Я был таким же наглым, противным и пронырливым лягушонком в его возрасте. Еще не мужчина, но уже и не мальчик, который потупит глазки и послушает старшего. Не послушает, не отступит и рогом упрется, чтобы докопаться до истины.
— А ты мне напоминаешь самого себя…
— Да вот ничего подобного, — окидывает меня презрительным взглядом. — Если доживу до твоих шестидесяти пяти…
— Мне тридцать семь.
— Староват ты для Виты. Ей тридцать три, охотник на малолеток, а тебе целых тридцать семь, дедуля. Уступи дорогу молодым, красивым, энергичным и, — одергивает куртку и скалится в улыбке, — стильным. Мода на мужиков за тридцать прошла.
А после разворачивается к Диме и наносит по его носу четкий и быстрый удар кулаком. Хруст, мычание, и Дима голову запрокидывает.
— Это тебе, урод, за Кабана.
Хороший и поставленный удар. Без сомнений, нерешительности или мальчишеской неловкости.
— Он мой… — глухо рычу я в ответ. — Руки убрал.
— Что он натворил? — Илья разворачивается ко мне на пятках и потирает костяшки. — Я имею право знать.
— С какого перепугу? — обескураженно спрашиваю я.
— Я не уйду, не отстану, угрозы на меня не возымеют должного эффекта, — Илья улыбается еще шире. — Я работаю с людьми, и невероятно стрессоустойчив, поэтому я предлагаю тебе наиболее легкий путь: сказать, что тут происходит. Я могу предположить, что что-то страшное, потому что рожа у тебя точно как у семидесятилетнего мафиозника, у которого убили правнука и он восстал из мертвых, чтобы…
— Хватит! — рявкаю я в бессилии. — Заткнись, бога ради! Заткнись! Мне такими темпами скоро будет все девяносто!
— Вот я и предлагаю тебе…
— Он травил мою жену, — облокачиваюсь плечом о стеллаж и прикрываю лицо рукой. — Он наш семейный доктор.
Глава 29. Фу три раза!
— Не только Виту, — Дима выталкивает языком кляп, который я слабо и неглубоко впихнул в его уродливый рот, и сплевывает кровавую слюну, — но и тебя, дружочек.
— Да он маньяк какой-то, — Илья ежится. — Поэтому я врачей и не люблю.
— Да я уже в курсе про виа гру…
Илья распахивает глаза. Зыркает на меня, затем на Диму, а тот хмыкает:
— Виа гра была лишь моей идей, и я к ней не притрагивался…
— Его надо валить, — Илья хмурится и смотрит на меня в ожидании решительных действий. — Спрятать тело не проблема.
— Не любопытно, что я тебе периодически колол?
Точно психопат, которому не терпится похвастаться всеми своими отвратительными интригами и планами. Некоторые маньяки горячо желают попасться в руки полицейских, чтобы было кому рассказать о своей гениальности и увидеть удивление в глазах.
— Мне любопытно, — Илья делает шаг к Диме.
— Вита тебе не даст, — тот переводит на него насмешливый взгляд. — Можешь тут не хорохориться.
— Да ему-то теперь тоже не светит, — Илья копирует ухмылку Димы и кивает на меня. — Ты ведь этого добивался? Или чего? Я вообще не вкуриваю твою мотивацию.
— Люблю я ее…
— Фу! — Илья отшатывается и оглядывается на меня. — Фу! Фу! Фу три раза! — а затем смотрит на Димы. — И?
— А выбрала она вот этого урода…
— То, что он урод я соглашусь, — кивает Илья.
Я планировал Диме переломать палец за пальцем, вырвать ногти и срезать веки, а я сейчас стою и недоумеваю.
— Что ты ему колол? Какой-нибудь хитрый препарат, который угнетает когнитивные функции и разжижает мозг? — тихо предполагает Илья. — Это многое бы объяснило.
— Нет.
— Так он с рождения тупой?! — с издевкой восклицает Илья.
— Убери его отсюда! — не выдерживает Дима и дергается. — Это наш с тобой разговор, Артур!
— Что ты ему колол? — Илья стискивает его подбородок. — То, что медленно и верно превращает в овоща?
— Нет…
По глазам Димы вижу, что он в себе разочарован. Идея Ильи превратить меня в прикованного к кровати инвалида ему очень понравилась, но его бесит, что сам он не додумался до подобного.
— Мужские противозачаточные…
— Чо? — Илья вскидывает бровь. — Такое разве есть?
— В продаже их не найти…
— А Вите что колол? — Илья щурится.
— Я их… Ты не поймешь.
— Пойму.
— Я этих голубков чередовал, — Дима усмехается.
— Зачем? — Илья медленно моргает. — Что за тупая многоходовочка?
— У каждого препарата есть свои побочные эффекты, и они могут накапливаться, поросеночек. Я же их годами водил за нос, — елейным голоском отвечает Дима, и получает новый удар в лицо.
Дима стонет, смеется и брызжет кровавой слюной.
— Это тебе за поросеночка, — Илья встряхивает Илью. — Зачем ты это делал?
— Потому что мог…
От ответа Димы у меня волосы на руках встают дыбом, и по коже пробегает холодный озноб.
— Потому что никто из них не заслуживал семейного счастья…
— А это у нас комплекс Бога вылез, — Илья отступает и оглядывается. — И ведь все это никак не объясняет, почему ты такой идиот.
— Уходи, Илья…
— И что ты будешь делать?
— А тебе какое дело?
— Большое.
