общество надо действовать. Там наш капитан много друзей имеет, вот с ним и поговорим. Только, боюсь, ему сейчас не до этого. Беда у нас. Опять плунжеры полетели, как на «Батуми», помнишь?
— Помню, — сказал Жернаков разочарованно. — Как не помнить. Значит, чиниться пришли. Ох, и прохиндей же ты, Паша, ох, и себе на уме! Нет в тебе бескорыстия… Только не понимаю, зачем ты передо мною свои товары показывал, я ведь, ты знаешь, плунжеры не ремонтирую.
— Ты не ремонтируешь, а Тимофей ремонтирует, — нимало не смутился Касимов. — Он в этом деле молодой бог, выручит нас. И сам ты не прибедняйся: ты же депутат областного Совета; разве у тебя власти нет нам помочь?
— Я слуга народа, — рассмеялся Жернаков. — Как народ велит, так и будет. Да чего ты раньше времени беспокоишься? Разве тебе кто отказывает?
— Нет! Ни в коем случае! Но ты расшевели ребят, вдохнови, закрути их на всю катушку, ты же человек заводной, я тебя знаю. А ждать нам никак нельзя, нам в понедельник сниматься. — Он понизил голос и, наклонившись к Жернакову, добавил: — Мы, может, стратегическое задание выполняем, понял?
— Ладно, — поморщился Жернаков, — не болтай. Кабы стратегическое, вы бы на этом корыте не елозили.
— Ну не буду… А насчет моторов ты, Петр Семенович, меня не понял. Тут у нас дело с тобой общее. Тут я выгоду не ищу, а ищу справедливость. Так что с капитаном мы поговорим. После ремонта, конечно. — И посмотрел на Жернакова с хитрым простодушием. А чтобы никаких сомнений в его искренней дружбе не было, на прощание подарил Жернакову часы. Точно такие, о каких тот мечтал. Насильно на руку надел, сказал, что обида будет кровной и на всю жизнь, если отказаться вздумает.
— В конце концов другие себе купит, — рассудил Жернаков, возвращаясь из порта. — А я ему тоже что-нибудь подарю, что-нибудь наше, северное. Клык моржовый, например. Или колчан из нерпичьей шкуры — очень хорошие колчаны в магазине висят. Надо будет и себе взять.
А вообще-то с этими плунжерами как по заказу получается, честное слово! Вот уже четвертое судно приходит к ним топливную аппаратуру ремонтировать. Моряки с «Батуми» до сих пор телеграммы к праздникам присылают, а кроме того, еще и легенду распустили, что во всем мире, дескать, только один завод и есть, где вас починят по первому разряду. Приятно, конечно. И ему, Жернакову, вдвойне приятно, потому что, как ни говори, а Тимофей в этом деле — ведущий мастер. Он да Володя Замятин. Молодые боги, верно Касимов сказал.
Уже возле дома Жернаков вспомнил, что еще третьего дня собирался навестить Иочиса. У Артура поясница опять разболелась, совсем хворым стал деревянных дел мастер. Хворым и ворчливым. И старым не по годам. Потускнел он, набряк желчью, сам себя извел на нелегкой своей дороге. А как начинал лихо, какой замах был, какой разворот делу учинить собирался! Ну, тут сам себе хозяин, никто не подскажет, и Кулешов пусть поглядит, пусть подумает, что от скаредности душевной получиться может.
До обеда было еще время, и он позвонил Кулешову, чтобы договориться вечером пойти к Иочису. Но тот сказал, что вечером ходить в гости неприлично, а уж если еще и по делу, то совсем нехорошо: семейные люди должны вечер в кругу семьи проводить. Одним словом, он предложил идти к Иочису, не мешкая, пользуясь тем, что Жернаков свободен и он тоже свободен: у него завтра дежурство по газете.
— Может, что захватить? — спросил он в заключение.
— Нет, — сказал Жернаков. — Не надо. В том доме есть все. В полном, так сказать, достатке.
Иочис встретил их радушно, вышел на порог, хотя и придерживал рукой поясницу. Обувь, однако, вежливо попросил снять, подал просторные шлепанцы. Да и без напоминания ноги бы не поднялись ступить в грязных туфлях на свежий, будто только что настланный пол, пригнанный половица к половице: он был цвета спелого меда и был навощен до той степени глубокого, внутреннего блеска, когда дерево становится прозрачным.
Жернакову все тут было не внове: пожалуй, в этом умении жить среди вещей сохранился прежний дух дома Иочиса; зато Кулешов даже присмирел и со страстным благоговением разглядывал строгую простоту этого жилища, нарочито грубую побелку стен, вдоль которых тянулись темного дерева лавки, большой и прочный обеденный стол, за которым так и хотелось обедать, а не закусывать, буфет, изукрашенный виноградными лозами, — тут было на что посмотреть, чему удивиться.
Разговор сперва шел о погоде, о том, что лето выдалось невероятно грибным даже по здешним понятиям: Иочис похвастал, что насолил две кадки маслят, а уж насушил — так и на будущий год хватит; потом Жернаков сказал, что Кулешов хотел бы попросить Артура Петровича в порядке одолжения сделать ему стеллаж.
— Это можно, — согласился Иочис. — Без всякого одолжения. Вы мне рисунок дадите, чертежик какой или на меня положитесь?
— Конечно, положусь, — сказал Кулешов. — Что вы, Артур Петрович. Между прочим, я ваши работы видел.
— Мои работы вы видеть не могли, — как-то вдруг сухо произнес Иочис, — не выставлялся.
— Ну как же… Поставец для буфета в доме отдыха, — это ведь ваш? Барельефы в клубе строителей, лестничный марш во Дворце пионеров. Я не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, — сказал Иочис. — Только это не работы, молодой человек, это заказы, выполненные по нарядам. Хм… И они вам нравятся?
— Нравятся, выполнено тонко.
Иочис как-то печально улыбнулся.
— Вот видите… поделка на скорую руку, завитушки всякие, крендельки — покрасивше да поцветастее, дешевка, одним словом, и уже — тонкая работа. Идемте, я покажу. Ты уж, Петр Семенович, прости, тебе все это в печенках, а человек, вижу, интересуется.
Он подошел к буфету, вытащил оттуда большую черную шкатулку, с ласковой небрежностью мастера погладил ее, словно счищая ладонью пыль, поставил на стол и отошел. Жернаков, как и много лет назад, снова увидел это чарующее волшебство будто бы подсвеченного изнутри дерева: то мягкий и шершавый, как бархат, срез, похожий на червленое серебро, то глубокие аспидно-черные тона, то вдруг неожиданные, как всплеск, — зеркала полированных граней.