– Там, где других чудес никогда и не видели. – Рут вытер губы рукавом. – В Эритании. На болотах.
– А, иноверцы. – Барн безразлично уставился на западный холм, где, по всей видимости, и начиналась Эритания. В его замечании не было нетерпимости к чужакам. Я подумал, что наемнику все одинаково плохи – за кого заплатят, тот и враг.
– Дьявол с ними, с чудесами, – я начал путаться. – Про какие тени он говорит?
Рут невозмутимо добавил:
– Тени – это тьма, которую принесли с собой боги…
– Нижние боги, – поправил Барн. – Те, от которых отреклись.
– Да помолчите же вы, ради всего святого! – испуганно процедил молодой солдат из сотни Стефана. Должно быть, его мальчишек секли по вечерам за любую провинность.
Тени, целое море богов, какие-то чудеса, Мать с двойным солнцем. И как воснийцы не путались в своих заблуждениях?
– Какая чушь, – прошипел я, когда солдаты отвернулись от нас.
Эйв поднял руку и жестом обвел толпу:
– …Там, где забыта добродетель, гаснет любой свет. Во тьме и рождаются мастера лжи: нижние боги. Коварство их не знает границ! Человечество пало однажды, вынесло горький урок и с тех пор тянется к свету. – Рыцарь широко раскинул руки, будто пытался обнять целое войско. – Добродетельна память, что спасет нас от теней.
Господина Эйва явно не учили тому, что тени появляются лишь там, где светит солнце.
Могилы выкопали совсем неглубокие. А после сразу же отправились ужинать, играть в карты, драться и обсуждать все подряд. Вот она, доблесть. Один вечер – и уже никто не вспомнит про твою храбрость и добродетель.
Воспользовавшись вечерней суетой, я подошел к Эдельберту. Руку ему перевязали для вида – на ткани даже не темнела кровь. Он забыл изобразить страдание: сидел и уплетал мясо прямо со сковороды. Уплетал больной рукой, которая раньше висела плетью для Эйва и Урфуса.
– Пора, – сказал я, подсев с другой стороны стола.
Эдельберт подскочил на месте и стал взволнованно вертеть головой по сторонам:
– Что? Уже? То есть… Я думал…
Бастард не сразу сообразил, что выглядит нелепо и может привлечь внимание. Он рассеянно приземлил задницу обратно на скамью.
– Сегодня и завтра, – уточнил я. – Медлить нельзя.
Вилка наколола несколько кусков тушеной дичи и поднялась наверх. Подрожав в воздухе, опустилась к сковороде.
– Ясно, да, – бастард закивал. – Яснее некуда. Но, послушай, как мне их убедить? – Стоило задавать эти вопросы гораздо раньше. – То есть меня ведь спросят, верно? Почему да как. Сам знаешь. – В волнении Эдельберт становился еще более невыносим. – Нужно что-то весомое. Надежное, на что можно положиться…
Я помедлил.
– Скажите, что один из гарнизона – на нашей стороне.
– Что? – повторил бастард и задрал подбородок. – Я не… Который?
Никакой фантазии у солдат! Я придвинулся и сказал совсем тихо:
– Тот, что плюнул в меня со стены.
Эдельберт широко распахнул глаза.
– А-а! Так это был сигнал, – он почесал затылок.
В нем, как всегда, проснулись трусость и сомнения. Здесь могло помочь только одно. Я медленно поднялся и с почтением произнес:
– Полагаюсь на вас, господин Эдельберт.
У палаток веселился мой отряд: раздобыли карты, погрели вино. Я молча встал возле костра и обвел всех суровым взглядом. Веселья поубавилось, и на какое-то время стало тише. Новобранцы глядели на меня, как мыши на удава.
– Чего ждем? Отбой, – сказал я. По счастью, никто не спорил и не торговался.
За пару минут почти все попрятались. Смотреть за костром остался ловкач. Единственный, кто ухаживал за своим оружием – копье блестело, острая грань указывала в небо. Возможно, так он и переживет штурм.
– Я на дозоре, сир, – испуганно заметил ловкач, когда я посмотрел в его сторону.
– Все верно. Тебе шуметь можно, – на всякий случай уточнил я. – Если придут враги.
Со стороны палаток послышался шорох, а затем – уверенная наглая поступь.
– Дьявол. Я же сказал: отбой!
Из теней леса показался Рут.
– А, – я потер глаз тыльной стороной ладони. – Это ты. Что еще стряслось?
Что-то в нем изменилось. В походке, в выражении лица, хоть приятель до того явно выпил. Казалось, я видел его таким несколько лет назад. Когда это было? Где?..
Рут почесал редкую щетину и цыкнул зубом. Посмотрел в сторону палаток.
– О, я не отниму слишком много времени у вашего благородия, – он даже не улыбнулся.
Я вспомнил, когда так было в последний раз. В Криге. Перед тем как мы начали убивать. Повернувшись лицом к приятелю, я осторожно кивнул, не зная, что ответить. Мы отошли от костра, где нас могли услышать.
– Слушай внимательно. Ночь – мое время. И не только мое. – Рут бросил быстрый взгляд туда, где я ставил палатку. – Я видел следы в лесу, когда мы стояли у реки. Видел, кто выходит из лагеря. Эта женщина тебя погубит.
«А, Кари», – я выдохнул с облегчением. Улыбнулся, постучал двумя пальцами по фляге и ткнул ими же в сторону Рута. Так и подержал.
Рут не сразу сообразил, что я имел в виду. А потом начал оправдываться:
– Да я пью, считай, с младенчества! И ничего – живее всех живых!