— Проваливай! — мой рев сотрясает стеллажи, потолок и стены. — Это касается только меня, моей жены, моей семьи!
— У тебя сейчас мозгов, как у взбешенной канарейки, — Илья хмыкает. — И любая твоя идея будет априори хуже моей.
— Да откуда ты такой вылез?! — рычу в бессильной ярости перед тупым говнюком.
— Напрашивается отвратительная пошлость на этот вопрос, — Илья скидывает куртку и разминает плечи. — Ты видел когда-нибудь злую и психованную канарейку?
— Да твою ж мать! Свали в туман!
— Моя идея заключается в том, — встряхивает руками и медленно идет в сторону, — сначала тебя отмудохать…
— Что?!
— Мы любим с тобой одну женщину, и это моя обязанность навалять ее бывшему…
Я в отчаянии смотрю на Диму, который тоже ни черта не понимает. С открытым ртом наблюдает за вихрастым наглецом, который вздумал сыграть на моих нервах.
— А после мы займемся доктором, — Илья скалится в улыбке. — Возможно, со сломанными носами, выбитыми зубами и синяками на пол рожи.
Я готов кричать так же сильно, как кричал в поле. Моя жизнь обратилась в какое-то безумие.
— Я, знаешь ли, довольно агрессивный, несдержанный молодой человек, который испытывает в последние месяцы сильный стресс, — Илья перебирает пальцами в воздухе, — шутка ли, обслуживать десятки людей каждый день и варить им кофе с милой улыбкой ради жалких чаевых? А кто-то даже чаевые не оставляет!
— Да у меня тоже в последнее время жизнь полна стресса, — с рыком расстегиваю пиджак.
— Конечно, это ведь так тяжело наяривать секретаршу… — Илья гнусно усмехается, — до мозолей, поди, там все натер? Поэтому ты такой нервный?
— Ты сам напросился, — закатываю рукава, не спуская глаз с него. — Еще и к моей жене решил подкатить… Боюсь, чаевых тебе на новые зубы не хватит.
— Зубы-то можно новые вставить, а мозги — нет, — Илья ехидно посмеивается. — Да и с целыми зубами тебя уже списали в утиль, Артурито.
— Как ты меня назвал?
— Артурито.
Я живого места от мелкого нахала не оставлю. Размажу, раздавлю и выбью всю его молодую спесь, которой он весь цветет и пахнет. И я таким был, и это бесит. Бесит до скрежета зубов.
— Стой! — Илья вскидывает руку, когда я дергаюсь в его сторону. — Один момент.
Подходит к Диме, со злобой и неприязнью затыкает его рот кляпом, затягивает на затылке веревку и похлопывает его по щеке:
— Ты посиди тут, док, пока мы ведем светские беседы врукопашную. Хорошо? Потом и к тебе вернемся, не переживай. Никто о тебе не забудет.
Отступает, разворачивается ко мне и с улыбкой разводит руки в стороны:
— Ну, давай, дедуля, потряси песочком…
И меня переклинивает черным бешенством, ревностью и ненавистью. Моя лихая и беззаботная молодость позади, а зрелость полна разочарований и обмана, и я сам привел себя к этому итогу.
Глава 30. Прости меня...
Стук в дверь нарастает, а передо мной стол завален журавликами, сложенными из бумажных квадратиков. Я не совсем осознаю, где нахожусь и что я делаю. Я будто в трансе. Стук переходит в громкое и яростное “бум-бум-бум”. Может, я затопила соседей. Я, вроде, два часа назад собиралась принять ванну с душистой пеной, но после отключилась от реальности вместе с кривыми журавликами.
Журавлик — символ надежды, которая меня оставила. Я не вижу будущего. Я не вижу даже завтрашнего дня, потому что не вижу в нем смысла. И дело даже не в разводе и не в том, что я потеряла любимого человека, а в том, что моя вся жизнь оказалась ложью.
Я не боюсь одиночества. Я сейчас ничего не боюсь. И это не то хваленое бесстрашие, которое толкает людей на подвиги и решительные действия, а апатия. И это отвратительно состояние. Лучше страдать от жалости к себе, от обиды, ненависти и гнева, чем сидеть и медитативно складывать бумагу в симпатичных журавликов.
Бум-бум-бум…
Сейчас мне дверь выбьют. Откладываю журавлика, встаю и неторопливо плыву в крохотную прихожую. Несколько шагов, и я у двери, которая сотрясается от ударов. Проворачиваю ключи в замке, на несколько секунд задумываюсь над чем-то и распахиваю дверь.
К косяку приваливается пьяный Артур, а на двери повисает не менее пьяный Илюша. Рожи у обоих помятые. У мужа моего разбита бровь, а у Илюши под левым оплывшим глазом синяк. Несет от моих гостей едкими парами так, что у меня глаза слезятся.
— Привет, — Илья шмыгает. У него заплетается язык. — Ты так долго дверь открывала, что мы подумали… что ты… О, боже, мне надо присесть… Так, пошли… — заволакивает Артура, который буравит меня мутным взглядом, — там диванчик есть…
— Илья, — отступаю в ступоре в сторону, — какого…
— Мы тут оказались совершенно случайно… Шли-шли-шли…
— Врет, — подает голос Артур.
— А с тобой в разведку лучше не ходить.
Падают на диван. Выдыхают и пьяно причмокивают, глядя на меня.
— Уходите.
Мне глубоко фиолетово, откуда Илья знает Артура, а Артур Илью и почему их лица облагорожены синяками и кровоподтеками. Они помешали мне собирать журавликов.