Развернувшись к своей палатке, где меня ждали, я сказал чуть тише:
– Вот и посчитай, сколько лет я трахаюсь. Простые числа. – Я обернулся на палатку с нетерпением и добавил: – Как видишь, все еще дышу.
– Ты знаешь, что я не об этом.
У каждого умника в лагере находились свои соображения о том, что мне стоит делать. Вот теперь и в портки полезли наводить свои порядки.
Я остановился.
– Ты бы так гвозди искал…
– Девчонка твоя из местных, – Рут довольно быстро оказался рядом и говорил едва слышно, – нашлась будто сама собой. Хороша во всем, вечно рядом крутится. За такую красоту в Криге убивали. Простые числа, дружище. Складывай.
От пьянства одни проблемы. Я шагнул еще ближе, а говорил так же громко:
– Слышу уже в который раз. Мои подруги – мое дело.
– Не-а, не слышишь, – упорствовал Рут.
Зашуршала ткань палатки, и Кари высунула нос на улицу, а после – всю голову. Очень красивую голову, хоть волосы и спутались после сна.
– Не вздумай в это лезть, – мое предупреждение звучало как приказ. – Я не нуждаюсь в помощи.
– Ага, все схвачено, приятель? – Рут отпил из фляги и показал пятерню, начав загибать пальцы. – Как в Ставнице, верно? Как в Криге или, может, как сегодня на холме?..
Кари громко зевнула. Я стиснул зубы. Мудрецы, один другого краше! Будто в этом краю можно спастись от опасности, сидя вдали, в уютном углу, опасаясь каждой тени. Нет.
Ты шагаешь в самую темную чащу и становишься настоящим кошмаром.
Я задрал подбородок, посмотрев на приятеля сверху вниз:
– Ты что же, думаешь, я дитя? Гребаный кролик, которого сожрут волки, а? – Я прищурился и сделал шаг назад. – В клетке лучше и безопаснее, скажешь? Лучше бы я не вылезал из поместья моей семьи?
Рут смягчился, поднял ладони и сказал чуть теплее:
– Послушай, я просто…
– Немного веры, друг. Совсем немного. – Я с силой сжал его плечо. – Большего я не прошу.
Он скривился так, будто я попросил у него в долг тысячу золотых без возврата. Покачал головой и, не прощаясь, отправился со своей подругой в ночь. Сливянка портила его куда больше, чем меня – все женщины мира.
Под вощеной тканью палатки все было как обычно. Островок надежности и покоя: прекрасная женщина без одежды, теплая постель, немного хлеба с солониной, если мы будем голодны. И походная «свеча» – фитиль в лампаде, которым мы ни разу еще ничего не подожгли ночью.
Я скинул влажные сапоги у полога и пошевелил пальцами ног. Страшно устал, всего один раз поднявшись к замку. Не хотелось и думать о том, сколько сил потребуется на штурм.
– Вы сегодня поздно, – вздохнула Кари и подтянула одеяло выше, к шее.
Протащив кувшин с гретым вином, я опустил полог и стал вглядываться в полутьму.
– Вы? Это ты кому?
Кари прижала ладонь к губам и вытаращила глаза, будто забыла мою просьбу. С памятью у нее все было в порядке. Казалось, ей просто нравится эта игра.
На игры у меня уже давно не было никакого настроения.
– Прости, все время забываю, – улыбнулась Кари, свободнее разлегшись на постели – явно для того, чтобы коснуться меня коленом. А потом добавила, чуть нахмурившись: – Твой друг, он выглядел… странно. Я слышала, вы спорили. Что-то случилось?
Я деликатно подвинул ее ногу: хотел присесть так, чтобы расслабить спину за целый день. Возможно, я не смогу расслабить ее до самого утра. Или дольше.
«И я снова забыл кружку снаружи, о дьявол».
– Последнее время ему везде мерещатся враги. – Я покачал головой: – Пьянство его совсем погубит.
Кари задумалась и рассеянно погладила себя по руке, будто успокаивая.
– Мой отец умер за столом. До сих пор помню его розовое лицо, – вздохнула она. Даже расстраиваться у нее получалось очень красиво. – Ох, прости, я расстроила тебя? Нет, так не пойдет. – Она прижалась всем телом, и я неловко приобнял ее, пытаясь не уронить палатку. – Давай подумаем, как помочь твоему другу?..
Проще взять замок, чем отлучить пьяницу от его страсти. Я пообещал:
– Как вернемся в город, я его привяжу к бочке с водой, пусть привыкает.
Кари вымученно улыбнулась и отвела глаза. Тонкие пальцы принялись расшнуровывать мою одежду, и я бережно взял их в свои ладони. Подержал.
– Нет? – так же грустно спросила Кари, словно кому-то искренне может быть в радость совокупляться с грязным солдатом.
– Я устал как мертвец. Не я один, признаться: всем хватило. Завтра начнут ставить требушет. – Я потер уголки глаз. – Бато заартачился, и теперь нам придется стоять здесь хоть до следующей весны.
Кари поджала губы.
– Как долго! – Страх исказил ее лицо. – Но что, если на нас нападут? Вы… то есть ты…
– Нападут, конечно. – Я так же устало кивнул и взболтал кувшин, а затем поставил его в углу. – Но приказ есть приказ. В штабе уже все решили. Кроме того, из Оксола отправили подмогу: дней через пять они будут здесь, и тогда Долы пожалеют, что прибыли на всхолмье. – Я ухмыльнулся. – А пока мы воспользуемся затишьем и расчистим площадку для обстрела. Вряд ли Долы в ближайшие дни